Дом правительства. Сага о русской революции

– Ошибаешься, конец уже настал, – ответил я. На этом данный день закончил свое существование[1379].



Месяцем раньше он сделал запись на сто страниц – полный отчет обо всем произошедшем 5 ноября 1939 года. Он назвал ее «День из моей жизни» и собирался прочитать Модесту Николаевичу, но у них не хватило времени. Вряд ли он знал о таком же начинании Толстого восемьдесят восемь лет назад (иначе, верный научному этикету, упомянул бы об этом). Левино стремление замкнуть цепочку событий и отражений было более последовательным. По воспоминаниям его друга из Центрального дома художественного воспитания детей, Жени Гурова, при каждой встрече Лева играл ему триумфальный марш из «Аиды», читал новую главу из своего романа «Подземный клад» («влияние Жюль Верна было очевидным») и зачитывал дневниковую запись об их предыдущей встрече[1380].

Левиной целью было сжать причину и следствие в единое настоящее. Через два дня после разговора с матерью о необходимости все записывать у него состоялся еще один разговор на эту тему. Сало – кличка Олега Сальковского; Мишка (Михикус) – Михаил Коршунов.

Сегодня на истории в тесном маленьком классе Сало нагнулся и с загадочным видом прошептал:

– Левка, ты хочешь присоединиться к нам с Мишкой? Только никому… никому не говори.

– Ну-ну! А что?

– Знаешь, у нашего дома, в садике, стоит церковь? Эта церковь, кажется, Малюты Скуратова.

– Ну?

– Мы с Мишкой знаем там подвал, от которого идут подземные ходы… Узкие, жуть! Мы там были уже. Ты пишешь «Подземный клад», так что тебе это будет очень интересно[1381].



Мише с Олегом пришлось рано вернуться, потому что у них не было фонаря и подходящей одежды.

Я слушал, и любопытство овладевало мной все больше и больше… Я представлял себе мрачные темные ходы, сырые и низкие, зловещие залы с плесенью по стенам, подземные переходы, колодцы, и это все переполнило мою чашу терпения и воображения. Я не представлял себе, что мне скоро суждено это увидеть наяву. Короче говоря, я дошел до высшей точки напряжения. Мне даже трудно описать все мои чувства…[1382]



Но в первую очередь Лева был ученым и летописцем. Чтобы убедиться, что Миша и Олег говорят правду, он попросил их по отдельности нарисовать ему карту подземелья. После этого он принял командование.

– Знаешь что, Мишка! – сказал я. – Я думаю это подземельное путешествие несколько преобразить. До этого ты с Олегом ходил ради любопытства, а теперь я предлагаю захватить с собою карандаш и тетрадку, чтобы кое-что там зарисовать, записывать наш путь, а также и все наши разговоры, ну и наносить точный план ходов. Это все нам впоследствии может пригодиться с научной точки зрения.

– Это хорошо, – согласился Михикус. – Так как ты ведешь дневник, то ты все записи-то наши и запишешь туда. А затем, ведь ты рисовать умеешь, так что ты и будешь там заведовать этим, ладно?

– Что же, я согласен. А знаешь еще что? – сказал я. – Нужно будет нам обязательно записать наши первые слова при входе в подземелье. Это будет потом нам и интересно, а также это будет и большой оригинальностью. Ты понимаешь меня? Вот что именно мы скажем, как только очутимся под землей? Это нужно будет нам потом все записать, чтобы не забыть. Мы расположимся где-нибудь в каморке в какой-нибудь и запишем все. Ну, наверное, первым делом вы меня спросите – ты или Сало: «Ну, Левка, как здесь?» А я, очевидно, отвечу: «М-м… да так, ничего!»

– Это действительно интересно записать, – сказал Михикус. – Самые наши первые там слова! Это здорово!

– А я и это запишу в дневник, – сказал я.

– Что?

– Да вот это, что мы сейчас говорим. Ведь на этих разговорах и основано наше так называемое путешествие, так что я их все запишу. И вот эти последние слова тоже запишу! И это – тоже запишу! И это… И это!

– Вот так без конца можно, – сказал Мишка. «И это! И это!»

– А я не дурак, – проговорил я. – Я обязательно запишу в дневник эти твои слова, честное слово.

– А это запишешь, что ты мне только что сказал?

– Кашу маслом не испортишь. Слово не вредит, – сказал я. – Запишу![1383]





Рисунки Левы Федотова



И записал. В день экспедиции он взял с собой блокнот, карандаш, фонарь и два компаса. Виктория (Тора) Терехова, дочь Романа Терехова, должна была принести батарейки (не зная зачем), но не пришла, и им пришлось пользоваться свечами. Кроме того, они принесли спички, канат, циркуль и, по Левиному настоянию, веревку с гирькой, чтобы измерять глубину колодцев. Пройдя через два сообщающихся подвала, они попали в извилистый подземный ход, но после нескольких поворотов туннель стал слишком узким, и они вынуждены были вернуться. Леву, который, будучи самым худым и решительным, шел первым, пришлось вытягивать с помощью каната. Следующая тетрадь не сохранилась[1384].

Но сюжет известен.

Никаких алмазов я не видел, так я и сказал Тому Сойеру. А он уверял, что они все-таки там были, целые горы алмазов, и арабы, и слоны, и много всего. Я спрашиваю: «Почему же тогда мы ничего не видели?» А он говорит: «Если бы ты хоть что-нибудь знал, хоть прочел бы книжку, которая называется «Дон Кихот», тогда бы не спрашивал»[1385].



В память об отце Лева хранил две драгоценности: «американские часы» с выгравированными словами «Фреду от Рэда» (друга отца, бродяги и революционера Рэда Вильямса) и книгу «Приключения Гекльберри Финна», которую отец подарил ему в день его десятилетия, с надписью «Маленькому Львенку от дикого человека, 10.1.33».

Лева и его друзья относились к Тому и Геку так же, как Том и Гек относились к Дон Кихоту, а Том и Гек относились к Дон Кихоту так же, как Дон Кихот относился к рыцарским романам. У Марка Твена Санчо становится рассказчиком и главным героем (и на некоторое время Дон Кихотом). В рассказе Кафки «Правда о Санчо Пансе» Дон Кихот – плод воображения Санчо. В пьесе Луначарского «Освобожденный Дон Кихот» главного героя изгоняют из «обетованной земли» за отказ убивать во имя революции. В «Чевенгуре» Платонова Дон Кихот убивает «точно, но поспешно», пока его самого не убивают (когда он нападает на четырех всадников). В Левином дневнике Дон Кихот снова впереди, потому что сказка стала былью. Михикус – плут, Олег Сальковский – Сало. Лева ведет за собой и пишет историю. «Моя свеча вспыхнула как раз вовремя: Сало в это время просунул свою руку с горящей свечой в отверстие двери и сам с кряхтением втиснулся туда. Его грузная туша заняла все пространство в открытой дверце, так что мы видели только нижнюю часть туловища и ноги, бессильно скользящие по полу»[1386].

Однажды двоюродная сестра Левы Рая спросила, кем он хочет быть, когда вырастет.


Я ей сказал, что некогда, как она уже знает издавна, я почитал – да и сейчас не забываю никогда – историю, астрономию, биологию, геологию и географию, но постепенно одни из них стали проявляться яснее в моих интересах, чем другие, и теперь у меня определились две – геология, в виде минералогии и палеонтологии, и биология, в виде зоологии.

– Теперь остается ждать, – сказал я, – какая из них победит другую[1387].



Окончательное решение зависело от вдохновения (которое нельзя торопить) и логического анализа. На Леву произвели сильное впечатление слова его дяди Исаака, что «в природе нет каких-нибудь злых хитростей, там все просто – умей только правильно разгадывать и открывать ее законы». Кроме того, как Лева объяснил матери Жени Гурова, «художник не может иметь лабораторию, чтобы заниматься еще и наукой, а ученому, имеющему для работы лабораторию, для рисования всего-то надо иметь бумагу, кисти и краски…»[1388]

Рая, Исаак и мать Жени Гурова были не единственными взрослыми, с которыми Лева обсуждал свои планы на будущее и научные интересы. Близкие отношения связывали его и с учителями (особенно с Модестом Николаевичем, Давидом Яковлевичем и двумя другими преподавателями из 19-й школы), и с матерями друзей (отцы редко бывали дома), и, самое главное, с многочисленными родственниками, с которыми он регулярно переписывался и приезда которых ждал с нетерпением. На решение вести как можно более подробный дневник его вдохновил визит ленинградских родственников, Раи (Раисы Самойловны Фишман), ее мужа Мони (Эммануила Григорьевича Фишмана) и их дочери Норы, которую Лева называл Трубадуром, в честь оперы Верди[1389].

Это были счастливые минуты моей жизни, которые я, по глупости, не запечатлел у себя в дневнике. Так это и исчезло без следа. Вот тогда-то – летом – Рая и пригласила меня на зимние каникулы к себе в Ленинград. Я теперь очень жалею, что не записал их пребывание в Москве![1390]



Эммануил тогда (в августе 1939 года) спросил его, собирается ли он описать все в дневнике, но Лева ответил, что может получиться слишком скучно.

Ой, какая это была чудовищная ошибка! Я сейчас себя очень виню за то, что не записал такие прекрасные часы в моей жизни, как пребывание у нас наших ленинградских родственников.

Ну, ничего! Вот зато, когда я поеду зимой в Ленинград, тогда-то я в подробности опишу все это путешествие. Я уже сейчас представляю себе купе поезда, тусклые лампы, ночную темень за окном, отражение коек в стекле и шум колес поезда, несущегося в Ленинград. Да-а! Счастливые минуты тоже будут… но до них еще далеко…[1391]



Большая, дружная и преуспевающая еврейская семья Левиной мамы была важным связующим звеном между квартирой 262 и миром знаний и свершений. Рая, Эммануил и Трубадур приезжали в Москву на открытие Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, призванной продемонстрировать достижения колхозного строя и – через скопление и расположение зданий, статуй и посетителей – сплочение советского народа. То, что составляло мечту и надежду Татьяны Мягковой, было жизнью Левы Федотова. «Хвала выставке! – написал он 27 ноября. – Из-за нее мы имеем возможность повидаться лишний раз со всеми родственниками, которые разбросаны по многочисленным городам европейской части СССР»[1392].

Советский Союз был огромным домом, объединявшим разбросанные семьи. Все граждане СССР были членами одной семьи. Следующая запись в Левином дневнике сделана 28 ноября 1939 года.

Сегодня вечером я с большим интересом прослушал по радио передачу о Ленинградском кировском музее. В ней рассказывалось о экспонатах музея, исповедывающих о сложной и прекрасной жизни незабвенного Сергея Мироновича. Очевидно, этот музей весьма ценный и интересный. Короче говоря, эта передача заставила меня призадуматься, и я решил во что бы то ни стало побывать в этом музее, во время моей поездки в Ленинград. Нет сомнения, что я поделюсь с читателем с моим впечатлением об этом показателе жизни важного революционера нашей эпохи[1393].



«Читатель» был Левиным постоянным спутником и вездесущим современником. Такую же роль играло всегда включенное радио[1394].

После этого мне посчастливилось услыхать передачу о ноте Советского правительства Финляндскому правительству в протест против провакационных выстрелов. Нота правительства Финляндии меня возмутила. Оказывается, финны отрицают свое преступление. Где это слыхано, чтобы войска какой-либо страны производили учебные занятия в стрельбе на виду у войск граничащей державы. А между тем, так говорят финны… Вот до чего дошла их наглость! Это чудовищно! Они еще будут угрожать нашему Ленинграду! Ведь Ленинград – наш важнейший порт, принадлежавший только нам, следовательно, это наше дело, как обеспечивать безопасность его, и мы не позволим финляндским олухам вмешиваться в наши внутренние дела! Пусть они сначала еще оглянутся на свою страну. Там они увидят более ужасные вещи. Но они этого не делают. Заботясь о своем кармане и об угоде Англии и Франции, они сквозь пальцы смотрят на страдания народа их страны, но они за это скоро поплатяться. Ох, как поплатяться! И час расплаты они приближают сами, своею неразумной и необыкновенной глупой подготовкой к войне с СССР. Финский народ не позволит им безнаказанно угрожать СССР – единственной опоре и защите всех угнетенных масс.

Я очень обрадовался, когда услыхал ответную ноту нашего мудрого Правительства, изобличавшего всю жалкую свору финнских палачей и негодяев. Да восторжествует справедливость!

После этого я начал рисовать к «Италии» следующий рисунок. Делая его, я одновременно слушал передачу оперы Верди «Бал-Маскарад». Сейчас я еще покамест ничего не могу дополнить к моим предыдущим размышлениям об этой опере, поэтому я это сделаю лучше в следующий раз. Рисовал я морское дно Средиземного моря, покрытое кораллами, которые из вод морских извлекаются в больших количествах жителями Италии для того, чтобы сделать из них украшения и мелкие изделия.

На этом этот день окончился[1395].



Поставляя информацию и заполняя досуг, радио объединяло слушателей. На следующий день Лева и Модест Николаевич долго говорили о Верди. После этого Лева прочел вчерашнюю дневниковую запись и спросил:

– Ну, а как вы смотрите на выходки Финляндии?

– Дождется она у нас, – сказал М. Н. – Жалко, что народ страдает, а этим волкам мы всыпем «по первое»!

– Этого они вполне заслуживают, – сказал я.

– Вкатим им как следует, – добавил М. Н. – Запомнят.

После этого мы стали заниматься[1396].



На следующее утро Красная армия вошла в Финляндию. В школе Лева встретил своего друга Изю Бортяна.

– Да, я это уже знаю, – сказал он. – Наши самолеты уже разбомбили два аэродрома финнов, в Хельсинках и Виипури.

– Смотрю вот я на карту, – проговорил я, – и вижу, как мала эта Финляндия и как задириста. Она на Англию надеется.

– А как Англия ей поможет? – произнес Изя. – Самый лучший путь для нее это Балтийское море, но зато этот путь закрыт берегами Германии. Англия ведь сейчас воюет с Германией, значит, та ее не пропустит.

– Действительно, это верно! – вскричал я. – Да вообще-то, Англия еще вместе с Францией не справиться с Германией, а уже на нас через Финляндию хочет итти. Руки коротки! Ты смотри только, какое там движение против войны. А ведь оно увеличиться в двое если Англия пойдет на СССР, так как английские угнетенные не позволят, чтобы их страна шла против единственной социалистической державы.

– Вот в том-то и дело, – подтвердил Изя[1397].



Вернувшись из школы домой, Лева прочитал передовицу «Правды» о пятой годовщине убийства С. М. Кирова.

Ровно пять лет прошло с того момента, когда трусливая подлая рука врага, из-за угла направив на нашего товарища дуло револьвера, спустила курок. Хороший был Киров человек! Очень хороший!.. Нет! Я обязательно пойду в музей его, когда приеду в Ленинград!

В сегодняшней же газете был напечатан радио-перехват: «Обращение финляндской коммунистической партии к трудящимся Финляндии». Я сейчас же его всего прочел. Очень хорошо сказано там все! Просто и ясно! Надеюсь, это поймет каждый рабочий, каждый крестьянин, каждый интеллегент и солдат. По-моему, после ознакомления финляндской армии с текстом этого обращения все солдаты должны, незамедлив ни на минуту, восстать против тупоумных правителей Финляндии, ведущих их к неминуемой гибели, в борьбе с Советским Союзом[1398].