Дочь часовых дел мастера

— Верно.

— И дворец тоже есть.

— Но без короля и королевы.

— А мы долго там будем?

— Ровно столько, сколько понадобится, чтобы завершить все дела, и ни секундой больше или меньше.

Этот ответ, который вовсе не был ответом, звучал совсем не по-маминому — обычно мама хорошо могла противостоять шквалу вопросов Ады, но в тот раз девочке не хватило времени докопаться до сути того, что от нее скрывали.

— Все-все, иди к себе, — сказала мама и сделала своими ухоженными пальцами такое движение, как будто отметала от себя что-то. — С минуты на минуту вернется из клуба твой отец, а у меня еще цветы не расставлены. У нас сегодня будет лорд Керзон, ты же знаешь, а значит, в доме все должно быть безупречно.

Потом на террасе Ада пару раз неспешно сделала колесо, наблюдая за тем, как мир из пурпурного становится оранжевым, словно картинка в калейдоскопе, где цветы индийской сирени и гибискуса сменяют друг друга. Садовник мел газон, а его помощник расставлял на широкой веранде плетеные кресла.

Вообще-то, Ада любила делать колесо, но в тот вечер она не вложила в него всю душу, как обычно. Вращение мира вызвало у нее не восторг, а головокружение, даже тошноту. Немного погодя она бросила эту забаву и села на краю веранды, там, где росли нильские лилии.

Отец Ады был важной персоной, так что их особняк стоял в самом центре Бомбея, на вершине холма; со своего наблюдательного пункта Ада видела Висячие сады, спускавшиеся туда, где катило на берег свои валы Аравийское море. Девочка сидела, задумчиво обрывая с огромной белой лилии длинные тонкие лепестки, похожие на паучьи лапки, когда ее нашла айя, нянька по имени Шаши.

— Вот ты где, пилла, — сказала Шаши, старательно выговаривая английские слова. — Пойдем-ка: твоя мама хочет, чтобы мы с тобой принесли еще фруктов для десерта.

Ада встала и взяла протянутую руку Шаши.

Обычно ей нравилось ходить с нянькой на рынок — там был один продавец закусок, он всегда давал ей лишнюю чаккали, которую Ада грызла, следуя за Шаши и ее огромной корзиной долгим замысловатым путем, от одного прилавка с фруктами и овощами к другому, — но сегодня тревога, вызванная внезапными словами матери, облаком висела над ней, и девочка в задумчивости едва переставляла ноги, пока они шли по склону холма вниз.

На востоке собиралась гроза, и Ада надеялась, что скоро пойдет дождь. Хлынет могучими потоками прямо на экипажи, которые везут гостей к ее родителям. Она тяжело вздохнула, так и эдак поворачивая в уме неожиданное предложение матери, ища подвоха в ее словах. Англия. Далекая земля, где ее родители были маленькими, владения таинственной и легендарной «бабушки», родина людей, которых отец Шаши называл обезьяньими задницами…

Шаши перешла на пенджаби.

— Что-то ты притихла, пилла. Не подумай чего-нибудь, мои уши только рады тишине, но я все-таки удивляюсь, уж не случилось ли чего с твоей любопытной мордашкой?

Ада, которая сама еще не решила, что думать о недавнем разговоре, выложила его няньке весь, до последнего слова. Под конец она выдохнула:

— А я не хочу ехать!

— Вот упрямый маленький мул! Столько шума из-за какой-то поездки домой?

— Это их дом, а не мой! Не хочу я ехать ни в какую Англию и так маме и скажу, как только мы придем с рынка.

— Но, пилла, — заходящее солнце коснулось нижним краем линии горизонта, золотом изливаясь в море, которое несло его сверкающие чешуйки назад, к берегу, — ведь это будет поездка на остров.

Шаши была мудра и хорошо понимала, что Аде безразлична какая-то там «Англия», зато девочка любит острова и сейчас просто забыла, что Англия — это как раз остров, только очень далекий, посреди Северного моря, небольшой тускло-розовый клочок земли в самом верху карты, с узким пояском посередине, совсем как песочные часы. В кабинете отца был глобус — большой, сливочного цвета шар в объятиях дугообразного зажима красного дерева, — Ада, когда бывала допущена в это святилище, пропахшее ароматом сигар, иногда крутила его для развлечения: ей нравилось, как он щелкает на ходу, словно целый рой цикад. Она заметила остров под названием «Великобритания» и сказала отцу, что, на ее взгляд, не так уж он и велик. Тот рассмеялся и ответил, что внешность часто бывает обманчива.

— Этот маленький остров, — добавил он потом с гордостью, от которой у Ады почему-то сильно забилось сердце, — мотор, который приводит в движение весь мир.

— Конечно, — согласилась она теперь с нянькой, — остров — вещь хорошая. Но ведь Британия — это остров обезьяньих задниц!

— Пилла! — Шаши подавила смешок. — Нельзя говорить такие вещи, особенно там, где тебя могут услышать мать и отец.

— Мать и отец — тоже обезьяньи задницы! — горячо выпалила Ада.

Восхитительный риск, на который пошла Ада, прелестное непочтение, с которым она говорила о своих многоуважаемых родителях, стали искрами, которые разожгли пламя, и Ада почувствовала, как ее решимость быть сердитой начинает плавиться на этом огне. Смех уже рвался из нее наружу. Тогда она взяла руку своей айи и крепко-крепко сжала ее:

— Ты тоже должна поехать со мной, Шаши.

— Я останусь здесь и буду ждать, когда ты вернешься.

— Нет, я буду очень без тебя скучать. Ты должна поехать. Мама и папа разрешат.

Но Шаши лишь покачала головой:

— Я не могу поехать с тобой в Англию, пилла. Я там увяну, как сорванный цветок. Моя почва здесь.

— И моя тоже. — Они достигли подножия холма и ряда пальм, которые росли вдоль берега. Лодки-дхоу, свернув паруса, чуть покачивались на гладкой поверхности моря, а на берегу парсы в белых одеждах уже готовились к закатной молитве. Ада остановилась и повернулась к золотистому океану лицом, ощущая тепло заходящего солнца. Ее переполняло чувство, названия которого она не знала, прекрасное и болезненное в одно и то же время. И она повторила, на этот раз медленнее: — Моя почва тоже здесь, Шаши.

Шаши ласково улыбнулась, глядя на нее, но ничего не сказала. Это было необычно, и молчание айи еще больше встревожило Аду. Мир как будто накренился, когда солнце перешло за полдень, и все в нем вдруг сдвинулось с места. Привычное поведение взрослых изменилось, словно часы, прежде надежные, теперь показывали неправильное время.

С некоторых пор Ада часто ловила себя на этом чувстве. Интересно, связано ли оно с тем, что ей недавно исполнилось восемь? Может быть, так начинается взрослость?

Ветерок приносил запахи морской соли и перезрелых фруктов, слепой нищий протянул к ним свою чашку, когда они проходили мимо. Шаши опустила в нее монетку, а Ада начала снова:

— Не могут же они заставить меня поехать.


— Могут.

— Но это нечестно.

— Да ну?

— Совсем нечестно.

— А ты помнишь сказку «Свадьба крысы»?

— Конечно помню.

— Разве это честно, что крыса, которая никому ничего плохого не сделала, в итоге осталась с паленой задницей?

— Нет, нечестно!

— А «Неудачную сделку медведя» помнишь? Разве честно, что бедный медведь сделал все, о чем его просили, но не получил ни кичри, ни груш?

— Нет, конечно!

— Ну так вот.

Ада нахмурилась. Ей никогда и в голову не приходило задуматься над тем, что многие истории, которые рассказывала Шаши, учат одному: в жизни нет места справедливости.

— Этот медведь был бевкупх! Глупый. Будь я на его месте, уж я бы показала этой жене дровосека.

— Конечно очень глупый, — согласилась Шаши, — и ты бы, конечно, показала.

— Она была лгунья.

— Да.

— И обжора.

— Мм, кстати, об обжорах… — Они уже дошли до рынка, где Шаши взяла Аду за руку и повела ее к любимому прилавку со снедью. — Сдается мне, что пора нам подкормить твою маленькую мордашку. Чтобы она не докучала мне жалобами, пока я буду выбирать фрукты.

Трудно продолжать сердиться, когда держишь в руке теплую, свежую, солененькую чаккали, и песнопения парсов плывут над морем, свечи и цветы гибискуса качаются на волнах, яркими точками окружая прилавки, и весь мир вокруг тебя становится пурпурным и оранжевым в сумерках. Ада была так счастлива, что даже не помнила, из-за чего сердилась совсем недавно. Просто папа и мама решили взять ее с собой в короткую поездку на один остров. Вот и все.

Мама требовала фрукты немедленно, и у Шаши не оказалось времени, чтобы обойти, как обычно, все прилавки и перебрать всё в поисках лучшей папайи и самых спелых мускусных дынь. Ада еще не слизала с пальцев последние крошки чаккали, а они уже повернули домой. Она попросила:

— Расскажешь мне сказку про принцессу Баклажан?

— Опять?

— Это же моя любимая. — По правде говоря, Ада любила слушать все, что рассказывала Шаши. Она даже не огорчилась бы, если бы вместо обычной сказки на ночь та вдруг решила почитать Аде что-нибудь из дипломатической переписки ее отца; ведь больше всего ей нравилось просто лежать рядом с Шаши, чье имя означало «луна», и, пока в небе не погаснут последние отблески дня, уступив место ярким звездам, завороженно слушать, как айя вплетает в сказку шелестящие, щелкающие слова на пенджаби. — Пожалуйста, Шаши.

— Может быть.

— Пожалуйста!

— Ладно. Если поможешь мне занести фрукты на вершину холма, так и быть, расскажу тебе вечером про принцессу Баклажан и про то, как она обманула злую королеву.

— А давай лучше сейчас, пока мы идем наверх?

— Бандара! — сказала Шаши, притворяясь, будто хочет оттрепать Аду за уши. — Маленькая обезьяна! Да за кого ты меня принимаешь, что просишь такое?

Ада ухмыльнулась. Попробовать все равно стоило, хоть она и знала, что Шаши не согласится. Правила есть правила, Ада усвоила это крепко. Лучшие сказки рассказываются, когда стемнеет. Много раз душными ночами, когда они бок о бок лежали на платформе, возвышавшейся над крышей, и окна были широко раскрыты, но жара все равно не давала уснуть, Шаши рассказывала Аде о своем детстве, которое она провела в Пенджабе.

— Когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, — говорила она, — от восхода солнца и до самого заката никто историй не рассказывал, потому что у всех была работа. Нет, я не прохлаждалась, как ты! Целый день я делала лепешки для очага, чтобы было чем его растопить, когда стемнеет, моя мать сидела за прялкой, а отец с братьями запрягали с утра волов и шли пахать. В деревне у всех есть какая-нибудь работа.

Ада не раз слышала эту маленькую лекцию, и хотя девочка знала, что главная цель этого — подчеркнуть праздность и легкость ее собственной жизни, она не возражала: Шаши так говорила о своем доме, что эти ее рассказы были ничуть не менее интересными и настолько же волшебными, как те, которые начинались со слов «Давным-давно…».

— Ну ладно, — сказала она, беря корзинку поменьше и вешая ее себе на локоть. — Вечером. Но если я обгоню тебя на пути домой, ты дважды расскажешь мне сказку про принцессу Баклажан!

— Вот мартышка!

Ада пустилась бежать, а Шаши подбодрила ее криком. Отчаянно хохоча, они понеслись наперегонки, причем старшая веселилась ничуть не меньше младшей; а когда Ада бросила искоса взгляд на смеющееся лицо своей айи, на ее добрые глаза и улыбчивый рот, то подумала, что никого так сильно не любила в своей жизни. Если бы Аду спросили: «В чем твоя жизнь?» — как спрашивала принцессу Баклажан злая королева, желая выведать ее слабое место, пришлось бы признаться, что ее жизнь — в Шаши.

Итак, в тот жаркий день, в Бомбее, гнев Ады Лавгроув угас на закате вместе с солнцем. А когда они с Шаши вернулись домой, терраса была чисто выметена, на веранде в стеклянных кувшинчиках горели свечи, ветерок разносил божественный запах свежескошенной травы, а сквозь открытые окна лилась фортепьянная музыка. Ада испытала такой прилив счастья и экстатической полноты бытия, что, бросив корзинку с фруктами, тут же помчалась к маме сказать: да, она согласна, она поедет с ними в Англию.



Однако родители сказали ей неправду.

После невыносимо долгого морского путешествия через Суэцкий канал, когда Ада то мучилась от тошноты на палубе, то с мокрой повязкой на лбу лежала в каюте, они провели неделю в Лондоне и еще неделю катались по Глостерширу — мама самозабвенно восторгалась красотами английской весны и неустанно сетовала на то, как мало «смен времен года» видят они в Индии, — пока наконец не приехали в дом с двумя фронтонами, стоявший у излучины Темзы, в ее верхнем течении.