Большой куш нищей герцогини

Отец возмущался, обзывал его лентяем, силой тащил Рому на занятия.

Депрессивная фаза, когда человек еле способен шевелиться, сменялась маниакальной. Рома переполнялся энергией, бегал, кричал. Это тоже не нравилось родителям, Роме велели вести себя тихо, сесть за книгу, сделать уроки… То, что сын болен, старшим стало понятно, когда Роман однажды не вернулся домой из школы. Стояла холодная, дождливая осень. Подростка сутки безрезультатно искала милиция. Обнаружили его на скамейке у метро в противоположном от родного дома конце Москвы. Шныркин сидел без зонта под ливнем. На странного школьника обратила внимание женщина, она же вызвала «Скорую». У мальчика диагностировали расстройство психики. Хорошо, что при нем был портфель с дневником и тетрадями, личность бедолаги установили сразу. Рому подлечили, он вернулся домой. Пару лет я о нем ничего не знал, потом позвонили из социального приюта. Выяснилось, что Романа нашли на железнодорожных путях, он шел в сторону Московской области. Хорошо, что его обнаружили паломники, которые ехали в монастырь. Они обратили внимание на странного паренька, вызвали врачей… В кармане у него нашли мою визитку. Я ее родителям Шныркина при его выписке из больницы дал, тогда еще своего центра не имел, работал в муниципальной клинике. Велел им звонить, если что-то нехорошее заметят. Но они пропали.

Вениамин Григорьевич пододвинул ко мне поближе коробку конфет.

– Угощайтесь.

Я вытащила из ячейки одну конфету.

– Родители Шныркина погибли при пожаре.

– Да, – согласился доктор, – я быстро это выяснил. Больного МДП даже самая малая неприятность, например заноза в пальце, может из колеи выбить. А тут гибель семьи. Ну и дальше у нас пошло так: подлечили – отпустили – рецидив – положили – подлечили – отпустили – рецидив. Сейчас Шныркин находится у нас постоянно, над ним оформил опеку фонд, который сдает квартиру Романа. Вырученных денег хватает на оплату его пребывания у нас. Я знаю, что Роман абсолютно одинок, представляю, что с ним произойдет, если его определят в интернат. Нам денег достаточно.

– Он шел в Московскую область, – повторила я. – А в какую сторону?

Вениамин Григорьевич открыл ноутбук.

– Секунду. Так. «Скорая» забрала его со станции Манихино. Это близко от столицы.

– Можно поговорить с Романом? – спросила я.

– Давайте попробуем, – согласился врач, – но я ничего не обещаю. Если он не в настроении, мы сразу уйдем.





Глава 23




Мужчина, сидевший в кресле у окна, держал в руках детскую книгу с картинками, совсем не походил на больного.

– Здравствуй, Рома, – приветствовал его врач. – Как дела?

– Прекрасно! – воскликнул Шныркин. – Домой собираюсь. Хотел сумку сложить, но Наина Алексеевна попросила подождать, она решила мои вещи постирать. Уеду завтра, когда все высушат и погладят.

– Мудрое решение, – одобрил доктор, – мы без тебя скучать будем.

– Кто это с вами? – проявил любопытство больной.

– Адвокат, – соврала я, – господин Шныркин…

– Зовите меня просто Ромой, – перебил мужчина.

– Рома, – сказала я, – речь идет о наследстве. Вы можете получить очень большие деньги.

– Зачем они мне? – удивился Шныркин. – У меня и так все есть. Я не мама, вот она всегда говорила: «Ну почему все вокруг богатые, а я нищая».

Я принялась самозабвенно врать:

– Человек, который желает завещать вам свое имущество, решил удостовериться, что вы тот самый Роман, с которым он в детстве не разлучался.

– И как я это ему докажу? – изумился Шныркин.

– Ответами на его вопросы, – сказала я. – У вас есть друг детства?

– Да, – улыбнулся собеседник, – я летом ездил в лагерь, родители были вечно заняты, куда меня деть? Лагерь я любил. «Ежик с фонариком». Там было очень хорошо. Там мой лучший друг нашелся.

Шныркин отложил книгу.

– Я очень мороженое люблю. С детства. Но мне его не давали. Мать моя странная очень, думаю, она меня ненавидела. Если понимала, что мне что-то нравится, мигом говорила:

– Это вредно для твоего здоровья!

Я был маленький, глупый. Сначала мультиков лишился. Пила услышала, как я радуюсь, когда их смотрю, и запретила телевизор включать.

– Пила? – примкнул к беседе врач. – Ты так маму называл?

– Нет, – засмеялся Роман, – это папины слова. Родители вечно ругались. Пила визжала:

– У нас денег нет!


Дятел отвечал:

– Меньше дерьма себе покупай.

– Дятел – это ваш отец, – сообразила я.

– Ага, – подтвердил Шныркин, – они только так общались. Отец жене орал: «Пила», жена ему: «Дятел». Я их имена забыл! Они для меня всегда пила и дятел. Скандалили постоянно. Пила начинала:

– Езжай к старику, выдави из него правду, где он чемоданы спрятал.

Дятел отказывался:

– Нет у него ничего. Он все выдумал.

Пила настаивала, дятел злился. Ор такой стоял, что люстра качалась. Иногда они дрались. Я в своей комнате всегда сидел, прекрасно знал: если на глаза им попадусь, родители мигом помирятся, на меня гурьбой налетят. Очень радовался, когда лето наставало и меня в «Ежик с фонариком» отправляли. Я там любил нянечку, тетю Таню. Имена родителей забыл. А ее помню. Она меня тоже любила, говорила:

– Рома, ты очень хороший мальчик.

Тетя Таня мне мороженое покупала. Я в лагере всегда три смены жил. Но потом мне не повезло. Все из-за дяди одного. Мишей его звали.

Шныркин постучал ладонью по подлокотнику кресла.

– Он добрый, эскимо мне носил. Он спросил: любишь страшные приключения?

Я ответил:

– Очень.

Дядя предложил:

– Покажу тебе в доме тайный ход, если сможешь по нему пройти и где-то выйти, каждый день будешь получать по четыре порции.

О как! Я сразу согласился, но спросил:

– Куда ход ведет?

Миша засмеялся.

– Так это мне и надо узнать. Не испугаешься? Там темно, окон нет.

– Разве я глупая девчонка? – Так вот я ему ответил. – И фонари же есть.

Дядя меня похвалил:

– Рома, ты самый храбрый на свете! И умный! И ловкий. И не болтливый. Знаю, ты никому не расскажешь о моей просьбе. Дождемся пересменки и будем действовать.

На следующую смену осталось мало ребят. Два мальчика: я и Павлушка. Мы с ним подружились. Павлуша был хороший, но косой на один глаз, его за это дразнили, а я ему никогда ничего обидного не говорил. Дядя Миша велел мне сказать, что я чихаю, ребята пойдут на речку купаться, а меня в лагере оставят. Так и получилось. Мы с дядей Мишей вдвоем остались, он мне фонарик дал, отвел в кладовку, отодвинул шкаф, а за ним шла лестница вниз. Дядя велел:

– Запоминай, сюда надо нажать, чтобы тайный ход открылся. Завтра с утра опять начинай носом шмыгать, поэтому, когда все на речку уйдут, как и сегодня, тебя в лагере оставят. А ты – в кладовку, потом иди под землей. Думаю, вылезешь в деревне Муркино. Но где? Не знаю. Беги сразу в лагерь. Если встретишь нянечку Таню или еще кого, скажи: «В село носился, хотел посмотреть, что в магазине есть». Я вернусь поздно вечером, привезу тебе эскимо, расскажешь, где ты из-под земли вышел.

Шныркин оглянулся по сторонам и зашептал:

– Обманул я дядю-то!

– Не полез в подземный ход? – предположила я.

– Кто ж от четырех эскимо в день откажется, – усмехнулся Роман, – мне страшно стало. Когда Миша шкаф отодвинул, за ним оказалась дыра в полу, темно в ней, пахло неприятно. Фонарь дядя мне дал, но все равно было жутко. Вдруг он потухнет? И я все Павлушке рассказал, предложил ему со мной пойти.

– Ты взял с собой приятеля? – уточнил главврач.

Роман закивал.

– Я решил так: четыре эскимо очень хорошо. Но в одиночку идти в подземелье страшно. Лучше я два Павлушке отдам, и он со мной пойдет. Все равно мне его угощать мороженым придется. Не могу же я как жадина один его лопать? Павлушка точно откусить попросит.

Шныркин замолчал.

– И вы отправились в поход? – осведомилась я.

Рома кивнул.

– Вдвоем?

Снова утвердительный кивок.

Меня переполняло любопытство.