Дикие мальчики

Над будкой склон холма уходил круто вверх. Мальчишка двинулся через кустарник, который, казалось, расступался перед ним, образуя туннель из веток и листьев. Он опустился на колени и раздвинул плети вьюнков. Там из известняковой расщелины бил глубокий черный родник. Мы зачерпывали руками чистую холодную воду. Мальчишка отер рот. Со склона холма были видны железнодорожный мост, река, разрушенные предместья.

– Это плохое место, ми-и-истер. Там патрули.

Сунув руку в ящик, мальчишка достал два свертка в промасленной бумаге, перевязанные бечевкой. Он развязал бечевку и вытащил два тупорылых револьвера тридцать восьмого калибра, ударники спилены, рукояти орехового дерева укорочены, стволы с насечками блестят как отполированные. Револьверы можно было использовать только как самовзводные. Рукоятка доходила мне до середины ладони, упиралась в то место, где сходились холмики, она почти превращалась в продолжение руки. Револьвером мальчишка указал под мост, где проглядывала вдоль реки тропинка, по которой мы пойдем в город. Кругом никаких признаков жизни, виллы разрушены, пустые кафе и дворы затянули плющ и вьюнки. Мальчишка шел впереди. Он мчался с бешеной скоростью футов пятьдесят или около того, потом останавливался в задумчивости, принюхиваясь и вздрагивая. Мы двигались по тропинке возле белой стены.

– ЛОЖИСЬ, М-И-ИСТЕР!

В стену ударила пулеметная очередь. Я рухнул в канаву, заросшую крапивой. Боль обожгла руку, словно ее обдали упругой струей из брандспойта, дернулось дуло. Трое солдат в сорока футах от меня скрючились и упали. Мальчишка встал, из дула его револьвера вился дымок, тело было в красных полосах от крапивы. С невероятной скоростью он добежал до солдат. Я выстрелил дважды. Он – четыре раза. Все пули попали в жизненно важные точки. Один солдат лежал на спине, подвернув ноги, во лбу – дыра. Второй, еще живой, бился в конвульсиях, кровь била струйкой из раны на шее. Третьему три пули попали в живот. Он лежал ничком, прижав руки к животу, его пулемет еще дымился, в трех ярдах завитки белого дыма над травой. Эта улица разделяла кварталы: лужайки, пальмы, бунгало, по другую сторону заброшенная автостоянка, такое можно в Палм-Бич во Флориде встретить: десятилетия заброшенности, сорняки, ветки пальм на проезжей части, окна разбиты, никаких признаков жизни. Мальчишка проворно и умело обшарил карманы: нож, документы, сигареты, пачка кифа. У двоих солдат были карабины, у третьего – пистолет-пулемет.

– Нехороший чешский пушка-смазка, – сказал мальчишка и отшвырнул его в сторону, сперва вынув магазин.

Карабины он прислонил к пальме. Мы оттащили тела в канаву. Боль придавала нашим движениям маниакальную силу и точность. Мы метались, спеша натаскать пальмовых листьев, чтобы накрыть тела. Мы не могли остановиться. Мы нашли рождественскую елку, в ее побуревших засохших иголках запутались обрывки серебряной фольги, и бросили ее на мертвых солдат. Мы остановились, переводя дух и дрожа, и посмотрели друг на друга. У меня рябило в глазах кровь стучала в затылке и гениталиях плавки словно уменьшились жаркая тяга в желудке в кишках приглушенный взрыв и обжигающий понос хлынул по нашим дрожащим ляжкам «Правила бойскаута» плыло по летнему дню оборванный фильм голос видел происходящее со стороны я рылся на полке зная что ищу вдоль мощеной тропинки ноги словно деревянные колоды волочащие черное маслянистое дерьмо это должно быть кухня дверь открыта ржавая плита заплесневелое блюдо с чили ящики с едой серебряная фольга знал что ищу роясь на полках одеревеневшие пальцы напряжение в моих гениталиях словно поллюция и я знал что времени очень мало нашел банку соды высыпал в фарфоровую вазу для фруктов с розами нет воды серебро пироги задыхаясь в красном тумане время на исходе выбежал в разоренный сад маленький пруд стоячая вода зеленый ил прыгнула лягушка мальчишка сдирал с себя плавки я сел и сорвал свои его плавки сползли с бедер колышущийся член встал мальчик потерял равновесие упал на бок я стянул плавки с его ног он перевернулся на спину задрал колени тело изогнулось напряглось дернулось шея распухшая задыхаясь я налил воду и зеленый ил в миску обеими руками замесил пасту намазал пастой его шею и грудь до сердца он эякулировал на вздрагивающий живот я набрал еще пасты размазал себе по бокам на пульсирующую шею потом на грудь теперь легче дышать я смог наложить больше пасты на живот и ляжки до его ступней перевернул его намазал ему спину там где ее исполосовала крапива он вздохнул ухмыльнулся тело расслабилось он снова кончил. Я встал и растер пасту по своему телу боль и онемение проходили. Я плюхнулся рядом с мальчишкой и провалился в глубокий сон.

«Пятеро индейских юношей из деревни сопровождали нас в качестве проводников. Но их, казалось, совсем не интересовала местность, которую мы пересекали, и большую часть времени они проводили, охотясь со старым дробовиком, заряжаемым с дула, более опасным для охотников, чем для добычи. Через пять дней после того, как мы вышли из Кандиру, в верховьях Баббунсассхола, им удалось ранить оленя. Преследуя раненое животное, в диком азарте они пронеслись по зарослям крапивы. Выбрались они, с головы до пят покрытые пульсирующими рубцами, похожими на чайные розы. К счастью, они носили набедренные повязки. Казалось, от боли они стали проворнее и энергичнее и еще одним выстрелом уложили оленя. Они набросились на умирающее животное с пронзительными победными криками и отсекли ему голову мачете. Но внезапно они замолчали, уставились друг на друга, и тут их разом пробил неудержимый понос. В горячке похоти они сорвали набедренные повязки, лица у них распухли, а глаза заплыли, они безостановочно эякулировали и испражнялись. Мы смотрели, не в силах им помочь, пока китаец-повар, выказавший редкое присутствие духа, не замесил соду с водой. Он наложил юношам пасту на шею и на грудь до области сердца. Таким образом он сумел спасти двух юношей, но трое других погибли в эротических конвульсиях. Трудно сказать, было ли дело в особой разновидности крапивы или симптомы явились результатом избытка муравьиной кислоты, циркулировавшей в их крови из-за необычайного напряжения. Быстрое облегчение, наступающее при наложении щелочной пасты, подсказывает, что симптомы являются результатом какой-то формы отравления кислотой». Это цитата из заметок Гринбаума, одного из первых путешественников в этих краях.

Проснулись мы на закате. Мы были покрыты сухой коростой из говна, соды и зеленой слизи, словно умащенные для какой-то церемонии или жертвоприношения. На кухне мы нашли мыло и смыли коросту, чувствуя себя линяющими змеями. Мы пообедали луковым супом, холодным крабовым мясом и персиками в коньяке. Мальчик отказался спать в доме, сказав лишь, что это «очень плохое место». Поэтому мы притащили матрас в гараж и спали там с карабинами наготове, положив под руку тупорылые револьверы. Если надеешься успеть добраться до пушки, никогда не держи ее под подушкой. Держи ее под рукой у паха, тогда сможешь стрелять прямо сквозь одеяло.

На рассвете мы отправились в путь через разоренные предместья, не подававшие признаков жизни, день выдался безветренный, сам воздух казался мертвым. Время от времени мальчишка останавливался и принюхивался по-собачьи.

– Сюда, ми-и-истер.

Мы свернули на длинную улицу, заваленную пальмовыми листьями. Внезапно в воздух поднялись тысячи дроздов, сотни их поселились в разоренных садах и на крышах пустых домов, плескались в птичьих купальнях с дождевой водой. Мимо нас промчался мальчишка на красном велосипеде. Он сделал широкий разворот и остановился на тротуаре рядом с нами. Одет он был лишь в красные плавки, ремень и мягкие черные ботинки, тело у него было цвета терракотовой глины, юношески чистая кожа туго обтягивала скулы, глубоко посаженные глаза казались чернее ночи, и черные волосы прилегали к голове как шлем. На ремне у него висел восемнадцатидюймовый охотничий нож с кастетом на рукояти. Он не произнес ни слова приветствия. Он застыл, спустив одну ногу на тротуар и глядя на Фишку. Его оттопыренные уши слегка подрагивали, а глаза блестели. Он облизнул губы и произнес одно слово на неизвестном мне языке. Фишка буднично кивнул и повернулся ко мне.

– Он сильно завестись. Ехал три дня. Сейчас трахаться, говорить потом.

Красный мальчик прислонил велосипед к тротуару. Снял ремень и нож и положил на скамейку. Сел на скамейку и стянул плавки, не снимая ботинок. Вывалился его член, твердый и выделяющий смазку. Мальчишка встал. Под худыми красными ребрами равномерно билось его сердце. Фишка сорвал плавки, у него тоже встал. Он перешагнул через плавки и бросил парню баночку с вазелином, которую достал из своего ящика для чистки обуви. Мальчишка поймал ее и смазал вазелином член, пульсирующий в такт с ударами сердца. Фишка шагнул к нему, а мальчишка схватил его за ляжки и развернул. Фишка раздвинул руками ягодицы, наклоняясь вперед, и красный пенис толчками вошел в него. Тело мальчишки, обеими руками державшего Фишку за ляжки, ходило ходуном. Его уши вибрировали, губы раздвинулись, открывая длинные желтые зубы, гладкие и твердые, как старая слоновая кость. Его глубоко посаженные черные глаза загорелись красным огнем, а волосы на голове встали дыбом. Тело Фишки выгнулось, извергая струи жемчужных капель в спертый солнечный свет. Несколько секунд оба содрогались, потом мальчишка оттолкнул Фишку, словно сбросил одежду. Они пошли через лужайку к бассейну, обмылись, вернулись и надели плавки.

– Это Джимми Проныра. Он курьер спецдоставки.

Они обменялись несколькими фразами на языке, представлявшем собой транслитерацию пиктографического языка, известного всем диким мальчикам в этих краях.

– Он говорит, впереди барьер времени. Очень плохо.

Из корзинки, закрепленной на руле велосипеда, Проныра достал плоскую коробочку и протянул ее Фишке.

– Он дает нам киногранаты.

Открыв коробочку, Фишка показал мне шесть маленьких черных цилиндров. Проныра оседлал свой велосипед, покатил по улице и исчез в сполохах цветущего гибискуса. Мы двинулись дальше на север через предместья. Дома становились все меньше и неказистее. Угроза и зло туманом нависли над пустыми улицами, в воздухе появился холодок. Мы завернули за угол, и от резкого ветра Фишка покрылся гусиной кожей. Он беспокойно принюхался.

– Мы подходим к плохому месту, Джонни. Нужна одежда.

– Давай поищем, вдруг здесь найдется что-нибудь.

За пустырем стоял просторный дом, какие строили на ранчо, этот явно возвели до того, как предместье пришло в упадок. Через дыру в изгороди мы пробрались во двор, миновали развороченную площадку для барбекю. Боковая дверь была открыта. Мы очутились в помещении, служившем кабинетом. В ящике письменного стола Фишка нашел тупорылый револьвер тридцать восьмого калибра и коробку с патронами.

– Ух ты! – заорал он и сунул находку в ящик для чистки обуви.

Мы пронеслись по дому словно смерч: Фишка вытаскивал из шкафов костюмы и спортивные пиджаки, прикладывал их к себе перед зеркалом, открывал выдвижные ящики, хватал, что нравилось, а остальное вываливал на пол. Его глаза сияли, а возбуждение росло, пока мы бегали из комнаты в комнату, бросая одежду, которая могла бы нам подойти, на кровати, стулья и диваны. Я ощутил в паху напряжение, как перед поллюцией, будто во сне собираю вещи, и до отплытия всего несколько минут, и ящиков с одеждой, которую надо упаковать, все больше и больше, а пароход уже гудит в гавани. Когда мы переступили порог маленькой гостиной, я погладил белые гладкие ягодицы Фишки, который шел впереди, и он обернулся ко мне, скребя у себя в паху.

– Это очень меня заводит, ми-и-истер.

Он сел на кровать и стащил плавки, и его член поднялся, выделяя смазку.

– Ух ты! – Он лег на спину, опираясь на локти и дрыгая ногами. – Подрочи мне.

Я сбросил плавки и сел рядом с ним, втирая смазку в головку его члена, и через несколько секунд он кончил. Мы приняли душ и отобрали одежду, или, точнее, одежду выбрал я, поскольку Фишке по вкусу пришлись в основном яркие спортивные куртки, широкие галстуки и соломенные шляпы. Я отыскал для него голубой костюм, в котором он выглядел как школьник 1920-х годов на каникулах. Для себя я выбрал серый костюм из королевской шотландки и мягкую шляпу зеленого фетра. Запасное оружие и патроны мы упаковали в портфель вместе с киногранатами, которые дал нам Проныра.

Рыбные запахи и мертвые глаза в дверных проемах, запущенные кварталы забытого города, улицы занесены песком. Я начал вспоминать лавки скупщиков краденого, пушки и медные кастеты в пыльной витрине, дешевые меблирашки, мексиканские закусочные, холодный ветер с океана. Впереди шеренга полицейских обыскивает стоящих лицом в стену семерых мальчишек. Слишком поздно поворачивать назад, нас уже заметили. И тогда я вижу множество операторов, гораздо больше, чем привлек бы обычный обыск. Я незаметно прячу в ладони киногранату. Перед нами останавливается коп. Я выдергиваю чеку и поднимаю руки, швыряю гранату высоко в небо. Черный взрыв скрывает от нас съемочную площадку, и мы бросаемся бегом по темной улице к барьеру. Мы все бежим и бежим и, наконец, выскакиваем из черного серебряного тумана на предвечернюю солнечную улицу предместья… асфальт в трещинах и терпкий запах сорняков.





Калейдоскоп в галерее игровых автоматов


Голые мальчики стоят возле родника на фоне саванны, вдалеке голова жирафа. Мальчики разговаривают рычаньем и ворчаньем, мурлыканьем и повизгиванием, они скалят друг другу зубы, как дикие псы. Двое мальчишек трахаются, стоя, сжимая друг друга, клыки обнажены, волосы на загривках стоят дыбом, на ногах рябь гусиной кожи, они скулят и подвывают.

В садах гнилой плоти вялые чернокожие мальчики с гадкими улыбками скребут эрогенные нарывы, болезненные, гнойные, сладкие, их голые тела выделяют сепиевую дымку азотистых паров.

Зеленый мальчик-ящерица у речки с застойной водой улыбается и медленно скребет пальцем поношенные кожаные плавки.

Тусклый уличный свет на грязной одежде, там стоит голый мальчик, в одной руке – рубашка, другой он чешет задницу.


Двое голых юношей с курчавыми черными волосами и острыми ушами Пана играют в кости у мраморного фонтана. Проигравший нагибается, глядя на свое отражение в чаше. Победитель пристраивается сзади, как фаллическое божество. Большими пальцами он цепко раздвигает гладкие белые ягодицы. Губы раздвигаются, обнажая острые белые зубы. Смех сотрясает небо.

Мальчики на планерах парят на красных крыльях на фоне заката и пускают с неба дождь стрел. Мальчики с пращами скользят над долиной на черных пластмассовых крыльях, сверкающих на солнце, как слюда, рваная одежда бьется о твердую красную плоть. К запястью каждого мальчика привязана кожаным ремешком тяжелая рогатка. На поясах у них кожаные сумки с круглыми черными камнями.

Мальчики на роликовых коньках скатываются вниз с холма в вихре осенних листьев. Они прорезают полицейский патруль. Кровь обагряет кружащие мертвые листья.

Экран взрывается лунными кратерами и брызгами кипящего серебра.

«Дикие мальчики совсем близко».

Тьма опускается на разоренные предместья. Где-то лает собака.

Тусклые дрожащие звезды проносятся в пустом мерцающем небе, дикие мальчики улыбаются.



Уильям С. Берроуз

17 августа 1969



* * *





notes


Примечания




1




Соседи (исп.). – Здесь и далее примечания переводчика.





2




Педераст (исп.).





3




Это педик поет (исп.).





4




Не могу, пока этот педик поет (исп.).