Другая Вера

Дорога была забита – суббота. До места назначения навигатор показывал полтора часа езды. Опаздывали. Геннадий Павлович позвонил сыну:

– Вадик, прости, брат. На полчаса точно задержимся. Да, не правы. Но дела, сын, извини! Надо было срочно посмотреть немецкий контракт. Это ж фрицы, не китайцы, ждать не любят, сам знаешь! Не нервничай, сын! Все сделаем в лучшем виде. Да и наверняка гости припоздают – никому пробки не избежать. Все, все, не нервничай! Большой привет Лидочке!

«Лидочке», – хмыкнула Вера, но комментировать не стала, не время для комментариев. И с благодарностью посмотрела на мужа: всю вину, как всегда, взял на себя. Мужик. И вправду, нечего нервничать, уже ничего не исправить. Будет как будет. И точно опоздавших будет немало. Субботняя Москва едет за город.

Вера немного успокоилась, поудобнее уселась на сиденье и глянула на мужа – Геннадий Павлович открыл ноутбук и погрузился в работу. Она облегченно выдохнула и отвернулась к окну.





* * *


Вера Боженко родилась в Подмосковье, в Малаховке, в собственном доме, в большой и дружной семье. И детство ее было очень счастливым. Дом, а точнее старая дача, принадлежал ее деду. Не кровному – про кровного бабушка говорить не любила, и повзрослевшая Вера узнала, что кровный дед пил, гулял, а потом и вовсе оставил жену с младенцем. Но баба Лара часто говорила, что это и есть ее большое счастье – не ушел бы, не освободилась бы она от него, так и мучилась бы всю оставшуюся жизнь.

Лара уже ни на что не надеялась – какое! Война, сплошное горькое вдовство, нищета, голод, болезни. Она была тощая, страшная, почерневшая от бед и забот. Да еще и с довеском, с дочкой. Думала об одном – выстоять, прокормиться, поднять на ноги Инночку. Но жизнь распорядилась иначе.

В сорок четвертом Лара с дочкой вернулись из эвакуации, из казахского совхоза «Чигелек» Жарминского района, истощенные, измученные, вымотанные долгой дорогой. У тридцатилетней Лары почти не осталось зубов. «Да и черт с ними, – думала она, – все равно жевать нечего». Не о зубах надо было думать и не о нарядах. А о том, как выживать.

По совету знакомой Лара ездила по Подмосковью, перед глазами мелькали станции: Удельная, Томилино, Малаховка, Ильинская, Кратово, Перловка, Валентиновка. Она искала работу с жильем, понимая, что в городе, на предприятии, долго не выдержит. Стучала во все калитки, мечтала наняться прислугой или нянечкой для ребенка. Да и дочке ее, с тяжелым рахитом, с угрозой туберкулеза, которого после войны было полно, требовались свежий воздух и нормальное питание. Спала в поезде, между станциями, вечерами падала с ног.

Однажды – а этот день она запомнила навсегда – Лара присела на лавочку на платформе в ожидании поезда. Присела – и, конечно, уснула. Проснулась оттого, что кто-то треплет ее по плечу.

Рядом сидела немолодая, красивая, полная женщина в ярком цветастом шелковом платье, с густо накрашенными губами.

– Выспались? – спросила она. – Три поезда пропустили. А будить я вас не решилась. Вижу, смертельно устали.

Лара молча кивнула и посмотрела на станционные часы – ого, половина восьмого. За дочку не волновалась, Инночка была под присмотром.

– Спасибо, что разбудили, – поблагодарила Лара. – А когда будет следующий?

Незнакомка пожала плечом и закурила папиросу.

– Не знаю. Я брата встречаю.

Не ее пышной и яркой красоте удивилась Лара. Не шелковому роскошному платью, не босоножкам на ремешках и каблучке – глянув на них, Лара горько вздохнула. Сама она ходила в опорках – тряпичных тапках на картонной подошве – и больше всего боялась дождей, зная, что все это расклеится и точно развалится. Больше всего она удивилась зубам случайной знакомой. Зубы у той были роскошными, ровными, белоснежными. Но главное – они были!

– Раиса, – представилась женщина.

Словом, разговорились. Лара рассказывала ей про себя, Раиса молча раскуривала одну за другой папиросы.

– Всем досталось, – в конце концов нарушила молчание она. – Я вот мужа потеряла и сына. Хорошо, брат остался! Живым вернулся. Хоть инвалидом, без ноги, а живым. Вот и коротаем мы с ним вдвоем. Женить все его хочу, а никак! Жена его с дочкой пропали на Украине, в начале июня сорок первого. Давка сам их отвез к родне, подкормиться: фрукты, парное молоко, речка под боком. А чем кончилось, сами понимаете. Никого не осталось, всех в яму.

Лара кивнула:

– Проклятая война.

– Да, всем досталось, – задумчиво проговорила Раиса. – Но мы, слава богу, живые! И значит, будем жить. Верно?



А поезда все не было. Наступил поздний вечер, стало зябко.

– А знаете что, – вдруг сказала Раиса, – пойдемте ко мне, к нам! Здесь недалеко, пять минут. Поужинаем, переночуете и поедете в свою Москву. Дочка же у вас на пятидневке ведь, верно?

Лара нерешительно посмотрела на нее.

– А завтра, – продолжила Раиса, – я, кажется, знаю, куда вас устроить. В детский санаторий нянечкой. И дочку свою заберете, и будете сыты, и крыша над головой! Главврач там моя подруга старинная, с детства. Наши семьи дружили. Все, решено!

Небольшой и уютный дом показался Ларе дворцом – закрытая веранда, на которой они ужинали чаем и хлебом с сыром, внизу три спаленки, кухня, второй этаж. И главное – участок! Ах, как дышалось среди сосен и елей! Как веяло свежестью!

Допив чай, Раиса скомандовала:

– А теперь спать! Братца моего мы точно уже не дождемся, это понятно. Опять застрял у какой-нибудь бабы! Нет, Давка не ходок, совсем нет. Просто так утешается.

Как спалось в маленькой спаленке с открытым окном! Какие запахи приносил ветерок, колышущий легкие занавески!

Лара давно так не спала. И впервые проснулась счастливая. Отчего – сама не понимала. Ведь столько проблем, а решения все нет.

Быстро встала, оделась, умылась. Осторожно, чтобы не разбудить хозяйку, на цыпочках, вышла из комнаты и пошла на веранду. Открыла дверь и замерла.


За большим овальным столом сидел грузный, седоватый и интересный мужчина, похожий на Раису как две капли воды.

«Гулящий брат», – догадалась Лара и от смущения встала как вкопанная.

Мужчина рассматривал ее внимательно, с интересом.

Сбиваясь от смущения, она неловко пыталась объяснить ему свое пребывание в их доме.

Он перебил ее сбивчивое объяснение:

– Да понял я, понял. Какая разница, как вы попали сюда? Идите за стол завтракать.

И Лара, окончательно смутившись, осторожно присела на краешек стула.

«Что он нашел тогда во мне? – миллионы раз думала она позже. – В тощей, зачуханной, почти беззубой оборванке? Что смог разглядеть? Непонятно. Наверняка у него, такого красавца, были небедные и красивые любовницы».

Через полтора месяца – всего-то! – Лара вместе с дочкой переехали в Малаховку. Навсегда. К мужу и, как оказалось, отцу ее дочери, пусть и не кровному, но настоящему.

В то же лето Лара стала обладательницей красивых зубов – не хуже, чем у золовки Раисы. И прожила со своим Давкой счастливую жизнь. До поры.





* * *


Дава, Давид Григорьевич Сорин, был стоматологом, точнее дантистом, как называла его жена, Верина бабушка Лара. У него имелся свой кабинет.

Дача была двухэтажной, бревенчатой, теплой и светлой. Три комнаты внизу – спальня деда и бабушки, столовая и дедов кабинет. Сбоку, при входе, кухня. Там же и ванная комната с ванной и туалетом и маленькая кладовочка для припасов. Дед обожал припасы и схроны, советской власти он не верил и всегда ждал от нее подвоха.

На втором этаже – три комнаты, точнее комнатки: спальня Вериных родителей, мамы Инули и папы Андрюши, ее детская и комната прислуги.

Тетку Раису, вернее двоюродную бабушку, Вера не помнила – та умерла еще до ее рождения, утонула в неглубоком, заросшем малаховском пруду, где тонули только пьяные подростки. Бабушка утверждала, что Рая покончила с собой. А дед не верил, утверждал, что это случайность. Так или иначе, правды никто не знал, но Раисин портрет всегда висел на стене в столовой, бабушка его никогда не снимала и каждое утро здоровалась с ним, протирая его влажной тряпочкой. И на кладбище к Раечке ходила в любую погоду. Всегда говорила:

– Если бы не Раечка, где бы мы сейчас были?

Всю жизнь, сколько Вера себя помнила, в доме была прислуга – домработница. Няня полагалась отдельно – для внученьки. Но с няньками не сложилось, и бабушка Лара занималась воспитанием внучки сама. Домработницу звали Зойкой, была она простой деревенской девкой, подобранной бабушкой у вокзала. Именно в тот день голодная, неустроенная Зойка решилась на последний отчаянный шаг – стать проституткой.

Сердобольная бабушка, видя зареванную, опухшую от слез деревенскую девку, купила ей три пирожка и стакан газировки. Расспросила о ее жизни, узнала, что та сирота, и забрала с собой. Так она Зойку спасла. Всю жизнь до своего замужества Зойка служила ей верой и правдой. Признавала она только бабушку Лару. Деда побаивалась и слегка презирала – к евреям и зубным врачам относилась с большой осторожностью. Но хотя и бабушку боготворила, нервы ей потрепала: пару раз выходила замуж – то за местного участкового, то за торговца со знаменитого малаховского рынка. Бабушка женихам не верила, раскалывала всех на раз, но Зойка орала, что она не рабыня и «имеет право на щасте». Уходила от бабушки, но всякий раз скоро возвращалась: милиционер лупил ее как сидорову козу, а грузин торговец действительно сделал из нее рабыню.

Возвращалась Зойка побитой собакой. С порога начинала знакомую нудьгу:

– Выгонете – уйду, не обижуся, все понимаю. Не выгонете – отслужу верой и правдой! Вы ж меня знаете, Лара Ивановна!

– Иди уж, – вздыхала бабушка. – Клубника заросла. И щавеля нарви к обеду. И стирку замочи. – И, не выдержав, добавляла: – Невеста без места.

Зойка радостно кивала и бросалась исполнять задания хозяйки. Еще неделю ревела бабушке в плечо, делясь обидами. Бабушка слушала, утешала и говорила, что Зойка женщина, а всякая женщина хочет счастья и ищет любви. Зойка божилась, что «больше никогда и нипочем, ни за какие коврижки!». В доме наступал мир. Бабушка облегченно вздыхала – тащить на себе и дом, и участок, и огород было сложно.

Летом было одно сплошное счастье – каникулы! На большом участке, заросшем светлыми соснами, имелись и поляна для бадминтона, и теннисный стол, и даже Верин домик – да, да, настоящий домик, построенный из оставшихся досок. Строил его дедов пациент, рукастый парень Семен. У домика была настоящая шиферная крыша. В низеньком домике была одна комната, она же кухня. В нем жили Верины куклы – Марфуша и Дашка. Стояли две кукольные кроватки, шкаф, стол и комод.

На игрушечной кухне Вера варила обед. В ход шли желуди, шишки, трава и цветы. Из ярко-рыжих цветов настурции Вера варила борщ, выклянчивая у Зойки капелюшечку сметанки – ведь так положено! Зойка ругалась, но сметану давала. Были у Веры и игрушечная немецкая посуда, и плита с конфорками, и рукомойник. Настоящее хозяйство.

На огороде росли клубника и садовая земляника, крупная и сладкая. У забора живой изгородью плотно стояли кусты с крыжовником и смородиной, за кукольным домиком – четыре огромные старые яблони и огромная, как шатер, раскидистая кривая слива.

Верину комнату Зойка называла светелкой. Она и вправду была как светелка: кружевные занавески, которые бабушка Лара связала крючком, коврик у кровати и голубой, в кружевах, абажур. Еще рукодельница бабушка вышила постельное белье, исключительно Верушкино. На Вериных наволочках жили божьи коровки, разноцветные стрекозки и бабочки. Вера знала их наизусть и давала им имена. Перед сном, поглаживая цветные вышитые выпуклости, разговаривала с ними, как с подружками.

Верины родители развелись, но от девочки это скрывали. Утаить это было не сложно – невзирая на развод, родители жили вместе в Москве, в комнате папы Андрея, и работали в одном институте. Вместе приезжали в Малаховку по выходным навестить дочку, привозили подарки и всякие вкусности. Только потом Вера поняла, что ее отцу в доме рады не были. На бабушкином лице застывала маска пренебрежения, а дедушка просто старался не выходить из кабинета. Однажды среди ночи, встав по малым делам, маленькая Верочка услышала, что мама плачет. Бабушка горячо успокаивала ее:

– Избавиться от этого – счастье! Считай, что тебе повезло!

Но мама заходилась в плаче еще сильнее.

Утром все мирно завтракали, подолгу пили чай с булочками с корицей, потом все шли на озеро, папа купался с Верочкой, учил ее плавать, а мама загорала на берегу, наклеив на изящно вздернутый носик листок подорожника.

После пляжа обедали на террасе за красиво накрытым столом – холодный суп, отбивные, кисель в запотевшем кувшине. Папа нахваливал тещину стряпню, но бабушка, поджав губы, сухо отвечала:

– Спасибо, это все Зоя, не я.

Приличия соблюдались.

В восемь лет Вера узнала, что родители четыре года в разводе. Виноват был папа, это он ушел к маминой подруге, тете Нине, которую Верочка обожала.

Тетя Нина была огненно-рыжей, синеглазой, высокой, белокожей, с россыпью густых ярких веснушек на лице и плечах. Тяжелые Нинины волосы золотистой рекой бежали по спине, сверкали и переливались. Чудо как хороша была тетя Нина! Просто золотая принцесса. Казалось, что вся она искрится ярким солнечным светом. Золотая Нина – так ее называли.