Дневник чужих грехов

— Значит, вы считаете, это Юрис? И где он сейчас, по-вашему?

— Понятия не имею. Я полдня его ищу, никто, похоже, парня не видел.

— Странно, вы не находите?

— Скорее беспокойно. Ему уже пора бы появиться.

Плятт покивал, убрав дурацкую улыбочку.

— Я зашел к его матери. У вас с ней какие-то проблемы?

— У меня с ней? — усмехнулась я. — Последние двадцать лет мы виделись разве что раз в год.

— Странно. У меня создалось впечатление… в общем, отзывалась она о вас очень эмоционально. И не лучшим образом.

— Не удивительно. Она считает, что я на ее сына полицию натравила. Наверняка боится, что вы убийство на Юриса повесите.

— Опять вы за свое, — попенял он.

— Я отвечаю на ваш вопрос по поводу ее эмоциональности. То, что Юриса нигде нет, меня беспокоит. Он привык слоняться по округе, но появиться ему уже пора. Парня надо срочно найти.

— Да-да, — покивал он, но как-то уж очень равнодушно.

— Если у вас вопросов больше нет, я пойду. Вдруг Юрис явится на хутор, решив узнать, как я отнеслась к подарку.

— Если он вдруг появится, позвоните мне, — кивнул Плятт, а я направилась к двери в полной тишине, которая вдруг повисла в комнате.

Звягинцев по-прежнему смотрел в окно, а я вдруг поймала себя на мысли о некой неправильности происходящего, и оставлять Серегу с этой троицей почему-то не хотелось, точно речь шла не о его коллегах, а заклятых врагах.

В общем, я возвращалась на хутор с тяжелым чувством.

В то сумасшедшее лето Серега в меня влюбился, то есть влюбиться его угораздило гораздо раньше, чего он никогда не скрывал. Но то была детская влюбленность, на которую мало кто обращает внимание. И вдруг я сваливаюсь ему на голову вполне себе взрослая, в дорогущих тряпках и прочих атрибутах заграничной жизни, мгновенно став самой популярной девушкой в округе. Он тут же дал понять, что я его подружка, и остальным с этим лучше согласиться. Впрочем, его прав никто не оспаривал. Мы пили из одного стакана, он прикуривал мне сигарету и предупредительно расстилал свою куртку во время наших посиделок у костра, чтобы я могла устроиться с удобствами. Обнимал меня во время хорового исполнения очередного дворового хита и набрасывал мне на плечи все ту же куртку, когда было прохладно. Собственно, на этом все и заканчивалось.

Но именно благодаря Звягинцеву мы с Роландом поняли, что с нами происходит. Как-то после танцев поехали купаться. Оставив мотоциклы, припустились к реке, девчонки с одной стороны кустов, парни с другой, потому что купались нагишом. Потом ребята развели костер, и мы, уже одетые, пили вино из горлышка, толпясь у огня и передавая бутылку по кругу. Потом кто-то предложил вернуться в клуб, моторы взревели, и колонна мотоциклов рванулась к селу. Не знаю, Серега нарочно немного задержался или это получилось случайно, но мы от компании отстали. Он повернулся ко мне и прокричал:

— Хочешь, покажу свое любимое место?

— Хочу! — ответила я.

Свернув на развилке, он поехал вдоль реки, и вскоре мы оказались на высоком склоне, окруженном соснами, а над нами было небо с россыпью звезд. Казалось, стоит протянуть руку и непременно их коснешься.

Мы лежали в траве и таращились в небо, замирая от счастья, Серега приподнялся, несколько секунд смотрел на меня, а потом поцеловал. Это был настоящий поцелуй. Первый и последний.

— Поехали, — сказала я, сама толком не зная, чего испугалась. — Наши, наверное, гадают, куда мы делись.

— Да, конечно, — кивнул Сергей, пытаясь поймать мой взгляд, который я старательно отводила.

Должно быть, именно в ту секунду на небесах и решили: он будет любить меня всю жизнь, а я… я тоже буду любить всю жизнь, но другого. А может, не в небесах дело, и мы сами выбираем свою судьбу. Как знать.

Наше появление возле клуба было встречено свистом и шуточками. Только Роланд молчал, наблюдая за тем, как мы приближаемся. Смотрел исподлобья, потом вдруг поднялся, шагнул к Сереге и ударил его. Кулаком, в лицо. Мой на редкость спокойный брат, который драки терпеть не мог и пресекал любой конфликт в зародыше, ударил своего лучшего друга, ни с того ни с сего, не произнося ни слова. Все испуганно замерли, а Сергей торопливо сказал, вроде бы даже не думая обижаться и уж точно не собираясь отвечать ударом на удар:

— Ты чего, Роланд? Я что, по-твоему, без понятия? С башкой у меня, слава богу, все в порядке.

— Ладно, извини, — сказал брат, и они обнялись. На меня он избегал смотреть. А я в тот момент бабьим чутьем поняла: все не так просто. Не за сестру он переживает, хотя и за сестру, наверное, тоже. Он не хотел видеть рядом со мной никого, даже лучшего друга. И вместе с невольной виной, которая не замедлила явиться, я почувствовала ни с чем несравнимую радость…

С того вечера мы все поняли друг про друга, и теперь любой взгляд и любое прикосновение наполнились иным смыслом. Встретившись взглядом, мы вдруг замирали, и в его взгляде была растерянность, а еще мука. А меня переполняла та самая радость, и я ждала терпеливо, когда Роланд поймет: отступать некуда…

Я была уверена, долго он не выдержит, но события вовсе не торопила. Главное, что он был рядом, я могла взять его за руку, прижаться к его плечу. Мы с Серегой по-прежнему считались парой, но наедине больше не оставались. Причинять Роланду страдания не входило в мои планы. Напротив, мне хотелось, чтобы он был счастлив, как и я. А он мрачнел с каждым днем, смотрел на меня с растерянностью и беспокойством, которое тщетно пытался скрыть.

Мне бы следовало лучше знать своего брата, он из тех, кто не сдастся без боя. В общем, он решил покончить со всем этим самым, как ему казалось, простым способом: закрутил роман с Танькой.

За началом романа я наблюдала с некоторым недоумением, отказываясь понимать, что происходит. Таньке мой брат всегда нравился, да и не было у меня знакомой девчонки, которая осталась бы к нему равнодушной. Подруга своей симпатии не скрывала, и неожиданное внимание с его стороны приняла очень благосклонно. Я и оглянуться не успела, а она уже доверительно сообщила, что «у них все серьезно» и «уже было», не подозревая, какие муки я испытываю, слушая все это. Мне хотелось топать ногами и орать: «Заткнись, он мой, только мой», но Танька была моей подругой, и я разыгрывала большую радость, боясь, что она пустится в дальнейшие откровения, и мне придется все это выслушивать. Сомнительно, что на это хватит сил и не возникнет желания ее придушить. Но Танька обошлась без подробностей, кровь прадеда-пастора давала себя знать. О том, что происходит между двумя влюбленными, негоже знать никому, хотя видно было, что поделиться ей не терпится, она прямо-таки светилась от счастья. И ей хотелось не просто рассказать о нем, а заорать во весь голос. О том самом счастье, которое должно принадлежать мне. Чувство было такое, словно не только моя любовь, но и все жизненные силы меня разом покинули. И не осталось ничего.

В общем, огонь во мне погас, и я напоминала собственную тень, хотя изо всех сил старалась держаться. Растягивала губы в улыбке и видела его виноватый взгляд, а еще отчаяние, которое мы не умели скрыть друг от друга. И однажды я не выдержала.

Я шла через двор босой и уколола ногу. Села на скамейку, чтобы вынуть занозу, и вдруг разрыдалась, точно от невыносимой боли, как будто не ногу занозила, а навсегда лишилась способности двигаться. На счастье, поблизости никого не было, и я могла сколько угодно предаваться отчаянию. Но тут появился Роланд.

— Ты чего ревешь? — спросил испуганно.

— Ничего, — ответила я. — Ногу занозила.

Он опустился передо мной на колени и сказал:

— Где?


А я вдруг насмерть перепугалась и ответила едва слышно:

— Ерунда.

Он осторожно осмотрел мою ногу, коснулся губами едва заметной ранки и сказал:

— Сейчас все пройдет.

— Не пройдет, — отчаянно сказала я.

Он криво усмехнулся, не опуская рук, и кивнул, словно соглашаясь, виновато отводя взгляд.

Поздним вечером, когда мы, по обыкновению, тусовались возле клуба, Роланд, по большей части, молчал, погруженный в свои мысли, потом вдруг поднялся и сказал:

— Ладно, мы поедем. Агнес поднимет ни свет ни заря… Серега, Таню отвезешь?

— Конечно, — с готовностью ответил лучший друг.

Мы неслись на сумасшедшей скорости, и я, прижимаясь к нему, уже знала, что будет дальше, если мы, конечно, не разобьемся на лесной дороге, похоже, мой брат к этому очень стремился. Но и против этого я не возражала. Жить или умереть, главное, с ним.

Бешеная гонка прекратилась, и к хутору мы подъезжали, заглушив мотор. Ничего необычного в этом не было, разбудить бабку мы всегда опасались. Мотоцикл оставили под навесом, и вместе вошли во двор, на ночь его не запирали. Роланд часто оставался спать на сеновале, я всегда ночевала в доме. Ключ на красной ленте висел у меня на шее. Роланд аккуратно снял его и повесил на гвоздь возле ворот. Луна заглядывала в открытую дверь, а мы стояли и смотрели друг на друга. Потом взялись за руки, точно двое испуганных детей.

— Я люблю тебя, — сказала я едва слышно. Он кивнул, обнял меня и стал целовать.

Ах, как счастлива я была в ту ночь! И не в силах сдержать это самое счастье, я начала беспричинно смеяться, и тогда Роланд закрывал мне рот поцелуями, а потом шептал, сам давясь от смеха:

— Тише, дурочка, Агнес разбудишь. Хочешь, чтобы бабку хватил удар?

Если честно, мне не было дела до бабки, ни до кого не было. Для меня существовал только Роланд, и я знать не желала, кто и что скажет по поводу нашей любви. Он любил меня, а я любила его, все остальное не имело значения. Даже публичное сожжение на костре меня бы не остановило, что уж говорить о людском мнении. Я была уверена, Роланд чувствовал то же самое. Как плохо я знала своего брата!

Мы лежали, обнявшись, дурея от своей любви и остро пахнувшего сена, когда он сказал:

— Это грех.

Все во мне возмутилось этим его словам! Моя любовь не могла быть греховной, разве любовь вообще может быть грехом?

— Нет, — сказала я.

— Да, — сказал он и вздохнул, — гореть мне в геенне огненной или где там еще?

— Нам, — поправила я. — Нам гореть.

— Нет, — покачал он головой. — Ты тут ни при чем. Это я во всем виноват.

Вот тогда я испугалась, и сердце сжалось в предчувствии скорой боли.

— В чем ты виноват? В том, что любишь меня? Да разве это грех?

— В том, что сплю с сестрой, дурочка, — усмехнулся он. — Знаешь, как это называется?

— Мы двоюродные. Раньше браки между двоюродными были обычным делом. В этом не видели ничего особенного.

— Ты еще римлян вспомни, — сказал Роланд. — Там вообще сплошное кровосмешение, папаши с дочками, мамаши с сыновьями. По-моему, это ужасная мерзость.

— То, что мы любим друг друга, да? — испуганно спросила я.

— Нет, — ответил он. — Но я знаю, что это грех.

Однако это совсем не помешало нам и далее предаваться этому самому греху, и замирать от счастья, глядя в глаза друг другу.

Уже на рассвете я прокралась в дом, шмыгнула в свою комнату, забралась под одеяло, без сил, уже без мыслей. Правда, одна мысль все же явилась: бабка не спит.

Спала она в ту ночь или нет, я так и не узнала. Одно несомненно: наша любовь тайной для Агнес не была. Мы никогда не заговаривали об этом, но по десятку косвенных признаков это становилось понятно. И уж Агнес совершенно точно ни в чем не винила Роланда, только меня. «Дурная кровь».

Но в то лето ничто не мешало мне быть счастливой, ни бабкино молчаливое осуждение, ни страдание любимой подруги, к которой Роланд внезапно охладел.

— Я не красивая, не интересная, я вообще пустое место, — твердила она, уткнувшись заплаканным лицом мне в плечо. И я ревела вместе с ней, от стыда, от несправедливости, потому что так случилось: мое счастье означало ее горе, и наоборот. Роланд относился к ней с нежностью и заботой, их по-прежнему считали парой, но ничего уже между ними не было, братский поцелуй на прощанье, вот и все. Таньке оставалось лишь гадать, что происходит, потому что со своей пуританской моралью задать прямой вопрос Роланду она не рискнула.

Серега оставался моим верным рыцарем, правда поводов демонстрировать это самое рыцарство у него оставалось все меньше и меньше. Все уже привыкли, что теперь я езжу с братом в клуб, на речку, домой…

А потом лето кончилось, как-то вдруг, внезапно и странно. Я-то думала, оно будет длиться и длиться… К тому моменту родители Роланда перебрались из Питера в город, поближе к бабке. Роланд учился в ЛГУ, и я, само собой, собиралась поступать туда же. Неважно, на какой факультет, лишь бы быть рядом. Но для начала предстояло закончить школу. Мысль, что мы не будем видеться ежедневно, вызывала ужас, а о том, что придется ехать за границу, я и думать не хотела.

Но родители в то лето решили расстаться. Я восприняла новость с завидной легкостью. За границу поехала мама, отец остался в Москве, и я с ним, нанеся маме тем самым обиду, которую она долго не могла забыть. Но до ее обид мне тоже не было дела.