Девятый ангел

– Молодец, – похвалил старший следователь Самохин и зевнул, а Юля вдруг отчетливо поняла, что больше всего Петру Ивановичу сейчас хочется напиться, а засыпать он, наоборот, боится, потому что во сне к нему могут прийти мертвые ангелы.

– А еще у меня просьба. – Быка нужно было брать за рога прямо сейчас, пока бык сонный и смертельно уставший.

– Ну? – Петр Иванович нахмурился.

– Можно мне посмотреть фотографии?

– Какие фотографии? – Кажется, он решил, что она настолько ненормальна, что захочет еще раз увидеть мертвых ангелов.

– Фото невесты дяди Макса. – Она говорила быстро, почти скороговоркой, чтобы он не перебил и не усомнился в ее искренности. – Понимаете, когда моя мама умерла… – Над головой старшего следователя Самохина полыхнуло багряным, а потом густо-фиолетовым. Что это? Отголоски эмоций? Аура? Ладно, некогда разбираться. – Когда мама умерла, он приезжал на похороны. И с ним была девушка.

– Какая девушка? – Над следователем больше не полыхало, а вот голос сделался тихим и вкрадчивым.

– Я не знаю какая. А вдруг это была его невеста? – И взгляд сделать искренним и честным, чтобы не понял и не заподозрил.

Заподозрил.

– Темнишь ты, Юлия, – сказал и головой покачал укоризненно. – Какая, к чертям собачьим, невеста, если он сам, своей собственной рукой уже почти год назад заявление об ее исчезновении написал?!

– Я не знаю, простите. – А теперь вздрогнуть, сжаться и закрыться. Она искренне хотела помочь, но если ее слова ничего не значат… – Я просто подумала… – Еще бы всхлипнуть, но со слезами уже будет явный перебор.

– Ну что с тобой делать, а? – Петр Иванович тяжко вздохнул, вытащил из ящика стола папку, порылся в стопке фотографий, положил одну перед Юлей. – Вот она, Янина Станиславовна Светилова. Смотри, вдруг и в самом деле что-нибудь вспомнишь.

Брать фото в руки было страшно, но ведь она именно за этим сюда и пришла. За ответами, которые может дать ей только вот эта темноволосая, озорно улыбающаяся девушка Яна. Ей бы только понять…

От фотографии шло тепло. Не такое, как от жарко протопленного камина, а словно бы от слабого пламени свечи. Яна Светилова была жива, у Юли не осталось в этом никаких сомнений. Как не было у нее сомнений и в том, что жить девушке с фотографии осталось совсем не долго. Она еще цепляется за жизнь, сопротивляется, но уже почти смирилась. И у нее болят крылья… Нет, у нее болят ребра в тех местах, в которых крепятся проволочные крылья… Жуки под кожей…

– Ну что, вспомнила что-нибудь? – Голос Петра Ивановича выдернул ее из забытья. – Ты словно призрака увидела, девочка.

– Нет, простите. – Сил хватило, чтобы мотнуть головой и отодвинуть от себя фотографию. – То была другая девушка.

– А эта? – Он постучал пальцем по фотографии. – А эту девушку ты никогда раньше не встречала?

– Нет. А можно… – Юля подалась вперед, с мольбой посмотрела на следователя, – можно мне увидеть Макса? То есть дядю Макса. Просто посмотреть. Ну, сказать ему что-нибудь ободряющее…

– Маньяку-убийце сказать ободряющее?

– Его вина еще не доказана, а у меня больше нет других родственников. – И снова полыхнуло сначала багряным, а потом оранжевым. Что это было? Злость? Жалость? А что бы ни было, ей важно добиться своего.

Добилась.

– Пять минут, – сказал старший следователь Самохин, выбираясь из-за стола. – И чтобы без этих ваших… выкрутасов.

На Макса было страшно смотреть. Юля и не знала, что человек может так измениться всего за ночь. От Макса почти ничего не осталось, и пробиться к нему через серый плотный кокон безразличия оказалось тяжело. Но она должна попробовать.

– Зачем ты пришла? – Он задержал на ней взгляд лишь на мгновение и тут же отвернулся.

– Навестить. – Нет, не с того нужно начинать. А с чего, когда за каждым сказанным ею словом, за каждым движением следят? – Мне снилась прабабушка, представляешь? Пришла ко мне во сне и говорит – ну здравствуй, младшенькая.

– Она Линку так в детстве называла. – Дрогнул серый кокон, и в Максовом взгляде появилось что-то живое.

– А теперь вот меня. – Он должен догадаться, о чем она. – Сказала, что у меня все получится, что я сильная и справлюсь. Она такая необычная, сама худенькая, а голос…

– …а голос командирский. – Макс подался вперед, и стоящий за его спиной охранник напряженно дернулся.

– Да. – Юля кивнула. – Еще она тебя балбесом называла во сне. А потом сказала, что все не напрасно. То есть не безнадежно… А потом и я сама это поняла.

– Она жива? Скажи, она жива?! – Макс рвался вперед, как рвется с цепи бешеный пес. Вот же дурень… Но дело сделано. Возможно, так ему будет легче пережить все это. С надеждой всегда легче.

– Я так думаю.

Его уже тянули назад, прижимали лицом к столу охранники, а ей на плечо легла тяжелая ладонь старшего следователя Самохина, а над ухом послышалось раздраженное:

– Ты что творишь, девочка?

– Она жива. Слышишь, Макс, я почти уверена!

Их растянули по разным углам допросной. Перед тем как Петр Иванович вытолкал Юлю за дверь, она успела обернуться. Серый кокон Максовой тоски прошивали золотые молнии надежды. Вот и хорошо!

– …Что творишь?! Нет, что за цирк ты там устроила! – Старший следователь Самохин тряс ее за плечи и, казалось, был готов ударить. – Ты хочешь, чтобы я тебя на пятнадцать суток закрыл или лучше сразу в детдом?!

– Я хочу, чтобы ему было не так больно! – Она тоже перешла на крик. Сама не заметила.


– И поэтому ты придумала сказочку про то, что его пропавшая подружка жива?

– Да!

Вот сейчас он ее ударит. А потом закроет на пятнадцать суток или вообще отправит в детдом.

А он вдруг перестал ее трясти, посмотрел как-то странно, словно только что догадался о чем-то очень важном, а потом сказал устало:

– Домой ступай, защитница. И если еще раз выкинешь что-нибудь подобное…

– Я поняла. Простите меня, Петр Иванович.

– Что ж у вас за семейка-то такая? – спросил он ей в спину.

Она ничего не ответила. Не знала она свою семью. Возможно, вот только сейчас ей и представился такой шанс…





* * *


Юля вылетела от следователя растрепанная и бледная как смерть. Вылетела как раз в тот момент, когда Павел уже начал волноваться. Она бы пролетела мимо, если бы он не поймал ее за руку, не притянул к себе.

– Ну что? – спросил, успокаивающе гладя ее по макушке.

– Она жива, – сказала Юлька шепотом. – Девушка Макса все еще жива. Я видела ее фото. – Она всхлипнула, ткнулась лбом ему в плечо, и он решил не спрашивать, уверена ли она. – Но она слабая. Очень слабая. И у нее болит спина.

– Спина?.. – Нужно отвести ее подальше, они и так уже привлекают внимание. А в сложившихся обстоятельствах лишнее внимание им ни к чему.

– Ребра, Паша! – Юлька сорвалась на крик, и ему пришлось прижать ее к себе еще сильнее. – У нее болят ребра, потому что этот гад уже прикрутил к ним крылья!

– Пойдем! – Он потянул ее прочь, подальше от любопытных и недобрых глаз. В этом городе слухи разлетались очень быстро. Наверняка о том, что у Макса Чернова есть племянница, скоро будут знать все.

– Пойдем! – Она вырвалась, глянула так, что он не решился снова ее удерживать. – Мне нужно в овраг. – И рванула с места почти бегом.

– Зачем? – Павел рванул следом.

– Пока не знаю. У тебя в рюкзаке еще остались эти твои веревки?..

– Остались.

– Хорошо.

Он уже понял, что она хочет сделать. И ему это не понравилось. Как ни крути, а овраг – это место преступления. Но разве ее остановишь?

Остановили. Вернее, попытались остановить. Новости уж неслись по городу со скоростью лесного пожара. Маньяка поймали, взяли с поличным! Маньяка поймали, а вот его племянница, считай, подельница, разгуливает на свободе! И плевать, что подельница сама еще почти ребенок, ведь разгуливает же! Не боится добрым людям в глаза глядеть! Им, этим добрым людям, хотелось совсем другого. Хотелось если не признания вины, то хотя бы смирения. А Юлька смиряться не собиралась. Кажется, она даже не замечала направленных на нее косых взглядов и острых, как пики, слов. И брошенных в спину комьев земли. Она шла через толпу с отчаянной решимостью, словно против течения плыла. И Павел следовал за ней, прикрывал, как умел, и шкурой чувствовал то сопротивление, которое оказывает им город. Город привык к тишине, тревожной, застойной тишине. Город не привык к тому, чтобы нарушали статус-кво, чтобы мертвых ангелов с проволочными крыльями доставали со дна оврага. Ему было проще прикрывать убийцу, чем защищать жертву. А людям было проще осуждать. Осуждать всегда легче всего, и камни бросать всегда легче в спину. Один такой попал Павлу в плечо. Мужик со спитой мордой и трясущимися от абстиненции руками просто промахнулся, целился в Юлю, а попал в Павла. Ему хотелось быть причастным. Ему хотелось быть героем этой маленькой травли. Но промахнулся. Так уж вышло…

А Юля не промахнулась – замерла, обернулась, склонила набок голову, словно наблюдая за чем-то до крайности любопытным. И под этим ее внимательным взглядом в воздух поднялось облако пыли пополам с мелким гравием. Поднялось и ударило пропойцу в грудь. По заросшей сизой щетиной щеке тоже черкануло, оставляя кровавый автограф. Вот, кажется, тогда в первый раз и прозвучало это одновременно оскорбительное и испуганное «ведьма».

Люди отшатнулись. Как будто и их тоже задело невидимой ударной волной. Да только не задело, просто испугались. А может, почувствовали. Как бы то ни было, преследовать их перестали. К оврагам они с Юлькой вышли уже в одиночестве.

– Ну что, спускаемся? – Павел подошел к краю террасы, глянул вниз, туда, где были едва различимы полосатые полицейские ленточки.

– Не надо. – Она улыбнулась и посмотрела на что-то поверх его плеча. Или на кого-то? А потом попросила: – Паша, отойди, пожалуйста от, обрыва. Дальше я сама.





Им не нужно спускаться на дно, не нужно барахтаться в наполненной старыми листьями яме, потому что те, которые провели там годы, сами пришли на ее молчаливый зов. Пришли, встали в ряд на краю обрыва. И проволочные их крылья впились перьями в сырую землю, как шипами, как якорями, которые держат и не отпускают, не позволяют взлететь. Свора. Так сказала прабабка. Свора из семерых ни в чем не повинных падших ангелов. Его призрачная свора…

– Зачем пришла? – Пальцы с розовым маникюром с остервенением скребли тонкое запястье, теребили фенечки. Жуки… Невидимые жуки под кожей. А взгляд устремлен на Павла. Полный невыносимого голода взгляд. Теперь Юля чувствовала и этот зуд, и этот голод, и граничащее с сумасшествием отчаяние. Теперь она понимала.

– Даже не думай. Он со мной.

– С кем ты разговариваешь? – Павел, который отступил от края, обернулся.

– С ними. – Ему не нужно объяснять, он и так поймет. – Не бойся, они тебя не тронут.

Вообще-то, тронут. Пока еще держатся, но очень скоро начнут нападать. На случайных прохожих, на собачников и решивших поиграть в овраге ребятишек. И те, кто попадется им на пути, начнут беспричинно болеть, чахнуть на глазах, а потом умрут. И страшный счет сначала пойдет на десятки, а потом на сотни…

– Я не боюсь.