Дикая весна

– Я понимаю, что ты разгневана. Но тогда были другие времена, как ты сама сказала.

Малин смотрит на него.

«Другие времена? – думает она. – Так ты заставил маму отдать его, не так ли? Может быть, она и не хотела этого? И поэтому стала такой холодной?»

Тонкий покров снега тает. Под ним скрывается одна правда. Затем тает новый слой, и из-под него выступает совсем другая реальность. А дальше? Слой за слоем – лед, отрицание, жизнь.

Малин вдавливается глубоко в диван.

Вдыхает.

– Я не сержусь, папа. Хотя нет, я, конечно, сержусь. Но более всего – я дико расстроена. Мне грустно за себя. За него, моего брата. За Туве. За Янне, за тебя тоже, и за маму. Потому что все это повлияло на всех нас в тысячу раз больше, чем ты себе представляешь. Вы, ты, совершили ограбление, украли у меня кусок моей жизни – и мне от этого очень горько.

Отец поднимается. Страх и неуверенность уступили место взгляду взрослого мужчины – этот взгляд она видела раньше, у преступников, которые сознаются в своих преступлениях и готовы отвечать за них по всей строгости закона, но где-то в глубине души считают, что имели право их совершить.

Он поворачивается к ней.

– Что я должен сделать, Малин? Чего ты хочешь? Сделанного не воротишь. Естественно, я надеюсь, что ты простишь меня.

«Ты просто сумасшедший, – думает Малин. – Буйнопомешанный!»

Она вскакивает и оставляет отца в гостиной, не проронив больше ни слова; оставляет его одного в квартире – наедине с тишиной, со сделанным им когда-то выбором, с часами и днями, проведенными в кислой, лишенной кислорода атмосфере лжи. Малин осознает, что его одиночество агрессивно, убийственно, как рак печени, и что она может покинуть его не моргнув глазом.

– Я хочу поговорить с Туве! – кричит он ей вслед. – Разреши мне повидаться с ней.

«Она не хочет с тобой видеться, – думает про себя Малин. – Она ни с кем не хочет встречаться. Частная школа в Лундсберге – как за́мок в ее жизни. Туве отдаляется от нас.

А я – я знаю, куда мне сейчас пойти…»





* * *


Первые лучи утреннего солнца пробиваются в пустую, чисто вымытую палату. Бело-красная лента для огораживания места преступления уже протянута от одного косяка до другого. После их разговора Свен Шёман наверняка позвонил Карин Юханнисон, чтобы та послала кого-нибудь из коллег осмотреть помещение. Однако они не могли ничего обнаружить – сегодня больничная палата подвергается дезинфекции незамедлительно, как только умерший или выздоровевший уступает место новому пациенту.

Дежурная медсестра впустила ее неохотно, хотя Малин и предъявила свое служебное удостоверение полицейского.

Не удержавшись, она спросила о Петере Хамсе, хотя и понимала, что вряд ли он окажется на рабочем месте в половине пятого утра. У нее создалось впечатление, что медсестра догадалась, почему она спрашивает о нем.

Стоя в палате, Малин оглядывается по сторонам.

«Сюда заходит мужчина, – думает она, – или женщина, осторожно вынимает подушку из-под головы Ханны Вигерё, бережно подложив ладонь ей под затылок, и мягко опускает голову на матрас, прежде чем зажать ей подушкой нос и рот.

Сопротивляться Ханна Вигерё не может – да и, вероятно, не хочет, мечтая попасть к своим доченькам. Перед своим внутренним взором Малин видит, как мужчина (или это все же женщина?) зажимает подушкой лицо Ханны Вигерё, и она сдается, ее крепко стиснутые пальцы разжимаются, а на мониторе, показывающем ее сердцебиение, высвечивается прямая линия.

Кто ты такой?

Что ты здесь делал? Зачем пришел?

Наслаждался ли ты, совершая убийство? Или не хотел, но тебя заставили – и кто в таком случае? Ты надеялся, что патологоанатом или судмедэксперт не заметят, что ее задушили?

Имеет ли все это какое-либо значение?

И наконец – ты привидение? Иначе как тебе удалось пробраться сюда среди ночи, не будучи замеченным? Или ты работаешь в больнице?»

Малин смотрит прямо перед собой, пытаясь открыть душу остаткам мотивов и чувств, которые остались в воздухе.

«Ты прекрасно понимаешь, что и зачем делаешь, – думает она. – Но на самом деле ты не хотел убивать. Так ведь?»

Малин крепко зажмуривается – в сознании рисуется образ мужчины в капюшоне, который поворачивается к женщине, распростертой на больничной койке. Он просит прощения – ведь это все-таки мужчина? И ты просишь прощения.

«Я не вижу твоего лица, – думает Малин. – Но кто же ты? Ты точно не Юнатан Людвигссон, потому что он сидел в камере в тот момент, когда ты пришел сюда.

Так кто же ты? И зачем, зачем ты это сделал?»

Малин пытается привести в порядок свои мысли и чувства, которые заносит в разные стороны в темном помещении. Какое зло скрывается в этой палате?

Зло может явиться тебе в любой ипостаси.

Часто оно застает тебя врасплох, однако так происходит не всегда. Всю жизнь ты кладешь на то, чтобы защитить своих детей, а потом добровольно открываешь дверь мужчине, который вроде бы пришел с любовью, и он у тебя за спиной насилует твоих детей. Так, что ты ничего не замечаешь.


Можешь ты защитить своих детей от такого зла? Или твоя наивность, твоя искренняя вера и есть зло?

Доска с ржавым гвоздем, присыпанная снегом. Ты подозреваешь, что она там лежит, но думаешь, что это всего лишь доска, а дальше гвоздь вонзается в подошву и далее тебе в ступню.

Инфекция распространяется по телу, поток крови несет ее к сердцу.

Что ты делаешь?

Можно ли защититься от того зла, которое скрыто под слоями внешнего добра в твоем ближайшем окружении?

В ядовитых растениях у тебя в саду?

Так как ты поступишь?

Вера. Ты ищешь спасения в вере.

Стопроцентное зло…

«Оно существует, – думает Малин, – и мы должны держать его в узде. Не принимать, не отрицать, а пытаться его уничтожить.

Ребенок хочет хорошего, но может сам себе причинить боль. Потому что ребенок еще не знает мира.

Ты желала своим дочерям добра, Ханна, не так ли? Ты хотела вырастить их добрыми. И какое же зло, в какой ипостаси явилось к тебе сюда и задушило тебя?»

Малин делает глубокий вдох, стоя неподвижно в утренней полутемной палате.

И тут она ощущает поток холодного воздуха, затем теплое дыхание на шее, около горла, которое приближается к ее уху и превращается в шепот.

Тут кто-то есть.

«Я готова слушать, – думает она. – Не боюсь. Во всем этом нет ничего странного.

Говори, я тебя выслушаю, обещаю».





Глава 36




Это мы, Малин.

Мы здесь, чтобы напомнить тебе о запертых детях.

Ты должна их услышать.

Они нуждаются в тебе, а чтобы ты поняла, кто они, ты должна сперва узнать, кто мы.

Это единственный способ.

Мы видим тебя, стоящую в палате.

Мы прижимаемся к тебе, щекочем тебе шею своими пальчиками, и ты знаешь, что мы здесь – в той комнате, где умерла наша мама.

Именно поэтому ты пришла сюда, хотя тебе надо бы сейчас спать.

Здесь темно, но день уже просыпается, а в земле шевелятся миллионы ростков, пока не решающихся выглянуть наружу.

Тьма этой комнаты – ничто против той темноты, в которую ты вступишь, Малин. Тебя ждет тьма без конца. Но не бойся – возможно, ты не решишься вступить в нее, и тогда тьма начнет расти.

Ты дышишь.

Твои веки опущены, в комнате стоит запах дезинфекции и смерти.

Ты слышишь нас, Малин?

Ты слышишь нас?