Дурная кровь

– Как же так? – Грегори пришел в ужас. – Зачем?

– Это не порнофильм. – Страйк понизил голос из уважения к немолодой паре, которая только что вошла в «Виктори» и остановилась в двух шагах от его столика; перепуганные буйством непогоды, старички хлопали ресницами и орошали пол стекающими с них струями дождевой воды. – Это запись реально совершенного убийства. Групповое изнасилование женщины с нанесением ей множественных ножевых ранений.

На другом конце воцарилось молчание. Страйк следил за пожилой парой: супруги шаркали к стойке, при этом женщина на ходу снимала свой полиэтиленовый капор.

– Вы хотите сказать, ее реально убили? – переспросил Грегори, повышая голос. – То есть… это точно не инсценировка?

– Точно, – ответил Страйк.

Ему не хотелось вдаваться в подробности. На своем веку он повидал и смерть, и предсмертные муки – они не выдерживали никакого сравнения с киношными ужасами, а эта съемка, даже без звукового сопровождения, еще долго не шла у него из головы: обнаженная женщина с мешком на голове агонизировала на полу какого-то склада, а истязатели наблюдали за ее смертью.

– И вы, конечно, рассказали, как она к вам попала? – В голосе Грегори звучала скорее паника, чем ярость.

– К сожалению, мне пришлось это сделать, – ответил Страйк. – Ведь если кто-то из этих людей еще жив, им можно предъявить обвинения. Я не вправе замалчивать подобные факты.

– Поймите, я все эти годы ничего намеренно не скрывал и даже не знал…

– Да у меня и в мыслях не было, что вы знали и хотели утаить, – сказал Страйк.

– А если там заподозрят… у нас ведь на попечении приемные дети, Страйк…

– В полиции я заявил, что вы передали мне запись добровольно, не подозревая о ее содержании. Если дойдет до суда, я буду свидетельствовать в вашу пользу: скажу, что, с моей точки зрения, вы пребывали в полном неведении о том, что хранилось у вас на чердаке. Что у вас и ваших близких было сорок с лишним лет, чтобы уничтожить эту пленку, но вы этого не сделали. Никто вас не осудит, – уверял его Страйк, хотя прекрасно понимал, что таблоиды непременно выдвинут свои версии происшедшего.

– Так я и думал: добром это не кончится. – Грегори вконец разволновался. – После нашей встречи за чашкой кофе я места себе не находил. Снова ворошить прошлое…

– Вы тогда обмолвились, что ваш отец дорого бы дал, чтобы увидеть, как будет раскрыто это дело.

Снова наступило молчание, а потом Грегори сказал:

– Да. Но только не за счет душевного покоя моей матушки и не за счет лишения нас с женой права опеки над приемными детьми.

У Страйка возникло сразу несколько возражений, в том числе и весьма резких. Ему не впервой было сталкиваться с уверенностью, будто мертвые желали бы именно того, что выгодно живым.

– Просмотрев эту пленку, я не мог не передать ее в полицию. И повторяю: если возникнет такой вопрос, я готов объяснить, что вы ничего не пытались скрыть и предоставили мне запись абсолютно добровольно.

К этому нечего было добавить. Грегори, явно не сменивший гнев на милость, бросил трубку, а Страйк повторно набрал Робин.

По-прежнему находясь в супермаркете, она уже расплачивалась за пакетик со смесью жареных орехов и изюма, жевательную резинку и шампунь, а через две кассы блондинка, помимо обычного набора продуктов, укладывала в пакеты баночки детского питания, присыпку и соски-пустышки.

– Привет, – сказала Робин в трубку, отворачиваясь к витрине, чтобы блондинка прошла у нее за спиной.

– Привет, – отозвался Страйк. – Звонил Грегори Тэлбот.

– И что ему?… А кстати, – с внезапным интересом начала Робин и устремилась к выходу вслед за объектом слежки, – что было на той пленке? Я ведь так и не спросила. Тебе удалось заполучить работающий проектор?

– Удалось, – коротко ответил Страйк. – При встрече расскажу. Слушай, я вот еще что хотел сказать. Мутным Риччи я сам займусь, хорошо? Подтяну Штыря, пусть прощупает почву. А ты под Риччи больше не копай и справок не наводи.

– Почему, собственно, я не…

– Ты меня услышала?

– Ладно, успокойся! – Робин удивилась. – Ему же, наверное, за девяносто?…

– У него сынки есть, – объяснил Страйк. – Их даже Штырь опасается.

– Вот как. – Робин оценила уровень угрозы.

– Да, именно так. Значит, мы поняли друг друга?

– Поняли, поняли, – заверила его Робин.

Закончив разговор со Страйком, она снова вышла под дождь и последовала за Элинор к ее скромному дому. Когда входная дверь затворилась, Робин села в свой «лендровер» и, надорвав пакетик с орехами и сухофруктами, продолжила наблюдение.

В магазине у нее родилась версия, что Элинор, судя по характеру покупок, видимо, нянчит чужих детей, но сейчас, когда день уже клонился к вечеру, родители не спешили привозить к ней своих отпрысков и тихая улочка не оглашалась младенческими воплями.





33





Таит в неволе деву сей тиран.

Волшбе и черной магии обучен,

Ее терзает сотней адских ран…

В глубоком подземелье день и ночь

Он умерщвляет плоть ее и душу…





Эдмунд Спенсер. Королева фей



Поскольку дело Жука осложнилось новым фигурантом – блондинкой из Стоук-Ньюингтона, его разработка потребовала участия еще двух-трех человек. Наблюдение приходилось вести и за домом Элинор Дин, и за передвижениями БЖ, да и за самим Жуком, который продолжал заниматься своими делами, получая, по мнению остальных, незаслуженно жирный оклад, но ничем не выдавая, какую именно власть держит над боссом. Тем временем Повторный с завидным упорством финансировал слежку за своей подругой – скорее в отчаянии, нежели в надежде, а Открыточник и вовсе затихарился, что было подозрительно. Единственная подходящая на эту роль кандидатура – женщина в больших круглых очках, сотрудница Национальной портретной галереи, – перестала появляться на рабочем месте.

– Надеюсь, она простудилась, а не покончила с собой, – сказала Робин Барклаю, когда в пятницу днем они пересеклись в офисе.

Поскольку Страйк по-прежнему не мог выбраться из Корнуолла, Робин только что самостоятельно закрыла дело Балеруна и распрощалась с клиентом. Тот неохотно оплатил внушительный итоговый счет: полученные им сведения о безвестном танцовщике из Вест-Энда, предмете страстной любви его сумасбродной дочери, ограничивались тем, что этот вполне добропорядочный молодой человек – однолюб и по всем признакам гетеросексуал. Барклай, который заехал в контору перед ночной вахтой лишь для того, чтобы передать Пат свои платежки за неделю, явно удивился.

– С какого перепугу ей себя убивать?

– Откуда я знаю? – ответила Робин. – В ее последней цидульке сквозит какая-то паника. Вдруг она решила, что я завалюсь к ней на работу и устрою скандал, потрясая ее же открытками?

– Ты сначала отоспись, – посоветовал Барклай.

Робин подошла к чайнику.

– На меня не рассчитывай, – предупредил Барклай, – мне через тридцать минут надо Энди сменить. Снова в Пимлико, пасти подруженцию Повторного, которая и бровью не ведет на всяких упырей.

Пат отсчитывала десятифунтовые купюры Барклаю, к которому относилась терпимо, но без теплоты. Благоволила она, не считая Робин, только к Моррису, которого Робин после Нового года видела всего три раза: дважды, когда они менялись в процессе слежки, плюс один раз в офисе, когда он сдавал свой недельный отчет. При этом Моррис фактически перестал смотреть ей в глаза, а в разговоре касался сугубо рабочих вопросов – всегда бы так, думала Робин.

– Кто там следующий на очереди, Пат? – спросила она, заваривая кофе.

– Силенок у нас не хватит для нового дела, – вмешался Барклай, убирая наличные в карман. – А Страйк-то чего-как?

– Вернется в воскресенье – если поезда опять не отменят, – ответила Робин и поставила перед Пат чашку кофе.

А на понедельник они со Страйком запланировали встречу с Синтией Фиппс во дворце Хэмптон-Корт.

– В конце месяца мне надо будет домой смотаться на выходные, – обратился Барклай к Пат, которая в отсутствие Страйка отвечала за распределение обязанностей. Когда она у себя в компьютере открыла график, Барклай добавил: – Нужно пользоваться, покамест паспорт не требуют.

– В каком смысле?

Плохо соображая от усталости, Робин с чашкой кофе присела на диван. Формально ее дежурство завершилось, но она до того обессилела, что никак не могла заставить себя пойти домой.

– В смысле независимости Шотландии, Робин, – назидательно изрек Барклай, глядя из-под густых бровей. – Вы, англичане, я смотрю, вообще не чешетесь, но союз наш дышит на ладан.

– Ты сейчас пошутил? – спросила Робин.

– На референдуме в сентябре каждая собака проголосует «за». А школьный кореш в последний мой приезд окрестил меня дядей Тэмом[11]. Ну, я ему мозги-то вправил, чтоб неповадно было, – проворчал Барклай.

После его ухода Пат спросила Робин:

– Как самочувствие тетушки?

Речь шла о родственнице Страйка: Робин знала, что Пат избегает без крайней необходимости упоминать имя своего босса.

– Очень слаба, – ответила Робин. – Даже курс химии нельзя продолжить.

Зажав в зубах электронную сигарету, Пат продолжила стучать по клавишам, а затем процедила:

– Рождество у себя на чердаке встречал, в гордом одиночестве.

– Знаю, – вздохнула Робин. – Кстати, он оценил вашу заботу. Вы же ему суп принесли. Он был очень благодарен.

Пат фыркнула. Робин потягивала кофе, надеясь хоть немного зарядиться энергией, чтобы оторвать себя от дивана и дойти до метро. Она снова услышала голос Пат:

– Мне всегда казалось, что кому-кому, а уж ему-то есть куда податься, кроме этого скворечника.