Другая Вера

Вспоминала, как ссорились дедушка с бабушкой. Однажды Вера спросила, почему. Бабушка растерялась и развела руками:

– А надоели друг другу! Столько лет бок о бок, сама подумай! Взбесишься тут, пристукнуть захочешь.

– А ты его всегда любила? – робко спросила Вера.

Бабушка удивилась:

– Конечно, любила. Иначе убила бы на вторую неделю, ты же знаешь, какой у деда характер! Ну и у меня, если честно, не сахар.

– А сейчас, – не отставала Вера, – сейчас тоже любишь?

Иногда, слушая их перепалки, она, по правде говоря, начинала в этом сомневаться.

– Ой, Вера, – поморщилась бабушка, – отстань, ради бога, с глупостями своими: любишь – не любишь! Ну что ты ко мне привязалась? Иди делом займись! Вот ей-богу!

– Нет, ты ответь, – настаивала покрасневшая от смущения и смелости внучка. – Что тебе, трудно?

Бабушка не на шутку разозлилась:

– Трудно, не трудно… Ну ты и липучка! Люблю ли? А черт его знает! – Вдруг она задумалась, примолкла. – В молодости с этим все ясно. А в старости… Не понимаю. Жизнь уже прожита, много пережито. Столько слез и нервов ушло. Дочь схоронили, Иннулю. – Бабушка отерла ладонью слезу. – До какой там любви? Привыкли, срослись, как два дерева, ну и скрипим потихоньку. Вроде и надоели друг другу, а разруби нас, разъедини. И вместе тесно, и врозь скучно. Устали мы друг от друга, это понятно. Но и жить без деда я вряд ли смогла бы. А вот убить иногда его хочется, по голове треснуть, – бабушка улыбнулась, – из дома сбежать. Сколько раз было: все, уезжаю. Хоть на три дня, на неделю. Только бы не видеть его, не слышать его ворчание. Пару раз уезжала – к Токаревым в Рязань. Ну и к тетке Галине в Киев. Села в поезд и балдею – одна! Никто не жужжит, не скрипит, есть не просит. Еду, как королева австрийская, в окошко поглядываю. Потом время обеда. Думаю, экономить не буду, ну их, эти бутерброды в пакете! Пойду в вагон-ресторан. А что, заслужила. Губы накрасила, серьги поправила, платье одернула – и вперед.

Смотрю, еще мужички взглядами провожают. Ну, не мужички, конечно, пенсионеры! Но все равно приятно: «Вот так тебе, старый пень!» Села за стол, открыла меню: борщ с чесночными пампушками, азу по-татарски, мороженое с клюквенным киселем.

Сижу, а в голове одно: «Как там мой Давка? Что ел на обед? Небось, кусок краковской с хлебом, а котлеты и суп греть не стал. Знаю его, все ему лень». А я тут… Борщ с пампушками, а мой дурак его любит! А с каким бы удовольствием он съел азу по-татарски, да еще и с жареной картошечкой! А кисель? Как мой Давка любит кисель. А я ему не варю, неохота».

Аппетит пропал. Вот, думаю, старая дура! И куда рванула, от чего? И от кого? От родного мужа? Сижу, давлюсь слезами. Прямо хоть с поезда прыгай! – Бабушка замолчала и посмотрела в окно. – Вот и думай: люблю, не люблю. Сама решай. Сложно все это, Верочка, потому что жизнь сложная штука, сама убедишься. Да и потом, – подумав, спокойно продолжила бабушка, – мне с ним, скажу тебе, совсем неплохо жилось, сама знаешь. С ребенком взял, с работы снял: «Сиди дома, воспитывай Инночку». Не отказывал ни в чем ни мне, ни дочке моей. И ты тоже это знаешь. Да и почему «моей» – Иннулю нашу всегда считал своей, обожал ее – ни денег не жалел, ни всего остального. Как это можно не оценить? На своих, на кровных, так не щедрятся. А тут на чужую.

Ну а потом появилась ты. Ну а дальше ты сама все знаешь! – Бабушка, поднявшись со стула и хлопнув себя по коленям, дала понять, что разговор окончен. – Иди, Вера, иди! Совсем ты меня заморочила!

«Странно, – подумала Вера тогда. – Говорит, любит, но иногда убить готова». Расстроилась немного, но решила – у всех же по-разному. У бабушки и деда – так, а у меня вполне может быть по-другому. И тоска чуть отпустила.

Двадцать четыре дня пролетели как один. К приезду бабушки они с Робертом вместе убрали в доме. «Все будем делать вместе, – решила тогда Вера, – все и всегда».

Расставались они тяжело, Вера провожала Роберта как на войну, плакала, не могла от него оторваться.

Он удивленно смотрел на нее:

– Ну что ты, Верочка? Завтра же увидимся! Ты приедешь в Москву.

– Я так привыкла к тебе, – рыдала Вера. – Как я смогу без тебя?

Все же попрощались. Роберт ушел задумчивый и, кажется, слегка обалдевший от ее слез и напора. В электричке уткнулся носом в стекло и думал, думал.

«Чудесная девочка, чистая, нежная. Наивная. А какая красавица! Чистюля, хлопотунья, лучшей жены не найти. И матерью наверняка будет прекрасной». В ней он и не сомневался. А вот в себе…

Жениться так рано, в двадцать лет? И самое главное – что делать дальше? Кто он? Себе-то он мог честно признаться, что жениться не собирается и не хочет. Не хочет совсем! И это невзирая на все Верины достоинства. Да и куда ее привести? В их с матерью коммуналку? В шестнадцатиметровую комнату? Разделить ее ширмой? А на что содержать семью? У него стипендия, у нее тоже. Мать не помощница, сама еле сводит концы с концами. Да и замуж все время выходит! Хорошая женщина, но неудачница. Жить с Вериной бабкой? Ох, та с характером. Прийти к ней в дом, в эту Малаховку? Уехать из Москвы, из самого центра, с Кропоткинской, откуда до всех и всего рукой подать? Идти работать? Конечно, можно, например, разгружать вагоны на Рижском или на Курском, он знает ребят, которые там подрабатывают. Но есть одна закавыка – хроническая язва. Поднимать тяжести нельзя строго-настрого, врач запретил. Сказал, что можно и до инвалидности доподниматься. Разносить почту? Копейки, смешно. Идти на завод чернорабочим? А как же учеба? Да и вообще, если честно, стоит ли так ломать копья, так стремиться к этому и так усложнять свою жизнь? Да и ради чего? Они вполне, вполне могут еще пару лет просто встречаться, хотя бы пока не окончат вузы. Потом будут зарплаты и станет полегче. Ну и как-то вообще это, кажется, более разумно.

К тому же Вера наверняка захочет свадьбу – фату, белое платье и все остальное. У девушек всегда так. А ему все это, честно говоря, не просто не надо – противно. Да и друзья не поймут. В их компании это не принято, считается пошлостью, мещанством. Нет, конечно же, от пышной свадьбы Веру можно отговорить, человек она разумный и смотрит на него, открыв рот.

Но самое главное – надо ли торопить события?

Она его девушка, женщина, он ее мужчина. И они любят друг друга, у них все хорошо. Кажется, достаточно для счастья?

Но почему все девушки, даже самые разумные, так рвутся замуж?





* * *


Бабушка заметила горящие внучкины глаза. Ничего не спрашивала, присматривалась, прикидывала, что тут без нее случилось. Неужели у Веры серьезный роман? Ничего удивительного, это нынче норма, все спят до свадьбы. И, кажется, у ее тихони и скромницы Веры кто-то появился. Нет, ничего страшного в этом нет, ханжой Лара никогда не была. Главное – чтобы не принесла в подоле. Вот тогда беда, тогда ужас. А Верка – наивная дурочка, с нее станется! Да и кто этот прынц, господи боже? Нет, надо во всем разбираться. Завести разговор и все выведать.

Бабушка наблюдала за внучкой: плывет, как пава, углы задевает. И смотрит мимо, сквозь. И улыбочка эта дурацкая. Знаем, помним, хоть и склероз.

Ругала себя: «Ох, зря я поехала в этот чертов санаторий, зря! Еда – дерьмо, каша да щи. Лечение так себе. Ничего особенного, и кажется, вовсе не помогло. А про условия и говорить нечего: помойка. В комнате три старухи, и все о своем – кто как сходил, у кого газы. Тьфу, как противно! Все храпят и того хуже. И окно не дают раскрыть – сквозняка боятся! В вони спать не боятся, а свежего воздуха пугаются. Старые дуры, прости господи. Зачем уехала, зачем? Ох, только бы не было беды! С такими, как Верка, чистыми и наивными, это обычно и случается. Потому что скромница и дурочка, верит в алые паруса.

Эх, Дава! Где ты, родной? Зачем ты меня оставил? Ты бы сейчас все разрешил, как всегда. Я ж так привыкла!»

Рано утром Вера полетела в Москву, до станции не шла – бежала. С вокзала поехала сразу на Остоженку, к дому Роберта. Оттуда позвонила из автомата.

Он, кажется, спал и не сразу понял:


– Где ты? Здесь, у подъезда? Как это здесь? Что-то случилось? – ошалело повторял он. – Соскучилась?

Делать было нечего, и он пригласил Веру подняться.

Матери, слава богу, дома не было, на работу она уходила рано, далеко добираться.

Раскидал по углам разбросанные вещи, сунул в ящик трусы. Умылся, натянул джинсы.

Улыбающаяся Вера стояла на пороге, сияющая от счастья, словно пронизанная утренним светом. Встретившись взглядом с Робертом, она смутилась, покраснела, отвела глаза.

Пройдя в комнату, села на краешек стула. Разговор не клеился. Роберт, растерянный не меньше нее, вышел на кухню поставить чайник.

Вера осторожно оглядывалась. Первое, что пришло в голову, – страшный беспорядок, такой запущенный, как говорится, с выслугой лет. Толстый слой пыли на книжном шкафу и бельевом комоде, висящая на трех бельевых прищепках сто лет не стиранная занавеска. Грязные тарелки и чашки, засохшие корки от хлеба и сыра. Крошки на старой, выцветшей клеенке с невнятным рисунком. Мутный светильник со следами от мух. Криво висящая репродукция «Незнакомки». И белье. Серое постельное белье, стеснительно выглядывающее из-под потертого пледа.

Вера сидела притихшая, смущенная, растерянная. Зачем она пришла сюда, кто ее приглашал? Разве так ее воспитывали? Разве не объясняли, что приходить без приглашения неприлично, как и неприлично заставать хозяев врасплох?

Вот и получи, дура! А как, должно быть, неловко Роберту, в какое положение она поставила его!

От волнения и стыда разболелась голова. Как же она себя проклинала, хотелось одного – сбежать. Но Вера себя остановила: еще большая глупость. Роберт решит, что она идиотка.

Но все-таки странно… Вера скользила взглядом по комнате.

Ведь здесь живет женщина. Совсем нестарая женщина – матери Роберта чуть за сорок. Как может она жить в этом кошмаре?

От чая Вера решительно отказалась и стала извиняться, собираясь убежать. Но, столкнувшись с Робертом взглядом, она поняла, что в плену. Они рухнули на старый, продавленный, небрежно застеленный диван и в ту же минуту обо всем забыли. И еще раз Вера убедилась – без Роберта она уже не сможет. А все остальное ерунда. Но совершенно точно, что жить они будут не здесь, на Остоженке, а жить они будут в Малаховке, в их с бабушкой доме. Где чисто и вкусно. Да и как она сможет оставить бабушку?

Облегченно выдохнула: выход нашелся, все решено. А мать Роберта – наверняка неплохой человек. Ну может же быть хороший и образованный человек не очень, так сказать, аккуратным?

С бабушкой разговор состоялся на следующий день – да и что скрывать? Ей восемнадцать, не тринадцать же, верно? Самая пора любви. И ничего предосудительного она не сделала.

На прямой бабушкин вопрос: «Что, уже?» – не ответила, глаза отвела. И так все было понятно.

– Главное не забеременей сразу, – скорбно сказала бабушка, – а то ведь вся жизнь под откос.

Вера удивилась:

– Какой откос, ба? Я же замуж собираюсь!

Бабушка остолбенела.

– Вера! – взмолилась она. – Опомнись! Ну какой тебе «замуж»? Восемнадцать лет! Второй курс, Верочка, второй! А впереди еще три! Да и вообще впереди одни радости! Студенчество! Свобода, Вера, свобода! Гуляй не хочу! Меняй кавалеров, влюбляйся, своди с ума, сама сходи! Страсти – когда, как не в молодости? Ешь полной ложкой, получай удовольствия! Свобода – вот что самое главное! Никаких обязанностей ни перед кем, сама себе хозяйка – вот главное счастье! Без пеленок, кастрюль, чужих капризов, без бессонных ночей, упреков, претензий. Без вранья, наконец!

Ты посмотри на себя! Ты же у меня королева! Красавица, умница. Как тебя бог одарил! И ты, добровольно обречь себя на пожизненную каторгу? А этот твой голодранец? Мы с тобой нищие, а он и вовсе голожопый студент! Мать – корректорша, отца нет и в помине, комната в коммуналке! Да тебя, – бабушка с отчаянием махнула рукой, – арабский шейх, наследный принц достоин, дипломат, режиссер, космонавт или писатель! Понимаешь? Состоявшийся, взрослый мужчина, с квартирой, машиной, с достатком! Да, да, от этого зависит счастливая жизнь!

Вера, опомнись! Никакой свадьбы, слышишь? И слышать об этом не желаю, – кипятилась бабушка, – и в дом его не приводи, голоштанника этого! Видеть его не желаю, слышать о нем не хочу! И об одном молю – осторожнее! Дни считай, график там! На календаре отмечай. – Бабушка замолчала, словно выдохлась. А потом продолжила с прежней горячностью: – Да! И скажи ему, пусть тоже подумает, коли такой большой и взрослый. Все, Вера, все! Тему закрыли! Живи как знаешь, раз уж так вышло. Только учти: голодранца твоего я никогда не приму.

Вера рассмеялась:

– Ба, ты о чем? Какие дипломаты и арабские шейхи? Какие квартиры и машины? Я Роба люблю, понимаешь? И замуж за него выйду, я так решила. Ты уж прости. – И жестко, без улыбки, добавила: – Потому что это моя жизнь, ба. Моя, и только моя.

Не обернувшись, Вера вышла из комнаты и к ужину не спустилась.

Помириться, как обычно, не торопилась. Теперь ей было на все наплевать. На все и на всех, включая бабушку.

«Ну и черт с тобой, – решила Лара Ивановна. – Сама лезешь в петлю, сама разбирайся. Не справлюсь я с тобой, нет сил. Как Инночку с Давкой похоронила, так и закончились они. Только и выжила ради тебя, чтобы тебя одну на этом свете не оставлять. Держалась, сколько могла. А теперь – все».





* * *


Вроде бы и осторожничали – Роберт и сам до смертельного ужаса боялся Вериной беременности, – но все равно попались. Залетела Вера через полгода, о чем и сообщила любимому со счастливой улыбкой.

Роберт принял эту новость философски: «Так – значит так. Сам виноват, мудило. Ну и, в конце концов, чему быть, того не миновать».

Правда, подозревал Веру в том, что могла, могла она забеременеть специально. Вера – она такая. Тихая, скромная, но если уж что-то вобьет в свою красивую голову – берегись! На многое пойдет. Вера из тех, кто идет к своей цели без остановок и передышек.

Но не спросишь же, верно?

Слава богу, от пышной свадьбы сразу же отказались. Да и чувствовала невеста себя неважно. Заказали столик в кафе, традиционно, просто и очень по-советски: салат, шашлык, кофе с мороженым.

Три пары друзей. Бабушка, разумеется, ехать на свадьбу отказалась, сославшись на плохое самочувствие: