Черный Леопард, Рыжий Волк

– Угу.

– Внутри хижины?

– Я ж уже сказал.

– Не кипятись со мной, великан.

– Не великан!

Злость заставила его выпрямиться. Потом он снова обмяк. Я подошел, взял его за руку. Он глянул вниз, крутанул лицом, будто невесть что странное уселось ему на руку.

– Костная мука – это любимый трюк Анджону, но через пять оборотов песочных часов ты будешь как новенький. Какое-то время ты, должно быть, уже пробыл под его колдовством.

– Костная мука, безумная обезьяна…

– Ты уже давно талдычишь это, Уныл-О́го. Анджону злой, уродливый дух, но он совсем не обезьяна.

Мысль мелькнула в голове. Все анджону любят мучить, но этот мучает кровью, семьей. Зачем ему было травить этих троих? Что за цель? В Темноземье есть мертвые, никогда не рождавшиеся, духоподобные и выходящие из загробного мира. Но оттого, что многих я не видел, я забыл, что она сплошь загажена всяким зловредным тварьем, кому не повезло с рожденья. Похуже тех людей – летучих мышей, что пускают слюни во сне.

– Ты внутри помещаешься?

– Да. Я пробовал раньше уйти, но упал… упал… упал…

– За хижиной. Долго это не продлится, О́го.

Внутри хижины пахло не свежим коровьим навозом, а вроде мясом, какое в соли хранят. Внутрь хижины пробивалась дневная яркость, только ниоткуда, и она высвечивала один красный ковер по центру и стену ножей, пил, наконечников стрел и сабель. Леопард уткнулся лицом в ковер, спина в пятнах, а руки снаружи поросли жесткой шерстью. Пытался обратиться, но хватка огуду чересчур крепка. Зубы у него удлинились и торчали из-за губ. Фумели лежал на спине на грязном полу. Я склонился над Леопардом и тронул его за затылок:

– Котяра, я знаю, ты меня слышишь. Знаю, что хочешь шевельнуться, но не можешь.

Мысленным взором я видел, как он старается шевельнуться, старается подбородок повернуть, пытается хотя бы глазом повести. О́го, все еще лопоча, вошел в дверь и ударился головой.

– Навозная мазанка с дверью? – сказал он.

– Я знаю.

– Глянь, еще… одна.

Еще одна дверь была точно напротив первой по другую сторону хижины. О́го подался слишком далеко вперед и споткнулся. Оперся о стену.

– Кто запер дверь? Кто напичкал ее… таким множеством запоров?

Дверь казалась украденной из хижины кого-то другого. Замки и запоры тянулись по одной ее стороне сверху донизу, до самой земли.

«Это…»

– Это – что?

– Ч-что… это что?

– Не тебе, Уныл-О́го.

– Тогда поче… у меня голова кругом идет, как на море?

«Тебе известна эта дверь…»

– Перестань говорить со мной.

– А я и… с тобой не разговариваю…

– Не с тобой, Уныл-О́го.

«Таких дверей всего десять, и еще девять во всех землях, и одна в этом лесу, что ты зовешь Темноземьем».

– Уныл-О́го, ты сможешь нести Леопарда?

– Смогу ли я…

– Уныл-О́го!

– Да, да, да, да, да.

– Я понесу мальчишку.

«Десять и еще девять дверей, наверняка ты слышал о них».


– От учителей, кому хотелось попугать детишек, и безумного колдуна, кто лущит их пипки на улице.

– Ты с кем говоришь? – произнес Уныл-О́го.

– Мелкий дух, который никак не умолкнет. Такой эльф, бесенок, может, и того меньше.

– Однажды я работал на работорговцев, – признался Уныл-О́го.

– Что? Нашел время, чтоб сообщить мне об этом.

– Я… сам не знаю, почему… у меня голова все время кружится, как на море. Но это уже было, когда я много дней работал на одного работорговца. Раз я подавил бунт рабов – совсем один, вот этими самыми руками. Они мне сказали, что могу убить пятерых без ущерба для их доходов, и я убил пятерых. Не знаю, почему я так сделал. Знаю, почему я убил их, но… у меня голова кружится, как на море, я не знаю, как попал к работорговцу в наем… Ты знал, что женщин-О́го не существует?.. Или это я не нашел ни одной во всех землях, какие повидал… пойми это, Следопыт… почему я хочу рассказать тебе, почему я хочу рассказать тебе такое? Я никогда… никогда… ни разу не был с женщиной, ведь с кем способен сойтись О́го, кого бы он не погубил… и если это не погубит ее…

Он поднял свою юбку. Длинный и толстый, с целую руку.

– И если это не погубит ее, то рождение О́го наверняка убьет. Я не знаю своей матери, как и ни один О́го не знает. Мы не раса… мы… несчастный случай.

– Безумный отец безумного Короля на юге пытался вывести расу О́го для сражений в последней войне. Похищение девушек, некоторые моложе детородного возраста, насилие, разврат, колдовство, волшба при луне и белая наука. Ни единого О́го произвести ему не удалось, зато полно чудищ всяческих видов, что ныне бродят по землям вроде этой. Бери Леопарда, Уныл-О́го.

О́го склонился, все еще пошатываясь, подхватил Леопарда за талию и уложил его себе на правое плечо. Фумели, легкого, как я и думал, я распластал у себя на правом плече и подобрал его лук. О́го направился к двери и остановился:

– Безумная обезьяна…

– Уныл-О́го, нет никакой безумной обезьяны. Анджону старался перехитрить тебя.

«Kafin ka ga biri, biri ya ganka».

– Безумная обезьяна…

– Уныл-О́го, ты…

– Безумная обезьяна… снаружи.

«Раньше, чем ты заметишь обезьяну, она уже тебя увидела».

Опять вопль. Долгое ИИИИИИИИИИИИ пронеслось сквозь листву, словно ветер. Я подошел к двери. Существо это, безумная обезьяна, как его называл О́го, находилось шагах в двухстах и очень быстро приближалось. Быстрее галопирующей лошади или голодного волка летела она к двери. На бегу молотила руками в воздухе, а ноги ее скакали длинными прыжками. Иногда она останавливалась, высоко задирая нос, ловила запах по ветру, потом смотрела в нашу сторону и вновь пускалась в бег, скрежеща зубами и плюясь. Толстый хвост ее со свистом рассекал воздух, дергаясь из стороны в сторону. Кожа похожа на человечью, только еще и зеленая, будто гниль. Бежала она, вытянув вперед голову, а на голове – два белых выпученных глаза, правый маленький, левый побольше и дымчатый. На бегу она так высоко поднимала колени, что они едва ей самой в подбородок не били. Вот опять безумная обезьяна завопила, и призраки птиц взметнулись в небо. Бежала она слишком быстро, я не успел заметить, была ли на ней одежда, зато со всех сторон билось по ветру рваное тряпье. Она бежала на нас.

– Дверь, Уныл-О́го, дверь!

Уныл-О́го скинул Леопарда, захлопнул дверь и закрыл ее на три засова. В дверь будто шаровая молния бабахнула. Уныл-О́го вздрогнул. За дверью опять заИИИИИИИИИИкало, грозя оглушить все живое поблизости.

– Вот дерьмо, – вырвалось у меня.

Вся хижина кругом держалась на палках, листве и сухом навозе. Этой твари ничего не стоило прошибить в ней дыру, стоило лишь понять, что это ей по силам. Она бахала и бахала в дверь, и старое дерево стало трещать. Вновь и вновь воздух сотрясал ее вой: ИИИИИИИИИИ. Уныл-О́го подобрал Леопарда.

– Дверь, – произнес он.

Я думал, что он на переднюю дверь кажет, но он кивал на заднюю. Тварь пробила дыру в двери и сунулась в нее мордой. По виду морда походила на какую-то помесь человека с бесом. Левый глаз этого бесо-человека и впрямь дымом курился, будто его горящей стрелой прострелили. Нос приплюснутый, как у обезьяны-примата, и длинные гнилые зубы. Она скалилась и плевалась в дыру, потом отпрянула. Мне слышны были ее шаги: все быстрее и громче, – бежит прямо в дверь. Петли лопнули, но их не сорвало. Морда опять просунулась в дыру. ИИИИИИИИИИ. Тварь отбежала, чтобы ударить еще раз.

Уныл-О́го, хватаясь за каждый запор другой двери, оторвал их все. Безумная обезьяна врезалась в переднюю дверь и пробила ее головой насквозь. Попыталась вытащить, но застряла. Теперь она пялилась на нас, вопила, орала и скалилась, мне было слышно, как ее хвост бьется о хижину. Мы бросились к другой двери, и все запоры, какие Уныл-О́го посрывал, появились вновь.

– В третий раз эта тварь дверь высадит, – сказал я.

– Что ж это за колдовство такое… что за колдовство, – лопотал Уныл-О́го.

Стоя рядом с Уныл-О́го, я разглядывал дверь. Колдовство было, только нюх мой был бесполезен для того, чтоб привести его в действие. Я прошептал заклинанье, никогда на моей памяти не слыханное прежде.

Ничего. Ничего похожего на то, что было в доме тогда, в Малакале. Что-то с языка Сангомы, не с моего. Я опять прошептал, поднеся губы так близко к двери, словно целовать ее собрался. Вдруг пламя заискрилось в правом верхнем углу двери и прошлось по всей раме. Когда пламя исчезло, с ним пропали и все замки.

Уныл-О́го прошел мимо меня и распахнул дверь. Даже когда она чуть приоткрылась, в щель ударил яркий белый свет. Безумная обезьяна завизжала. Хотелось остаться и сразиться с нею, но со мной были два спавших малых и один того и гляди готовый рухнуть.

– Следопыт, – позвал Уныл-О́го.

Свет залил всю комнату белым. Я поднял малого. О́го взял Леопарда и переступил порог первым, я хромал сзади. Грохот позади нас заставил меня оглянуться, как раз когда передняя дверь полетела с петель. Безумная обезьяна с криком набросилась, но, когда ее щербатые когти дотянулись до дверного проема, дверь сама собой захлопнулась, оставив нас во мраке и в тишине.

– Что это за место? – спросил Уныл-О́го.

– Лес. Мы в ле…

Я вернулся к двери позади нас. Чем, как не ошибкой, было бы делать это, только я все ж открыл ее. Чуть-чуть – и заглянул. Пыльное помещение с каменными плитами, стены от самого пола уставлены книгами, свитками, бумагами и пергаментами. Никакой высаженной двери. Никакой безумной обезьяны. В конце этого нового помещения еще одна дверь, какую Уныл-О́го открыл толчком.

Солнце. Бегали и потихоньку воровали дети, рыночные торговки зазывали и продавали. Купцы глядели во все глаза, работорговцы щупали красное рабье тело, здания приземистые и толстые, здания худющие и устремленные ввысь, а вдалеке громадная башня, знакомая мне по картинкам в книгах Дворца Мудрости.

– Мы в Миту? – спросил Уныл-О́го.