Безмолвный крик

– А они пострадали? – мягко спросил Монк, хотя видел ответ на ее лице.

Эстер едва заметно покачала головой, не зная, что сказать. Факты обрушились на нее, как железная сеть, – жесткая и неумолимая.

Уильям видел, что ее мысли мечутся и не находят выхода. Надежда в ней уже угасла, а теперь умерла и решимость.

– Мне жаль, – мягко сказал он. Думал добавить, как бы ему хотелось, чтобы вышло по-другому, как упорно он искал иные ответы, но она уже знала это. Таких объяснений между ними не требовалось. Им слишком хорошо была известна реальная жизнь и ее боль, ноющее предчувствие правды, с которой придется столкнуться, и знакомое чувство скорби.

– Ты уже сказал Ивэну? – спросила Эстер, когда более или менее справилась с напряжением в голосе.

– Нет. Завтра скажу.

– Понятно.

Он не шевелился. Не знал, что сказать; говорить было нечего, но ему хотелось. Хотелось остаться с ней, хотя бы разделить боль, если нельзя ее облегчить. Иногда только это и остается.

– Спасибо… что сказал мне первой. – Эстер жалко улыбнулась. – Я думала…

– Возможно, и не стоило, – с внезапным сомнением заговорил Монк. – Может, тебе было бы легче, если б не знала? Тогда ты честно реагировала бы на происходящее. И не пришлось бы ждать всю ночь, не зная чего. Я…

Она покачала головой.

– Я решил, что лучше быть честным, – продолжал он. – Возможно, ошибся. Думал, что знаю, а теперь уже нет.

– В любом случае это тяжело, – ответила Эстер, глядя в глаза Монку с той же прямотой, с которой глядела в лучшие моменты их прошлого. – Я знаю – и мне будет трудно сегодня и завтра. Но когда явится Ивэн, я встречу его подготовленной и у меня хватит сил, чтобы помочь; я не буду стоять, замерев от потрясения. Мне не придется отрицать происходящее, искать доводы и пути спасения. Так лучше. Не сомневайся, пожалуйста.

Монк на секунду смутился, размышляя, не храбрится ли она, не берет ли ответственность на себя, щадя его чувства. Затем снова взглянул на нее и понял, что ошибается. Эстер обладала неким знанием, позволяющим преодолеть и пережить все нюансы данного случая; это знание являлось неотъемлемой частью всех побед и испытаний, через которые они прошли вместе.

Он подошел, очень осторожно нагнулся и поцеловал Эстер в висок, потом прижался щекой к ее голове, шевеля своим дыханием ее локоны. Потом повернулся и, не оглядываясь, ушел. Если б оглянулся, то совершил бы ошибку, которую не сумел бы исправить, а он еще не был к этому готов.





Глава 9




Ивэн узнал, что Монк переключился на Сент-Джайлз, хотя, конечно, они занимались разными делами.

– Чего он хочет? – подозрительно спросил Шоттс, когда они с Ивэном возвращались в участок.

– Узнать, кто насиловал женщин в Севен-Дайлзе, – ответил Ивэн. – В этом деле мы ему не помощники.

Констебль выругался себе под нос, потом извинился.

– Прощенья просим.

– Тебе не нужно извиняться, – от всего сердца откликнулся Ивэн. Его отца могли бы покоробить проклятия Шоттса, но самого сержанта эти случаи так разозлили, что ему казалось вполне естественными повышенные тона и неприличные выражения.

– Если кто и сможет с этим разобраться, так только Монк, – добавил Ивэн.

Шоттс фыркнул, но в глазах его мелькнуло опасливое выражение.

– Если он выйдет на след этих ублюдков, готов спорить, они пожалеют, что родились. Я бы не хотел, чтобы Монк дышал мне в спину, даже если я не сделал ничего дурного!

С любопытством взглянув на констебля, Ивэн спросил:

– Если ты не сделал ничего дурного, разве он будет дышать тебе в спину?

Шоттс какое-то время смотрел на него, будто раздумывал, можно ли говорить откровенно, но потом бросил:

– Нет, конечно.

Он солгал – по крайней мере попробовал, – и Ивэн это видел, но спорить было бесполезно. Шоттс уже не в первый раз говорил ему такое, что позже оказывалось враньем. Несовпадения по времени, мелкие фактические ошибки. Он искоса поглядывал на бесстрастное лицо Шоттса, пока они переходили улицу, перепрыгивали через сточную канаву, лавировали между размокшими под дождем конскими яблоками и уворачивались от телеги угольщика, стремясь достичь противоположного тротуара. Чего он еще до сих пор не знает? Зачем Шоттсу о чем-то лгать ему?

Внезапно Ивэн ощутил неприятное одиночество – под ним словно земля разверзлась и все, что раньше казалось определенным, ухнуло туда, ничего не оставив взамен. Вокруг царила серая нищета, люди здесь жили в голоде, холоде и страхе. Они так ко всему этому привыкли, что запросто ели, спали, смеялись, плодили детей, хоронили покойников, воровали друг у друга, занимались своими промыслами и ремеслами, законными и не очень. Возможно, беззаконие заботило их в последнюю очередь – по крайней мере до тех пор, пока не угрожало определенным устоям. Основным принципом являлось выживание. Если б Ивэн заговорил с ними на языке своего отца о справедливом Господе, любящем их, то столкнулся бы с полным непониманием. Казалось, даже сказочные истории имели большее отношение к такой действительности – в них содержалось нечто, доступное пониманию этих людей.

Они вошли в настолько узкий переулок, что рядом идти не получалось; Шоттс шагал первым, Ивэн за ним. Это был короткий путь назад к главной улице. Они пересекли провонявшее шкурами подворье кожевника, прошли через ворота с наброшенной цепью и вышли на тротуар.

Ускорив шаг, Ивэн догнал Шоттса.

– Почему ты мне врешь? – напрямик спросил он.


Констебль налетел на бордюр, с трудом удержался на ногах и замер.

– Сэр?

Ивэн тоже остановился.

– Почему ты мне врешь? – повторил он негромко, без всякой злости. В его голосе звучали только непонимание и любопытство.

Шоттс сглотнул.

– О чем, сэр?

– О многих вещах. Где ты был в прошлую пятницу, когда сказал, что идешь расспросить Хэтти Берроуз? Я потом узнал, что она с тобой там не встречалась. Про СевенДайлз и уличного торговца, про то, что от него узнал о деле, которым занимается Монк…

– Я… – начал Шоттс. – Я… ошибся… – Он говорил, не глядя на Ивэна.

– У тебя плохая память? – вежливо поинтересовался сержант, словно спрашивал, любит ли Шоттс колбасу.

Констебль попался. Положительный ответ означал, что он не годится для работы в полиции. Помимо прочего, полицейский должен обладать наблюдательностью и цепкой памятью. И он уже демонстрировал эти качества.

– Ну… довольно хорошая… бо́льшую часть времени… сэр, – попробовал выкрутиться Шоттс.

– Чтобы стать хорошим лжецом, нужна отличная память, – резюмировал Ивэн и не спеша двинулся по тротуару. Констебль шагал рядом, пряча глаза.

– Лучше, чем у тебя. Почему, Шоттс? Ты знаешь что-то про убийство и не хочешь говорить мне? Или скрываешь нечто, не относящееся к делу?

Шоттс покраснел до ушей. Должно быть, он почувствовал это, потому что сдался.

– Ничего противозаконного, сэр, клянусь! Я никогда не пошел бы против закона.

– Я слушаю. – Ивэн, не отрываясь, смотрел куда-то вдаль.

– Это из-за девушки, сэр, из-за женщины. Я с ней встречался, когда не следовало. Понимаете, для меня это единственная возможность при дополнительной работе, связанной с этим убийством. Я… Я старался, чтобы ее семья не узнала. Не то чтобы они…

Ивэн попытался спрятать улыбку, но преуспел лишь отчасти.

– О! Зачем такая секретность?

– Мистер Ранкорн не одобрил бы, сэр. Я хочу на ней жениться, но пока не собрал достаточно денег, и я не могу позволить себе терять работу.

– Тогда будь поизобретательней во лжи, и мистер Ранкорн ничего не узнает. По крайней мере, ври поуверенней!

Шоттс посмотрел на него.

Дойдя до перекрестка, Ивэн быстро взглянул налево, потом направо и зашагал через улицу, оставив Шоттса на обочине. Между ними уже катилась тележка тряпичника. Теперь Ивэн не прятал улыбки.

В участке его ждало сообщение, что с ним хотел бы увидеться Монк; он располагает информацией по делу Лейтона Даффа, которая позволит завершить предварительную часть расследования. Для Монка, никогда не разбрасывавшегося словами, это было веское заявление, и Ивэн немедленно отправился к нему. Взяв кэб до Графтон-стрит, вскоре он уже стучался в дверь квартиры Монка.

С его последнего визита прошло некоторое время, и Ивэна поразили комфорт и уют в жилище друга. Слишком увлеченный целью своего посещения, он все же вскользь отметил про себя, что квартира приобрела некие черты индивидуальности, ранее не присущие инспектору, – очень уж умиротворяюще она выглядела. Салфетки на спинках стульев, пальмовое дерево в объемистой бронзовой посудине, пылающий в камине огонь, словно только что разведенный. Ивэн невольно ощутил, что расслабляется.

– Что случилось? – спросил он, сняв пальто и даже не успев присесть напротив Монка. – Что ты вызнал? У тебя есть доказательства?

– У меня есть свидетели, – отвечал Уильям, глядя на Ивэна; он откинулся в кресле, скрестив ноги. – Несколько человек видели Риса Даффа в Сент-Джайлзе незадолго до убийства; среди них проститутка, услугами которой он несколько раз пользовался. Определенно, это был он. Она опознала его по портрету, который ты дал, и знает его по имени, как и Артура и Дьюка Кинэстонов. Я даже нашел последнюю жертву изнасилования, на которую они напали прямо перед убийством, всего в нескольких ярдах от Уотер-лейн.

– Она опознала Риса Даффа? – недоверчиво спросил Ивэн. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой! Как они с Шоттсом это пропустили? Неужели они действительно настолько уступают Монку? Неужели его талант и упорство так превосходят их способности? Он бросил взгляд на инспектора; тот сидел так, что красные отсветы падали на его впалые щеки, а глаза оставались в тени. Волевое, умное, но не бесчувственное лицо; лицо человека с воображением, способного на сострадание. Сейчас в нем присутствовала некоторая опустошенность, словно эта победа что-то стерла. Очень многого в Монке Ивэн не понимал, но этот человек не переставал его интересовать. И он был уверен, что Монк никогда не предаст дружбу.

– Нет, – ответил Уильям. – Она описала трех мужчин: один высокий и довольно худощавый, другой пониже и плотнее, третий среднего роста, хрупкого сложения. Она не видела или не запомнила их лиц.

– Это может быть Рис Дафф, Дьюк и Артур Кинэстоны, но это не доказательство, – возразил Ивэн. – Опытный адвокат порвет эти показания в клочки.

Соединив кончики пальцев домиком, Монк посмотрел на сержанта.

– Этот воображаемый тобою адвокат задаст вопрос: зачем, ради всего святого, Рису Даффу убивать своего отца? Порядочный благовоспитанный молодой человек, как и некоторые представители его возраста и класса, иногда развлекающийся с проститутками. Из-за того, что его отец несколько пуритански относился к подобным вещам, возможно даже, слегка пафосно, никто не пошел бы дальше скандала и, быть может, сокращения карманных расходов. На это последует ответ: затем, что Лейтон Дафф помешал своему сыну и его друзьям насиловать и избивать молодую женщину. Он был в шоке и ужасе. Он не мог принять это как естественную для любого молодого человека наклонность. Поэтому пришлось заставить его замолчать.

Ивэн внимательно следил за рассуждениями Монка. Единственная вещь, которой им раньше не хватало, – убедительный мотив. Бурную ссору, даже обмен несколькими ударами можно понять. Драка насмерть из-за проститутки казалась абсурдной. Но серия изнасилований, совершаемых этой троицей с нарастающей жестокостью, и тот факт, что их застали на месте преступления, совершенно меняли дело. Это было отвратительно, и это было преступно. И рано или поздно это должно было завершиться убийством.

В то, что трое молодых людей, опьяненных расправой над беззащитной жертвой, насмерть забили человека, грозившего их изобличить, верить не хотелось, но верилось без труда.

– Да, понимаю, – с внезапной тоской в голосе согласился Ивэн. Чудовищные преступления, мерзость которых вроде бы должна вызвать отвращение и безудержный гнев по отношению к совершившим их молодым людям. А перед глазами появился Рис – такой, каким сержант нашел его на булыжной мостовой, плавающим в крови, бесчувственным, но еще дышавшим, едва живым.

А потом в мозгу всплыла картина, как Дафф-младший лежал на больничной койке с распухшим и посиневшим от побоев лицом, как открыл глаза и отчаянно пытался заговорить, задыхаясь и давясь от ужаса, захлебываясь от боли…

Ивэн не ощущал радости победы и даже обычного спада внутреннего напряжения, которые приходят со знанием. Чувство покоя не наступило.

– Лучше бы ты взял меня на встречу с этими свидетелями, – уныло сказал он. – Полагаю, они сказали бы мне то же самое? Как думаешь, они поклянутся перед судом? – Сержант не знал, на что надеялся. Даже если не поклянутся, ничто уже не изменит правды.