Даже если я упаду

– Могу я кое о чем тебя спросить?

Хит возвращается на свое место в нескольких шагах от меня. Выражение его лица открытое, и он выжидающе смотрит на меня.

Я чуть ли не до дыр протерла лист, что держу в руках, и теперь разглядываю зеленый след на большом пальце.

– Ты говорил, что вы дома часто вспоминаете К… твоего брата…

– Кэла. Ты можешь называть его по имени.

Я не поднимаю глаз, но ровный голос Хита позволяет мне продолжить.

– Вы, ребята, много говорите о Кэле.

– Да.

– И у вас по-прежнему? Твоя семья… убита горем, но они такие же, как раньше, или стали другими?

Хит прислоняется к стволу дерева.

– Все пытаются быть прежними, но по большей части это выглядит фальшиво, как будто они притворяются, что все в порядке, несмотря на его уход, потому что с нами остались счастливые воспоминания, потому что мы можем помнить только хорошее. Но потом кто-нибудь вдруг ляпнет что-то не то, и как будто он снова умирает на наших глазах. Тогда единственное, что нам остается, это злость.

На коленях у меня растет груда истерзанных листьев.

– А как твоя сестра? – У него есть сестра, она гораздо старше; помню, я видела ее в зале суда. Она держалась стоически и не морщилась даже в самые страшные минуты.

– Гвен будет злиться всю оставшуюся жизнь. Если бы она узнала, что я общаюсь с тобой, первым прикончила бы меня и не пожалела об этом.

Неудивительно, что он не упомянул о встрече со мной в разговоре с семьей.

– А твоя сестра?

– Полная противоположность. Большую часть времени Лора ведет себя так, будто ничего не чувствует. Она боготворила брата, и думаю, теперь не знает, как справиться с реальностью, когда он… – Я по-прежнему не могу это произнести, и Хит делает это за меня.

– Осужденный убийца.

Не похоже, что на этот раз он наслаждается словами, поэтому я киваю.

– То, как повел себя мой босс – мы все сталкиваемся с подобной реакцией, но для Лоры это особенно тяжело. Ей всего четырнадцать, а люди проезжают мимо и бросают в нее всякую дрянь. В прошлом году родители перевели ее на домашнее обучение после того, как одноклассники закрепили на ее шкафчике в раздевалке взрывающиеся пакеты с кровью.

Хит бормочет себе под нос ругательства.

– Жесть.

Я киваю.

После паузы он спрашивает:

– А с тобой как обошлись?

– Помягче, – говорю я, думая о Марке, который хозяйничал в моей комнате, пока я спала. Я бы никому не позволила заставить меня уйти из школы, но в то время мне казалось, что Лоре станет легче, если не одна она перейдет на домашнее обучение. Но, если проявленная мною солидарность и помогла, сестра пока еще ничем этого не выдала.

– На самом деле мне нравится онлайн-обучение. Я в два раза быстрее справляюсь с заданиями, к тому же могу выполнять их в пижаме, если захочу. И у меня остается больше времени на фигурное катание, когда на льду не так людно.

– Ты участвуешь в соревнованиях или?..

– Раньше участвовала. – Я объяснила, что фигурное катание как спорт требует полной отдачи, причем не только от фигуриста, но и от его семьи. Незаметно для себя я переключилась на «Истории на льду» и видеоролик для кастинга, который не в силах отснять.

– Из-за брата?

После некоторых колебаний я все-таки решаюсь сказать ему правду, как понимаю ее сама.

– Нет, из-за всех, кого он надломил. – И впервые с тех пор, как Джейсон нас покинул, я начинаю представлять себе, как выглядит эта надломленность за пределами моей собственной семьи. Я не уверена, что хочу это видеть. Мой взгляд скользит по траве. – Если тебе было тошно в тот день или что-то еще, ты можешь прекратить общение со мной. Меня не уволили, и я понимаю, почему ты так взвился из-за денег. Мы можем просто оставить все как есть. Тебе не нужно… – Я смотрю на обезображенный ствол, где когда-то были вырезаны инициалы Джейсона, и перевожу взгляд на Хита. Гнев от упоминания имени моего брата все еще кипит в нем на медленном огне. – Тебе не нужно и пытаться.

Мне вдруг становится так грустно, что я чувствую, будто могу рухнуть на землю и никогда больше не двигаться. И не важно, что лично я не сделала ему ничего плохого и не он разрушил мою семью. Не важно, что знаем мы оба; мы ничего не можем изменить, мы можем только чувствовать. Я та, кто я есть, как бы ни называл меня Хит, и он по-прежнему тот, кто он есть.

– Все в порядке, – говорю я.

Он качает головой, в его движениях сквозит волнение.

– Раньше было легче.

Я хмурюсь. Легче не было и быть не могло. Кому как не ему это знать.

– Моего брата больше нет, а тот, кто виноват в этом, осужден и сидит в тюрьме. Чего еще я мог желать? Справедливость восторжествовала, и это то, что помогает мне вставать с постели каждое утро, заставляет двигаться и что-то делать. Именно поэтому я засыпаю по ночам, а не смотрю в темноту, думая о его опустевшей комнате по соседству с моей. – Он открывает было рот, но тут же закрывает. Потом, не глядя на меня, произносит: – Я так и не заснул прошлой ночью.


– Зачем ты мне это говоришь? – спрашиваю я с дрожью в голосе.

Его голос спокоен, но руки прижаты к бедрам, и пальцы впиваются в кору дерева так, что белеют костяшки пальцев.

– Потому что я думаю, что и ты не спала. Потому что думаю, ты тоже должна обрести то, что заставит тебя вставать по утрам с постели и продолжать делать то, что ты делаешь. – Хит поворачивается ко мне. – Скажи, что я ошибаюсь.

Но я не могу. Мои пальцы крепче сжимают ткань сарафана, когда мы встречаемся глазами.

– Я не могу ничего вернуть, – говорит он, и это звучит то ли шепотом, то ли мольбой. – Я больше не могу чувствовать только это.

Я сдвигаюсь в сторону – сначала робко, а потом более решительно, – пока не оказываюсь лицом к лицу с ним. Мы по-разному переживаем случившееся, и наши потери несравнимы. Я виделась со своим братом несколько дней назад. Я вижу его каждую неделю. Я могу поговорить с ним и услышать его голос. Он все еще здесь. И однажды мой брат вернется домой. А брат Хита уже не вернется.

– Никто не ожидает, что твоя семья будет сочувствовать горю моей семьи. – Мне больно даже произносить эти слова. – Я не надеюсь на это. Злитесь и гневайтесь. Вы имеете на это право. И я не хочу вас этого лишать.

– Ты – не твой брат, – говорит он, и у меня вдруг так щиплет глаза, что я вынуждена крепко зажмуриться. – Я догадываюсь, что многие здесь не понимают этого. Я не хочу быть одним из них. Я думаю… – Он ждет, пока я посмотрю на него. – Я думаю, ты тоже этого хочешь, иначе тебя бы здесь не было.

Откуда ему знать, чего я хочу? Даже я сама этого не знаю, как и того, чего мне позволено хотеть, что я должна чувствовать или что должна делать, когда все потеряло смысл.

– Твоя семья не причинила горя моей семье, – говорит он. – Ты не сделала ничего плохого мне.

– Нет, – отвечаю я, – но сейчас я делаю тебе больно.

Он не возражает. Вместо этого переводит взгляд на дорогу, где припаркованы наши машины, одна за другой.

– Я начал водить грузовик Кэла после похорон. Мама не хотела его продавать, поэтому я продал свой. Поначалу мне было тошно даже брать ключи. Но я заставил себя сесть за руль и думать о Кэле, пока не смогу преодолеть желание сброситься на машине со скалы. – Я вижу, как дергается кадык, когда он сглатывает. – Я хочу думать о брате, а не только о том, что его больше нет. – Он переводит взгляд на меня. – Теперь мне не так тяжело, как когда-то, водить его грузовик. Иногда даже приятно. Порой я выхожу из дома и просто сижу в машине. Это единственное место на земле, где мне не больно.

Я судорожно глотаю воздух, чтобы вырваться из плена его откровений, но не могу. Он пытается приравнять совершенно разные вещи. Я – не хорошее воспоминание, погребенное под плохим. Может, я и не мой брат, но время и общение никогда не смягчат того факта, что Кэл мертв по вине Джейсона. Видеть меня – значит вспоминать моего брата, как и убийство Кэла. Вот и выходит, что боль, ярость и отвращение спаяны навсегда.

Я верю, что Хит искренен в том, что говорит; он не хочет винить или презирать меня. И наверняка умом он понимает, что я не заслуживаю ни обвинений, ни презрения, только вот вряд ли с этим согласится его сердце. Я знаю, потому что чувствую то же самое.

Когда я нахожу в себе силы говорить, мой голос звучит не громче шепота.

– Я не грузовик. – Хотела бы им быть, ради себя и ради него. – Когда ты так смотришь на меня, когда я вижу, что ты заставляешь себя выдерживать мой взгляд, я думаю только о том, что заслуживаю этого из-за моего брата. Я не могу пройти мимо тебя с высоко поднятой головой, притворяясь, будто тебя не корежит от одного моего вида. Не только ты пытаешься справиться со своей болью и, возможно, ищешь что-то хорошее по ту сторону. Это и моя боль тоже. И я даже не могу сказать тебе об этом, ведь прозвучит как издевка? Попытка приравнять наши ситуации… – желчь подступает к горлу, – это так неправильно. Мне не позволено выглядеть страдающей перед кем бы то ни было, но особенно перед тобой, и я не знаю, как это прекратить. – Я делаю еще один вдох, такой глубокий, что кружится голова. Мне кажется, будто я вижу, как он встает и двигается, пока не оказывается прямо передо мной. Настолько близко, что я могла бы прикоснуться к нему.

Настолько близко, что он мог бы прикоснуться ко мне.

Я хочу взять его за руку, хотя бы всего на мгновение почувствовать чужую боль, чтобы заглушить боль собственную.

На его лице смятение. Он не скрывает, как тяжело это для него. Но не уходит.

– Ты не должен…

– Я знаю.

Глаза щиплет, когда он садится рядом со мной. Сидит не шелохнувшись, как и я. Наконец он выдыхает, и я чувствую, как напряжение отпускает его.

– Со мной ты можешь не стесняться своих чувств, договорились? – Он не смотрит на меня, когда произносит эти слова, и я не вполне уверена в том, что он не вскочит и не сбежит от меня, как только услышит мой ответ. Наблюдая за ним краем глаза, я киваю. – Я не хочу сказать, что все время буду душкой, но обещаю, что постараюсь помнить, на кого на самом деле зол, и это не ты, – произносит он, как будто обращается не столько ко мне, сколько к самому себе. – На тебя я никогда не злился.



Мой телефон мигает, когда я открываю дверь Дафны и сажусь за руль. Просматривая экран, я вижу кучу пропущенных звонков от Мэгги, но никаких сообщений. Я тотчас перезваниваю ей, но попадаю на голосовую почту. Хмурясь, я закрываю дверь и снова набираю номер.

– Привет, это Мэгги. Если вы робот, идите прямиком в роботоад, всех остальных прошу оставить сообщение.

– Это я. – Поворачивая ключ в замке зажигания, я завожу машину и выезжаю на дорогу, приближаясь к грузовику Хита. – Извини, даже не думала, что уже так поздно. Я… это… – Мы с Хитом встречаемся глазами, когда он запускает мотор, и то шаткое, тошнотворное чувство, которое я испытала, когда мы впервые встретились под этим деревом, меркнет, как мой сон, уступая место какой-то удивительной уверенности, прочности. Или просто мне так кажется.

– …Разъезжаю с выключенным телефоном, потому ты и не могла дозвониться. В любом случае, у нас еще есть время посмотреть фильм до моей смены. Я могу быть у тебя через двадцать минут. Хотя нет, наверное, через тридцать, потому что еще нужно заскочить за снеками. Ладно. Перезвони мне, если что-то изменится. – Все еще хмурясь, я нажимаю отбой и снова проверяю телефон. Странно, что от Мэгги нет ни одного сообщения. Она просто звонила и звонила. У меня зреет нехорошее предчувствие, и возможные объяснения сыплются градом камней, оседая тяжестью в животе.





Глава 18




Заплаканное лицо Мэгги встречает меня, когда я влетаю в ее комнату, нагруженная ворохом коробок с лакричными конфетами Red Vines и банками Dr. Pepper в количестве, достаточном, чтобы свалить лошадь. Я сразу понимаю, что ее слезы вызваны не тем, что она устала ждать и начала смотреть фильм без меня.

– Что случилось? Прости, что не отвечала на твои звонки. Телефона не было под рукой и… – Я выкладываю банки с газировкой и конфеты на ближайшую поверхность и забираюсь на кровать, где сидит, скрестив ноги, Мэгги.

Она не смотрит на меня, и камни в животе падают все быстрее.

– Помнишь, что я говорила вчера у тебя дома?