Чужой своим не станет

– Ты на него не обижайся. Его семью немцы сожгли, пока он партизанил. Вот с того раза малость и не в себе. Прибился к одной женщине, она за ним присматривает. Вот так и живут. Оно и слава богу!

И, не дожидаясь ответа, зашагала дальше.

Служба закончилась. Из церкви понемногу стали выходить люди. Небольшой церковный дворик быстро наполнился народом. Расходиться по домам не спешили: делились впечатлениями, разговаривали.

– А может, и меня угостишь табачком, товарищ капитан, – услышал Тимофей знакомый голос майора Пичугина, начальника медицинской службы, своего соседа по блиндажу.

– Пожалуйста, – протянул кисет Тимофей, – только на всех табачка не напасешься.

– А «Беломора» у тебя не найдется?

– Искурил. Берите то, что есть. Дедовский самосад, если устроит.

Майор Пичугин взял кисет.

– Благодарствую. Вполне устроит, мне все равно, главное, чтобы дымило хорошо. Мне бы еще спички.

Романцев полез в карман.

– Возьмите.

– Ого, какие! – Увидев начерченные восьмерки, утвердительно кивнул. – Знакомые циферки. Предполагаю, я даже знаю, кто их нарисовал… Ты знаешь, что они означают?

– Просветите.

– Три восьмерки означают борьбу с силами зла и хаоса. А человек, начертивший эти цифры, считает себя ангелом-хранителем. И с кем же это ты борешься, товарищ капитан?

– У меня другая трактовка, – возразил Тимофей. – Знаю, что по христианской эзотерике три восьмерки означают любовь.

– Все так… Любовь тоже… Теперь не сомневаюсь, что передо мной тот человек, которого я жду… Не ожидал здесь своего соседа увидеть. Наблюдаю за тобой со стороны и все никак не могу к тебе подойти, все что-то удерживает. А я ведь к тебе давно присматриваюсь, капитан. Теперь вижу, что ошибался. А признавайся, ты сначала думал, что этот юродивый и есть тот, с кем ты должен встретиться?

– Была такая мысль. Но агент должен быть в форме офицера Красной армии.

– В нашем деле всякое бывает. Тут по обстановке нужно действовать. А вдруг форма сгорела, тогда что?.. Давайте отойдемте в сторонку, – предложил майор.

Они сели на небольшую лавочку под развесистым кленом.

– Скверный табачок, – Пичугин отшвырнул цигарку. – Не пошел! Тут вот какое дело. Нужно срочно передать в Центр: через два дня на здешние позиции прибудет Рокоссовский. Мы можем его ликвидировать!

– Передам… Но у меня другая задача. Мы должны забрать документацию из архива Девяносто первого стрелкового корпуса. Нам сказали, что вы поможете. Нужно выяснить направление главного удара.

– Главный удар будет нанесен через реку Ушу и Несвияж. Сюда стянуто большое количество техники и живой силы. Ожидается приезд Рокоссовского, что тоже не может быть случайным. Если будет уничтожен командующий фронтом, наступление будет сорвано. И у немцев появится достаточно времени для подготовки контрнаступления.

– Убийство Татьяны – ваших рук дело?

– Ах, вот ты о чем… У меня не оставалось выбора.

– Вы могли подставить под удар спланированную операцию. Зачем вам нужно было убивать военврача? – жестко спросил Романцев, глядя прямо в глаза Пичугину.

– Признаюсь, неловкость вышла… Я к ней зашел с цветами, шоколад принес… Красивая баба, увлекся… А там у нее в комнате тяжело раненный в живот лежал. Мне его лицо показалось знакомым, сверлит меня глазенками и ничего не говорит. Я вышел за дверь и стал слушать, о чем они будут говорить. А этот тяжелораненый стал рассказывать, что видел меня в немецкой форме под Киевом. Татьяна спрашивает: «Может, ты ошибся?» А он уверенно так отвечает: «Нет, это было в сорок втором году, он служил в лагере для военнопленных в зондеркоманде». И стал рассказывать, как ему удалось бежать, потом, как к партизанам пришел. Что мне оставалось делать? Вошел в комнату и зарезал обоих. Они даже пикнуть не успели!

Тимофей слушал Пичугина с окаменевшим лицом, едва справляясь с напряжением, разрывавшим грудь. Вот сейчас кожа покроется тоненькими трещинками и рассыплется на кусочки.

Пичугин, увлеченный рассказом, не замечал состояния Романцева, его история обрастала все новыми подробностями.

– Сначала военврача, прямо на вдохе – хотела на помощь позвать, а потом и его. Этот раненый еще отбиваться пытался. Крепкий оказался, несмотря на ранение. Я ему рот зажал и всадил… Свербило меня поначалу, не люблю я баб убивать, а потом ведь красивая, стерва… Но тут уж ничего не попишешь. Не сделай я этого, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

Вырвав пистолет из кобуры, Тимофей наставил ствол в грудь Пичугину. Палец сам собой лег на курок. Легкое нажатие, почувствовал свободный ход, остановился там, где должен прозвучать выстрел. В глазах вспыхнула ярость, захотелось увидеть, как обмякнет под тяжестью пули это долговязое сухощавое тело.

В церковный дворик, перепрыгивая через невысокий забор, уже устремились автоматчики. Вместе с ними, размахивая пистолетом, торопился и полковник Русовой.

– Тимофей, не стреляй! – кричал он.

Усилием воли капитан Романцев переборол желание нажать на курок и с размаха ударил Пичугина рукоятью в лицо.

– Встать! – потребовал Романцев. Пичугин, вытирая кровь из рассеченной брови, тяжело поднялся с земли. – Руки вверх! Выше! Дернешься – стреляю!

Подбежавшие смершевцы оттеснили Пичугина от Романцева. Умело обыскали: из карманов майора извлекли два пистолета «вальтер», достали кинжал, запрятанный за голенищем сапога, и под удивленные взгляды прихожан вывели задержанного за калитку.

– Ты как? – сочувственно спросил Русовой.

– Немного лучше, – негромко произнес Романцев.

– Значит, все-таки Пичугин… Признаюсь, не ожидал. Он к нам с последним пополнением прибыл. Где-то недоглядели. Ответит по полной! И за Таню, и за других! Обещаю!






Глава 24

Наступление




Короткое затишье на фронте воспринималось немцами как усталость русских, их неспособность к наступлению. Действительность была иной. Западнее Минска незаметно собирался мощный бронетанковый кулак, которому предстояло пробить немецкую оборону, пройти через всю Западную Белоруссию и войти в Польшу. Операция «Багратион» вступала во вторую, решающую стадию, где Первому Белорусскому фронту отводилась главная роль. Армии и корпуса стояли в боевой готовности и ждали только приказа командующего фронтом.

Но он медлил, ожидая сообщения от военной разведки. Поверит ли немецкий штаб в дезинформацию о передислокации наших войск в южном направлении?

Поздним вечером генерал армии Константин Рокоссовский получил письмо от дочери, но ответить пока не успел – мысли были заняты предстоящим наступлением. До принятия окончательного решения оставалось несколько часов. Письмо от Ариадны, лежавшее в кармане гимнастерки, буквально припекало грудь. Следовало написать дочери: небольшой роздых перед принятием важного решения.

С первых дней войны Ариадна рвалась на фронт, что совершенно не добавляло радости генералу, он пытался убедить ее в обратном, внушить, что главное для нее сейчас – учеба. А когда наконец понял, что дочь не удержать, посоветовал ей приобрести какую-нибудь военную специальность, втайне надеясь, что учеба затянется, а к тому времени постепенно закончится и война.

Вскоре Ариадна поступила в школу радистов при Центральном штабе партизанского движения и закончила ее в начале сорок третьего года. После окончания весь выпуск направили на фронт. Дочь Рокоссовского устроилась радисткой на передвижной узел связи фронта, подчинявшийся лично командующему. Но видеться с дочерью генералу приходилось нечасто. Однако через связников он знал, что с Ариадной все в порядке и командование ее работой довольно.

Иногда удавалось созваниваться по телефону, но чаще всего они обменивались короткими письмами, которые Константин Константинович очень ценил и на которые обстоятельно, не считаясь со временем, отвечал.

«Милая моя доченька Ариадна, я рад, что у тебя все получается. Работа связиста одна из самых важных на фронте…»

Вошел адъютант и коротко доложил:

– Товарищ генерал армии, к вам генерал-лейтенант Зеленин.

– Пусть заходит, – разрешил командующий фронтом, откладывая в сторону письмо.

В кабинет стремительной походкой вошел начальник управления СМЕРШ Первого Белорусского фронта.

– Здравия желаю, товарищ генерал армии!

– Садитесь, Павел Васильевич. Что-то срочное?

– Так точно, – сказал генерал-лейтенант, присаживаясь. – Данные разведки указывают, что в настоящее время немцы ждут наш основной удар в районе Кишинева. Наиболее боеспособные части из Белоруссии отводятся в Бессарабию. Можно форсировать Буг. Немцы или не успели построить на берегах оборонительные позиции, или, скорее всего, рассчитывают, что наступление произойдет в другом месте.

– Своевременная информация. – Рокоссовский обернулся к адъютанту: – Соберите мне немедленно всех командармов. Мы наступаем!





* * *


Предписание получено. Срок командировки закончен. В чемодан уложены нехитрые пожитки. Оставалось последнее – попрощаться с полковником Русовым.

Посмотрев на себя в зеркало, Тимофей отметил следы недавних переживаний: на лбу углубились складки, на подбородке появилась едва заметная морщина, в глазах затаилась глубокая грусть. Тяжесть на душе не пропала, чтобы излечить ее, потребуется время.

Полковник Русовой оказался на месте. Он энергично разговаривал по телефону. Увидев в дверях капитана, поманил его рукой.

– Да, все понял… Так точно! Мы уже готовы. – Русовой положил трубку. – С товарищем Зелениным разговаривал. Похвалил нас, сказал, хорошую работу провели. И еще… Только что сообщили: наши значительно продвинулись вперед и с ходу форсировали Буг. Укреплений за рекой – никаких! Похоже, немцы не ожидали от нас такой прыти. В этом наступлении есть и частичка нашей заслуги… Значит, уезжаешь?

– Время командировки закончилось.

– Мы тоже сейчас поближе к линии фронта переезжаем. Ну-у… Передавай Георгию Валентиновичу большой привет.

– Передам, – ответил Романцев с некоторым облегчением. – Разрешите идти?

– Давай, капитан, – полковник Русовой крепко пожал ему руку. – Удачной службы!

Тимофей вышел на улицу. Только что прошел летний теплый дождь, на ветках сосен, как на длинных ресницах, под лучами выглянувшего из-за туч солнца заблестели прозрачные капли, напоминавшие слезы.

16





* * *