Чужой своим не станет

– Да, это так, – с надрывной хрипотцой произнес гауптштурмфюрер Штольце. – Это была любовь с первого взгляда. Я мечтал именно о такой женщине и ни разу не пожалел о своем выборе.

– Вот видите, как бывает… Вам с женой очень повезло. Хочу сказать, что не с каждым такое случается. И что вы будете делать, если вдруг ее потеряете? А еще и детей?

– Что вы этим хотите сказать? – приглушенным голосом спросил Штольце.

– То, что сказал: вы можете остаться один. У вас не будет ни жены, ни детей, если вы нам не поможете.

– Вы не сделаете этого, – отрицательно покачал головой Штольце.

– Не сделаю, говорите? Жестоко? Рука не поднимется? Сделаю! Еще как сделаю! – Вытащив из ящика второй конверт из такой же плотной коричневой бумаги, Романцев вытряхнул на стол новые фотографии. Поднял один из снимков и показал его гауптштурмфюреру. – Как вы думаете, сколько лет было этим убитым детям? Молчите? А я вам могу сказать… Им было от двух до десяти лет! Их расстреляли в детском лагере под Минском. Только в одной яме мы выкопали пятьдесят два тела. И убили их такие, как вы! – Подняв следующую из рассыпанных фотографий, капитан спросил: – Как вы думаете, что произошло здесь?

Едва взглянув на фотографию, Штольце вяло отозвался:

– Не имею понятия.

– А я вам объясню… Это произошло в Белоруссии. Прежде там была большая деревня, дворов на двести. Мужчин практически не осталось, все на фронте или уже погибли, остались только древние старики, женщины и дети. Их всех собрали в один колхозный амбар, обложили сеном и подожгли! А тех, кто выбегал, расстреливали из пулеметов. Вот, смотрите сюда! Это тоже дети! Им было столько же лет, сколько вашим сыновьям. А вот на этой фотографии, – поднял капитан Романцев следующий снимок. Его душила злоба, – лежит женщина, а рядом с ней плачущая двухлетняя девочка. Тянет ее за руку, надеется, что мать жива, вот только она больше никогда не поднимется. Возьмем следующую фотографию…

– Не надо… Хватит, – скрипнув зубами, произнес Штольце. – Я все понял.

– Не думайте, что после того, что вы и вам подобные сделали на моей родине, я буду миндальничать и жалеть вашу семью. Вы должны ответить за все, хлебнуть с наше. Вы сами это затеяли и знали, на что шли! Это ваши слова? А теперь я повторяю свой вопрос: с каким заданием вы были заброшены в наш тыл? В ваших руках судьба вашей жены и ваших детей. – И, посмотрев на часы, добавил: – Даю вам пять минут. Если за это время вы не определитесь, ваша судьба и судьба вашей семьи будет решена окончательно.

– Не нужно пяти минут… Я уже все решил. Я расскажу вам все. Вы обещаете не трогать мою семью?

– Обещаю. А теперь рассказывайте!

– Штаб «Валли-2» обладает информацией, что русские в ближайшее время хотят возобновить наступление, вот только никто не знает, в каком именно месте это произойдет. Нам было поручено захватить архив при штабе Девяносто первого стрелкового корпуса и передать его в штаб «Валли-2» для установления направления главного удара русских, – неожиданно Штольце замолчал.

– Как вы собираетесь туда проникнуть? Штаб хорошо охраняется.

– Есть человек, который может нам помочь. Он офицер, служит в одном из подразделений Красной армии, внедренный агент Абвера. Этот человек будет ждать нас начиная с шести часов вечера сегодняшнего дня у разрушенной церкви поселка Яровичи.

– Как он выглядит?

– Роста высокого, худой. Должен подойти ко мне и попросить закурить. Я должен вытащить вот этот коробок с тремя восьмерками… – Штольце извлек из кармана обыкновенный спичечный коробок, – …и произнести: «У меня только дедовский самосад, если он вас устроит». Его ответ: «Мне все равно, главное, чтобы дымило хорошо». Он расскажет, как и когда организовать нападение на штаб. Он же подскажет детали: когда смена караула, сколько человек остается в здании в ночное время и прочее.

– Он служит при штабе?

– Этого я не знаю.

– Когда у вас будет эфир?

– Завтра в шесть часов вечера.

– Надеюсь, все вами сказанное – правда. – Повернувшись к дежурным, продолжавшим стоять у двери, Романцев распорядился: – Уведите арестованного.

Собрав лежавшие на столе фотографии, капитан уложил их в сейф и запер его на ключ. Потом поднял трубку телефона:

– Товарищ полковник, можно к вам?

– Заходи.

Еще через несколько минут капитан Романцев входил к полковнику Русовому для доклада. Упуская второстепенное, он рассказал о событиях прошедшего дня и о состоявшемся допросе.

Ефим Михайлович терпеливо выслушал, не перебив капитана ни разу. Только его лицо, грубоватое и правильное, будто бы высеченное из серого кремня, все больше тяжелело, наливаясь свинцом.

– И какие твои соображения? Он не темнит? Все-таки этот Штольце – первоклассный разведчик, может, у него на этот случай имеется запасной план.

– Уверен, что нет. У него просто нет другого выхода. Свою жизнь он не особенно ценит, но вот семьей рисковать не станет. Наши люди за ней присматривают на тот случай, если жена захочет съехать в другое место.

– Будем надеяться, что он сказал правду, – с некоторым облегчением произнес полковник Русовой. – Хорошо поработал, капитан. Обо всем будет доложено начальнику штаба фронта генерал-полковнику Малинину. А уж они там в штабе пускай решают, что делать дальше. А теперь иди отдыхай… Заслужил!

Тимофей вышел из штаба. Ноги сами собой заторопились к Татьяне. Капитан остановил проходящую мимо полуторку, водитель-сержант, веселый рыжеватый парень, открыв дверцу кабины, спросил:

– Куда вам, товарищ капитан?

– Ты в сторону второй линии?

– Так точно. Обмундирование везу.

– Подбросишь?

– Садитесь, – охотно согласился сержант.

Романцев сидел в кабине разболтанной полуторки, чувствовавшей колесами каждую кочку, и поглядывал в окно на мрачный непроглядный лес. Неожиданно он поймал себя на том, что испытывает волнение. В последний раз Татьяна разговаривала с ним как-то особенно сухо. Может, решила не встречаться с женатым, понимая, что такие свидания всегда соседствуют с разочарованием и болью. Благоразумнее было бы повернуть к своему блиндажу и позабыть в глубоком сне перипетии прошедшего дня, но желание увидеть Татьяну было сильнее усталости. Водитель рассказывал что-то забавное из своей жизни на гражданке, но Романцев едва его понимал, лишь из деликатности кивая и соглашаясь. Хотелось покоя и тепла, какое может дать только женщина.


Наконец они остановились, водитель на прощание пожелал:

– Чтобы у вас с ней, товарищ капитан, все получилось.

Романцев удивленно посмотрел на улыбающегося сержанта и хмуро спросил:

– А с чего ты взял, что я иду к женщине?

– Такие вещи сразу видно, – убежденно заверил водитель.

– А ты молодец, наблюдательный, – не стал отрицать Романцев и зашагал к позициям.

«Надо как-то контролировать свои эмоции. Физиономия не должна быть раскрытой книгой».

Прошел мимо КПП, показав хмурому дежурному удостоверение сотрудника военной контрразведки. Далее через небольшой перелесок, в котором прятался полевой госпиталь, размещавшийся в одноэтажном дощатом здании. Уверенно, с приподнятым настроением, зашагал к блиндажу Тани.

Когда до него оставалось совсем чуть-чуть, дверь открылась, и на улицу вышел майор Пичугин. Остановившись у порога, он что-то сказал провожавшей его Татьяне, потом повернулся и энергично зашагал в расположение батальона.

Внутри что-то екнуло – неожиданно для себя Тимофей почувствовал, что ревнует. Увиденное заставило его испытать глубокое разочарование. Надо же такому случиться: дома осталась любящая жена, а он вдруг стал ревновать женщину, на которую у него нет совершенно никаких прав, с которой он никогда не будет вместе и с которой его ничего не связывает.

В какой-то момент Тимофей даже хотел повернуть обратно, но желание заглянуть в глаза Татьяне оказалось сильнее.

Дошел до блиндажа. Ощущение – будто на него отовсюду смотрят бойцы, угадывая его грешные мысли. Негромко постучал. Дверь открылась тотчас же. Увидел у порога Романцева, Татьяна облегченно выдохнула:

– Уф-ф, а я думала, это опять майор Пичугин. Не знала, как его и выгнать. Пришел, чтобы сказать, что мне завтра в шесть часов утра заступать на дежурство. А сам все не уходит и не уходит. Не знала, как и быть.

У Тимофея сразу отлегло от души. Потеплело. А много ли еще нужно влюбленному мужику?

– Понятно, – широко заулыбался Романцев.

– А ты проходи, – живо произнесла Татьяна. – Я как раз ужинать собиралась.

Тимофей перешагнул порог и сразу же ощутил уют, какого нет в солдатских блиндажах. Вроде бы все то же самое: чурбаки вместо стульев, сколоченный из досок низенький стол. Нары вместо кровати. Вот только не в каждом блиндаже отыщутся полевые цветы, украшающие стол, расшитая наволочка, пододеяльник с замысловатыми узорами.

Вот что значит – женщина!

Красные блики от керосиновой лампы падали на ее лицо, делая девушку более загадочной. Потом Татьяна вдруг обвила руками его шею и негромко произнесла:

– Я знала, что ты придешь.

Тимофей осторожно взял ее за плечи:

– Я хотел тебе сказать…

– Не нужно… Ничего не говори, – попросила девушка. – Оставим все, как есть. Я не знаю, что с нами будет завтра, но сегодня – ты мой. Забудь обо всем хотя бы на час… Я не хочу тебя делить ни с кем. Обещаешь молчать?

– Попробую.

– А теперь обними меня крепко-крепко.





* * *


Они пролежали до утра. В какой-то момент на Тимофея накатило чувство вины перед Зоей. Но взглянув на Таню, положившую голову ему на грудь, он уже не корил себя – она перестала быть для него чужой. Поди тут разберись, как-то оно все переплелось, обострилось. Возможно, он сделал роковой шаг, но уже не жалел о содеянном. И как им жить дальше втроем, покажет время, оно – хороший советчик.

Татьяна открыла глаза:

– Мне надо идти.

– Мне тоже, – признался Тимофей.

– Знаешь, я бы все время так и лежала в твоих объятиях.

– А я бы не разжимал их.

– Ты ни о чем не жалеешь? – вдруг спросила Татьяна.

– Я лишь жалею о том, что мы не всегда будем вместе.

– Мы с этим ничего не можем поделать.