Другая женщина

— О, я-то знаю, что мне думать. — Но я чувствовала себя немного сбитой с толку. Все разворачивалось не так, как я представляла. — Интересно, что об этом подумает Адам?

По ее щекам покатились слезы.

— Ему незачем об этом знать, — тихо ответила она.

Вот это уже больше похоже на то, что мне хотелось от нее услышать.

— Вы понятия не имеете, как долго я ждала этого момента, — произнесла я. — Когда можно будет всем показать, кто вы на самом деле.

— Тебе нельзя ему говорить, — пробормотала она, закрывая глаза. Ресницы у нее слиплись неопрятными комками. — Это будет конец всей…

— Это будет конец всей вашей лжи, всех ваших обманов. Он поймет, что вы за человек. Поймет, что вы совсем не та идеальная мать, которой притворяетесь.

— Тебе нельзя ему говорить, — повторила она.

— Вот увидите, я ему скажу, — пообещала я, отталкивая стул и поднимаясь. — Вот увидите.

И я направилась прочь — к новой жизни, в которой ее не будет. Я даже осмелилась представить себе мой будущий мир, то, каким он станет. Свободным от всех этих переживаний. Полным любви. Но не успела я пройти мимо нее, как она спросила:

— А ты-то как собираешься объяснить ему про Джеймса?

Я так и замерла:

— Что?

Она пригвоздила меня взглядом:

— Как ты собираешься объяснять своему жениху, что тайком от него встречалась с его братом?

Кровь у меня заледенела, а мозг стал спешно прокручивать историю с Джеймсом: где мы встречались, что он мне говорил. Нас ведь никто не мог там увидеть, правда? Что она знает? Могла ли она заметить, что каждый взгляд длился на секунду дольше, чем полагалось бы? Что всякий раз, когда мы с ним виделись, его поцелуй в щечку был чуть-чуть нежнее, чем следовало? Все это пустяки, но говорят они о многом.

Я подумала: она тоже пытается блефовать. Хватается за соломинку. Я посмотрела на нее. И, несмотря на мощный поток картинок, мелькавших в моем мозгу, я старалась глядеть на нее твердо и уверенно.

— И вы всерьез полагаете, что между мной и Джеймсом что-то есть? — Я небрежно рассмеялась.

Она кивнула:

— О, я в этом уверена. Хочешь знать, как я выяснила? — спросила она, меняясь со мной ролями. — Я сама велела ему это сделать.





37




Я не спала всю ночь — то плакала на диване, то бегала в туалет, потому что меня тошнило. Как могло до такого дойти? Я наконец-то нашла способ сокрушить ее, уничтожить раз и навсегда. Но я понимала, что это обойдется мне слишком дорого. В этом раунде мне не победить. И она это знает.

Да, я давилась от ярости, меня тошнило от одной мысли о том, что Памми сделала с Ребеккой. И в то же время горько было вспоминать о тщетных попытках Джеймса соблазнить меня — чтобы поймать на измене и тем самым ублажить мать-психопатку. Как ей удавалось делать так, чтобы он выполнял малейшие ее капризы? Почему он с такой готовностью кинулся обольщать меня по ее приказу? Казалось, она обладает какой-то непонятной властью над своими сыновьями, и никто из них не готов разорвать эти цепи.

Меня как будто изнасиловали. Противно было думать о том, как Джеймс подкатывался ко мне по наущению матери: я чувствовала себя грязной, словно в мое существование, в меня вторгся какой-то отвратительный захватчик. Похоже, она не остановится ни перед чем, лишь бы изгнать меня из их жизни.

Адам всю ночь продрых как убитый. Когда он проснулся и вышел в гостиную, ему хватило одного взгляда, чтобы заметить:

— Видок у тебя паршивый.

У меня не нашлось сил, чтобы ответить.

— Кофе хочешь? — спросил он.

Я покачала головой. В данный момент я не могла бы придумать ничего более гадкого.

— Да в чем дело? — спросил он, наполняя свою чашку горячей водой. — Думаешь, у тебя грипп или что-нибудь такое?

Я потерла глаза. Вчерашняя тушь сошла не до конца (несмотря на все слезы, которые я пролила) и теперь оставляла следы на пальцах.

— Честно, не знаю, — ответила я. — Просто чувствую себя так, словно меня отравили.

— Что ты вчера ела? Вы что-нибудь ели с мамой?

Я покачала головой.


Он подошел, уселся рядом со мной на диван, с шумом втягивая жидкость из чашки. Кофейная вонь ударила мне в ноздри, и я зажала рот ладонью, но мне все-таки не удалось сдержать струю рвоты, которая выплеснулась на журнальный столик.

— Елки-палки! — вскричал Адам, вскакивая с дивана и проливая на ковер содержимое чашки, которое оказало на меня такое пагубное воздействие.

— О господи. Прости меня, пожалуйста. — Еще произнося это, я подумала: почему я первым делом порываюсь извиниться? — Минутку. Сейчас сбегаю в ванную, а потом все тут приберу.

Горло обжигала горячая желчь, рвавшаяся вверх из моего живота. Из глаз текли слезы. Я изо всех сил пыталась побороть тошноту. Каким образом эта шестидесятитрехлетняя старуха вынуждает мое сознание и мое тело так меня подводить? Ведь я — сильная женщина, я никогда не относилась к людской глупости снисходительно, была способна постоять за себя в любой ситуации. Как такое могло со мной случиться? Просто уму непостижимо.

Я еще обнимала фаянс унитаза, когда мне вдруг пришло в голову: а что, если главная причина моего физического состояния и в самом деле более рациональная, чем мне казалось? При одном намеке на нее мой мозг как будто взрывался, распирая черепную коробку.

Мне потребовалась вся моя решимость, чтобы дотащиться до глубин города — не в последнюю очередь из-за того, что я чувствовала себя ожившим покойником, но главное — из-за той вполне реальной возможности, мысль о которой бешено билась у меня в голове. В аптеке на вокзале Чаринг-Кросс я купила непомерно дорогой тест. Пятьдесят пенсов потратила на то, чтобы попасть в туалетную кабинку, где можно помочиться на полоску. Я представляла себе, как иду на работу, а химикаты в это время делают свое дело. Но не успела я подтянуть трусы, как в окошке появилась четкая голубая линия. В глазах у меня помутилось. Я пыталась снова прочесть инструкцию, стараясь как-то оттянуть ответ на вопрос: «Что означает одна линия — что я беременна или что я не беременна?» Я отчаянно надеялась, что верно второе.

Я позвонила Пиппе, пытаясь выбраться из подвального туалета и несколько раз врезавшись при этом в турникет. Девушка с голубыми волосами и жвачкой во рту бестолково таращилась на меня, пока я проделывала это четырежды. С каждой новой попыткой мое раздражение усиливалось.

— Это турникет на вход, — наконец объявила она.

— Блестящее наблюдение, — язвительно проронила я.

— Ты о чем? — Наконец-то Пиппа откликнулась.

— Я беременна, — слабым голосом сообщила я.

— Твою мать, — произнесла она. — И ты считаешь, что это блестяще? С чего бы?

— Нет, это не блестяще, я говорила с… ладно, не важно. Черт, Пиппа, я беременна.

— Что ж, это довольно-таки неожиданно, — проговорила она медленно.

— Я хочу сказать — какого фига? — Голова моя отказывалась как-то осмысливать происходящее.

Пиппа молчала в трубке, пока я не добралась до Стрэнда.

— Как это вышло? Ты это планировала? — поинтересовалась она наконец.

— Разумеется, нет, — бросила я резко. Не знаю, зачем я выплескивала свою злость именно на нее.

— Я думала, ты принимаешь таблетки, — заметила она.

— Принимала. И продолжаю. Хотя на какое-то время про них забыла. Со всей этой суетой вокруг свадьбы. Видимо, пропустила неделю или около того. Может, побольше. Адам не жил дома, и я не собиралась с ним в ближайшее время спать, так что…

— И что же произошло? — осведомилась она. — Непорочное зачатие?

— Как-то ночью нас, ну, все это застигло врасплох. В первую же ночь, когда мы… ну, ты знаешь…

Я застонала, вспомнив, как заявила Памми, что, может быть, залетела после примирительного секса с Адамом. Господи боже ты мой.

— Но мне казалось, что ты хотела назначить новую дату свадьбы как можно раньше, — заметила она.

— Да, хочу. Но теперь ведь не могу, да? Ни за что не успею организовать все заново, прежде чем у меня начнет расти живот и всем все станет видно. Не желаю ковылять к алтарю с семимесячным брюхом. О господи, Пиппа, просто не верится. Слишком много всего навалилось.

Тут я заплакала. Водитель фургона, подъехавшего к почте, спросил, все ли у меня в порядке. Я слабо улыбнулась ему.

— Что говорит Адам? — спросила Пиппа в трубке.

— Он еще не знает. Я только что сделала тест, на Чаринг-Кросс. Погоди, я тебе перезвоню.

Метнувшись к ближайшей урне, я скорчилась над ней. Зрелище перевернутой упаковки из KFC с обглоданными куриными костями в десять раз ухудшило мое состояние. Мимо меня шли прохожие, явно не знавшие, как лучше поступить — побыстрее проскользнуть мимо или помедлить, чтобы как следует на меня поглазеть. Но у всех на лице читалось омерзение.

— Ты как, в порядке? — спросила Пиппа, когда я отозвалась (она перезвонила мне сама).

Я хмыкнула:

— Тут меня просто вывернуло в урну на улице.

— Очень стильное поведение, — хмыкнула она. — Слушай, но если серьезно — как ты собираешься поступить?

— Сегодня вечером расскажу Адаму, и мы все обсудим. Честное слово, Пиппа, просто выразить не могу, до чего все запуталось.

— Ничего не запуталось. Это благословенный дар, — изрекла она.

— Я имею в виду — вообще все, — пояснила я. — Все вокруг меня — какая-то проклятая путаница. Как я вообще могу помыслить о том, чтобы завести ребенка, когда у нас с Адамом столько собственных проблем, которые мы пока не решили? Что он подумает? О боже.

— Успокойся, — призвала она. — Может, это как раз то, что вам обоим нужно. Уж во всяком случае, это наверняка покажет ей, что она не может больше выделывать с тобой все эти фокусы. Ты покажешь ей «фак». — Она хихикнула.