#черная_полка

Катя растерялась, не понимая, как загладить вину.

— Нет… я считаю нужным… я обязательно сделаю, Ольга Викторовна. Можно, я завтра принесу?

— Когда ты последний раз решала домашние задачи?

— Я всегда делаю. — Это «всегда» относилось разве что к третьей четверти.

Ольга Викторовна властно протянула руку. Катя отдала тетрадь. Учительница листала ее, улыбаясь. Жертва была найдена.

— Белова, прошу к доске. Новой темы сегодня не будет. Разберем одну из типичных задач на массовую долю вещества. Пиши условие: смешали 200 грамм раствора с массовой долей серной кислоты 15 % и 100 грамм раствора с массовой долей 7 %.

Катя шла к доске, как партизан, понимающий, что враг пока еще не знает главной военной тайны — несделанной лаборатории. Ожидание грядущей неотвратимой кары сковывало, она написала на доске условие и не могла понять, чего не хватает. Страх, внушаемый химичкой, был таков, что ему невозможно было противостоять спокойным равнодушием.

— Ольга Викторовна, первое вещество я написала, а второе не помню. 100 грамм раствора с массовой долей 7 % чего? — Катя обернулась к классу.

Ромка выразительно стучал пальцем по голове, шевеля губами, но она не понимала его. Ольга Викторовна, скрестив руки и наклонив по-боксерски голову, смотрела прямо ей в глаза.

— Какое второе вещество, Белова?

— Что? Вы же сказали… смешали… 200 грамм и 100 грамм…

— Серной кислоты! — выкрикнула химичка ей в лицо.

Быстрым шагом она прошла к доске, взяла мел из Катиных рук и перечеркнула условие.

— Все неверно. Условие простейшей задачи записать не можешь. Домашнее задание делала месяц назад. Чем ты занимаешься на уроках, Белова? — Она словно разгонялась для решающего удара. — Давай свою лабораторную, посмотрим, что у тебя там.

Катя не шелохнулась.

— Ты что, оглохла? Где работа?

Катя смотрела в пол. «Это происходит не со мной, не со мной!»

— Катя, — неожиданно тихо и вкрадчиво сказала Ольга Викторовна, — только попробуй сказать, что и лабораторную ты не сделала. Так да или нет?

Катя отрицательно мотнула головой, выбрала точку на полу и вцепилась в нее взглядом — как будто это был столбик, за который она ухватилась, чтобы не упасть.

Ольга Викторовна продолжила медленно — спокойно, доверительно, с интонациями мудрого наставника, не срываясь на крик и истерию — Кате казалось, что по ней едет разумный каток. От него было невозможно спрятаться. Каток полз по всей ее жизни, останавливаясь и утрамбовывая ее имя в асфальт. Это было излюбленное наказание Ольги Викторовны: по многу раз произносить имя виновного, закрепляя за именем стыд и позор.

— Ты, взрослый человек тринадцати лет, позволяешь себе ходить в государственную школу, занимать место, отнимать у учителя время. Точно так же ты позволяешь себе брать деньги у родителей на кино, одежду, телефоны, да, Катя? И с легкостью паразита ты собираешься так прожить всю жизнь. Ни за что не платя, ни за что не отвечая, будучи в этой жизни до старости халявщицей и безмозглой дурой, Катя. Посмотри на меня!

Катя вздрогнула и на мгновение подняла глаза, но почти сразу же их опустила, боясь расплакаться.

— Ты хоть что-то стоящее сделала в своей жизни? Что-то, что дает тебе право считать себя человеком? Чем ты занимаешься в свободное время? В хосписе помогаешь, в детдоме? Какими серьезными делами занята твоя голова, Катя? Я смотрю, на маникюр, на шопинг, на гаджеты у тебя времени хватает. На мальчиков, наверное, тоже хватает? А школа — по остаточному принципу. А теперь ответь мне, почему я, кандидат наук, написавшая диссертацию международного значения, должна тратить время на тебя вместо того, чтобы продолжать заниматься научной работой? Почему?

Ольга Викторовна, не мигая, смотрела на Катю. Класс боялся пошевелиться, каждый втайне радовался тому, что не он сейчас на эшафоте, но даже эта эгоистичная радость не мешала им чувствовать ту страшную бездонную воронку, в которую погружалась их одноклассница. Все ждали, когда обличение прекратится, но боялись вызвать огонь на себя. Новенький по-прежнему не отрывал взгляд от учительницы.

— Мне интересно, Катя, а что думает мама о твоих школьных успехах? Она тобой занимается или уже пустила в свободное плавание?

Это было то самое — вот так, шаг за шагом, методично и безгневно перебирая друзей, привязанности, привычки, отношения с родителями, мечты о будущем, страхи и желания, чувства, смешивая это все в адский коктейль, Ольга Викторовна добиралась до больного места каждого ученика.

Катя охнула, в отчаянии вскинула голову, хотела что-то крикнуть, но не смогла.

— На следующий урок, Белова, я тебя пущу только после разговора с классным руководителем. Сологуб, в чем дело? Хочешь к доске? — обернулась учительница к классу.

Катя, вырвавшись из-под ее взгляда, громко всхлипнула и выбежала вон.

Она не чувствовала холода. Пронеслась по школьному двору, по футбольному полю и остановилась только у турников. Там, прижавшись лбом к ледяной перекладине брусьев, она наконец дала волю рыданиям. И строила, строила планы мщения — один безумней другого. И опять плакала.

Когда на ступенях у главного входа появились ученики младших классов с родителями, она поняла, что урок окончен и надо возвращаться. Посмотрела на телефон и неожиданно обнаружила месседж от Димы: «надождать». Господи, о чем он? Чего еще ждать? Ненормальный какой-то…





Глава 8




Все знания Инги про морг были из ментовских сериалов начала 90-х — с темными коридорами, грязью, полупьяными мрачными врачами, да из ужастиков, где восставали мертвецы с костлявыми руками. Особенно она беспокоилась о запахах. Они привязывались к ней. Потом, хоть бы и через месяц или через год, ей достаточно было только уловить носом нечто похожее, чтобы мгновенно провалиться в атмосферу прошлого — со звуком и изображением. Она в деталях помнила гнилостно-сладкий аромат мясного отдела из «Продуктов» на Цветном, плесневелый запах пыли в старой бабушкиной квартире, химическую атаку из кладовки в их редакции, вонь раскисшей мусорки во дворе ее дома, резкость дорогого одеколона Арега. Но, к счастью, так же легко вспоминала сливочность детской Катиной макушки или карамельный дух маминого вишневого пирога.

Подходя к моргу, она радовалась, что мир по-прежнему пахнет скошенной травой, свежей листвой и выхлопами машин с дороги. Специфический запах появился только в фойе и неожиданно оказался приятным — церковный ладан, отчего в памяти быстро промелькнул высокий иконостас, ряды свечей, золотые рясы и ангельское пение. Ладаном пахло из-за двери с табличкой «Ритуальный зал».


Они с Олегом прошли мимо, к служебному входу, как и договаривались с Холодивкер. Там ей было легче провести их к себе — без лишних вопросов и чужих глаз. Они стояли в небольшом тамбуре, ожидая Женю, и перешептывались.

— А вдруг там сразу, как войдешь, вдоль стен покойники лежат? Ты готова? Они кааак накинутся?

— Ты со мной зачем пошел, а? Для острых ощущений или чтоб меня поддержать? Вот и поддерживай. Скажи: можешь на меня положиться. Давай повторяй по слогам. Можешь…

— Можешь, конечно. Вместе и рухнем. Тебе хоть помягче будет.

Он натянул до носа ворот свитера и захрипел дальше:

— Как здесь можно работать? Я сюда больше ни ногой. Только если обеими и вперед. — Он хмыкнул. — А эти? Каждый день добровольно, ты только представь!

— Привыкли, наверное. Профессиональную защиту выработали. Я, кстати, думаю, они все азартные люди — зачем еще такую работу выбирать? Чтобы загадки смерти разгадывать, больше незачем.

— Ага. Все здоровые тела похожи одно на другое, а каждое умершее тело умерло по-своему.

Из коридора вело три двери, как в сказке: прямо пойдешь — в «Танатологическое отделение» попадешь, налево — в неведомые «Секционные», направо — в «Посторонним вход воспрещен».

Штейн перебирал варианты.

— Я бы вправо пошел: Танатос пусть подождет, а Секции явно не волейбольные.

Но, вопреки его ожиданиям, открылась дверь с надписью: «Секционные». В проеме появилась грузная женская фигура. Женя сощурила глаза, привыкая к слабому свету, спросила:

— Это вы — Инга?

— Да.

— Холодивкер.

Они прошли за ней в длинный, слабо освещенный коридор. Вдоль стен, как и предрекал Штейн, действительно стояли каталки с контурами тел, закрытых простынями. Инга с любопытством оглядывалась. Холодивкер тяжелой поступью пошла в сторону дальней двери. Они переглянулись — она сама выглядела как зомби.

Она провела их в маленький чистый кабинет, тут было совсем по-домашнему. Ничего не напоминало о соседних помещениях — пара рабочих столов, шкафы с папками, обеденный стол, пузатый чайник с маками, на окне — тюлевые занавески и герань.

— Садитесь. — Женя устало опустилась на стул. — А это с тобой кто?

— Олег Штейн, коллега.

— Ясно, группа поддержки. Он в обморок не грохнется, помощник твой, смотрю, зеленеет на глазах? У мужчин нервы не то что у нас. Ты чего в свитер закутался? Холодно или аромат не тот? Это всего-навсего запах свернувшейся крови с примесью формалина, скажи спасибо, что ты не этажом ниже — там у нас подснежников вскрывают.

Холодивкер препарировала и в разговоре — каждое слово было как идеальный разрез. Смотрела прямо, чуть весело, изучая гостей. Инга продолжила разговор:

— Евгения Валерьевна, мы пришли узнать хоть что-то о Волохове. Он был моим другом.

Холодивкер внимательно рассматривала Ингу, будто взвешивая — можно ли доверить ей эту ношу? Про скорчившегося Штейна она уже все поняла.

— А тебе результаты вскрытия зачем? Куда ты с этой информацией? Допустим, что-то не так, дело, думаешь, возбудят? Кого еще, кроме тебя, это волнует?

— Знаю, знаю, надежды нет. Я со следователем уже встречалась.

— С Рыльчиным? Он мертвее моих пациентов, сердца у него точно нет, без вскрытия понятно.

В дверь постучали.

Сейчас нас выставят.

— Евгения Валерьевна, все готово, срединный разрез выполнен, органокомплекс извлечен, будете на гистологию брать? И на химию?

— Буду! — властно крикнула Холодивкер. — Начинай пока без меня.

Она встала, чтобы поставить чайник.

— Понимаете, внешне история абсолютно ничем не примечательная. В протоколе осмотра трупа — типичная смерть пенсионера. Сидел человек, сидел и тихо умер. Возраст — никто не удивился, быстро включили похоронную машину. Я так и сама поначалу думала — организм изношен, сразу видно: и давление, и панкреатит, и язва. Каждого из перечисленных заболеваний, в принципе, достаточно. Но что-то меня цепляло. А как мозг открыли — сразу и понеслось. Вы, кстати, есть хотите? — Она достала из ящика стола пачку печенья, хлеб и колбасу.

— Неет, спасибо!

Олег пнул Ингу под столом: смотри — зомби завтракает!

— И что, Евгения Валерьевна? Что? — Инга сидела как струна.

Холодивкер отрезала толстый ломоть белого хлеба, сверху водрузила шайбу вареной колбасы и с аппетитом откусила.

— Какая я тебе Валерьевна, брось. Женя. Там не сосуды были в мозге, а кровавое месиво — ни одного целого. Я двадцать лет вскрываю, а такого не встречала, чтобы в лабораторию на анализ послать было нечего — от сосудов одна слизь осталась. Ну и пошла резать ниже, на шею, я ж упертая. Думала, артерию найду поцелее. А там, под кожей, глубоко внутри, следы кровоизлияния вокруг левой позвоночной. Снаружи его не видно, понимаешь? Тогда я на кожу повнимательнее смотреть стала и увидела его.

— Кого?! — Инга с Олегом вскрикнули хором.