Эммануэль

– Тогда он вымокает.

– А не лучше ли монахам для богомолья, для путешествия пилигримов подождать сухого времени года?

– А сухое время года как раз и начинается. Сегодня вечером мы увидим тысячи корабликов из кокосовой скорлупы, из кожуры бананов. На них будут гореть свечи, и кораблики, приносящие счастье, будут плыть по каналам и речкам, а Матери Вод будут приносить жертвы цветами и плодами. Это «Лой Кратонг» – День Радости и Счастья. В этот день влюбленные обручаются, а обрученные женятся.

– Оказывается, существует мир, где не каждый день посвящается любви? – с деланным возмущением воскликнула Анна-Мария. – Бедная Эммануэль, ей придется ждать конца сезона дождей!

– Я укорочу все сезоны!

Накануне они сидели все втроем, Анна-Мария – между Эммануэль и ее мужем. Жан сообщил им, что ему предстоит поехать к границе. Дорога будет идти через Патайю. Эммануэль радостно воскликнула:

– Навестим Мари-Анж!

– По дороге туда у меня не будет времени. Но я тебя там оставлю, а на обратном пути заеду за тобой и побуду там подольше.

– А ты долго пробудешь в Шатобуне?

– Всю неделю, вернусь в воскресенье.

– А если я возьму с собой Анну-Марию?

– Прекрасно! Я сниму тебе тогда бунгало, чтобы вы ничуть не стесняли Мари-Анж и ее матушку.

Анна-Мария погрузила в машину мольберт и кисти, Эммануэль захватила с собой в этот крестовый поход кинокамеру, журналы, книги, пластинки. Жан расхохотался при виде этого снаряжения. К тому же блузка, которую надела Эммануэль, была столь крупной вязки, что оба ее соска торчали наружу и выглядели даже более вызывающе, чем обычно. Что же касается юбки, то на этот раз она была из прозрачного джута и так коротка, что когда Эммануэль садилась, она выглядела обнаженной чуть ли не до пупка. И, конечно, это не могло остаться незамеченным. Пассажиры и механики обступили в восторженном изумлении машину, едва Жан притормозил около первой же бензоколонки на выезде из города. Эммануэль была в таком беспредельном восторге, что Анна-Мария не решилась ни на какой упрек. Но все-таки она сказала с усмешкой:

– Эти славные люди теперь будут все измерять в вашем масштабе. Они этого зрелища не забудут никогда.

В разговор вмешался Жан:

– Этой стране не хватает мыслящей субстанции. И всякий, кто помогает ей избавляться от этого недостатка, совершает акт человеколюбия. Вы знаете, что моя жена всегда готова к этому.

– Фу, – фыркнула Эммануэль, – да я прокатилась нагишом через весь Бангкок, и никто этого вроде бы и не заметил.

– Нет, – возразил Жан, – весь город до сих пор говорит об этом.

– Секрет искренности Эммануэль в том, – стала рассуждать Анна-Мария, – что она любит как раз то, что показывает. И принимая это во внимание, на нее можно не обижаться.

Машина рванулась с места, и Эммануэль откинуло на спилку сиденья так, что взгляду открылся ее нежно-коричневый живот и матово поблескивающие завитки волос.

– Может быть, это вам не нравится? – спросила она молодую итальянку.

И так как она не ответила, Эммануэль взяла ее руку и приложила прямо к своему руну.

В первый раз дотронулась Анна-Мария до столь интимной части тела Эммануэль. Сердце ее учащенно забилось. Это была и боязнь ранить свою подругу, и боязнь показаться ханжой, если бы она слишком поспешно отдернула руку после почти двух месяцев довольно близких отношений. Но ей не хотелось показать, что она придает чересчур большое значение этому жесту. Эммануэль постаралась хотя бы частично облегчить совесть Анны-Марии, удерживая руку итальянки. И все же Анна-Мария оказалась в затруднительном положении, поскольку ситуация затягивалась, и она разрывалась между тем, что ей предписывала мораль, и соблазном отклониться от морали. А еще больше усиливало ее смущение присутствие Жана.

Зато Эммануэль блаженствовала, и ее, казалось, ничуть не трогало зрелище мучений своей подруги. Она крепко сжала ногами эту вожделенную руку и почти незаметными движениями бедер доставляла себе радость самых утонченных ласк… Растущее наслаждение и расслабляющая нежность трепетали на губах Эммануэль, и смущение Анны-Марии мало-помалу уступало ощущению удовлетворенности и некоей гордости. Никто никогда не доставлял ей такого сладострастного чувства, как эта плоть, вздрагивающая под ее рукой, как живая птица, и отдающая поглаживающей ласковой руке свое тепло.

У Анны-Марии дрожали пальцы, а прекрасное, сияющее тело все плотней и плотней прижималось к ней. «Она счастлива, – сказала себе Анна-Мария, – и разве можно злиться на нее. Да кроме того, я же люблю ее, надо быть логичной».

Эммануэль обняла Анну-Марию и прижалась щекой к ее щеке.

– Ты возлюбленная моя, – прошептала она, обмирая от счастья. – Любовь моя, ты моя возлюбленная!

Анна-Мария не знала, что отвечать. С каждым движением пальцев ее все больше пьянила открывающаяся ей радость плоти. Она вздрагивала всем телом. Желание, оказавшееся сильнее всех опасений, всех защитных механизмов юной девушки, раскрывало в ее душе доселе скрытые надежды и силы. Она дала Эммануэль свои губы, позволила рукам Эммануэль сжать ее груди, а потом скользнуть вниз по животу.

«О нет, – подумала она, – Нет».

Но не сделала ни единой попытки сопротивления, и пока Эммануэль по-хозяйски распоряжалась ее телом, путаные мысли кружились в ее опустевшем сознании, и она не могла уяснить себе, наслаждение ли она испытывает или нечто другое.

Но то, что она любит, она поняла. И все, что было, кроме этого понимания, в этой неразберихе чувств, картин, мыслей, которая могла взорвать ее разум, выразилось в крике, банальном, пошлом крике, ясно и просто вместившем в себя ту истину, которую так мучительно ищут все живые создания и которая помогает им освободиться от их изолгавшегося здравого смысла:

– Вот! Вот оно!

Эммануэль не скоро прервала молчание.

– Завтра придет Марио, – сказала она. – Мы должны считать себя осчастливленными, потому что он решил: я должна броситься к его ногам.

– А где он разместится? – поинтересовался Жан.

– У нас. У Мари-Анж мало места.

Анна-Мария забеспокоилась:

– А у нас хватит кроватей?


– Нет, – сказала Эммануэль, – но он ведь твой кузен.

– Благодарю покорно, – запротестовала итальянка. – В нашем роду еще не было кровосмешения.

– Тогда он будет спать в моей постели, – отрезала ее подруга.

– Вот это гораздо лучше, – одобрил Жан. Автомобиль несется на полной скорости, и Анну-Марию прижимает к Эммануэль. Она поспешно отодвигается и, нахмуря брови, задает Жану вопрос:

– Жан, а вам безразлично, если другой мужчина спит с вашей женой?

– Мне?

– Вам.

– Меня это радует.

«Не скажу больше ни единого слова», – мысленно клянется Анна-Мария. Впрочем, она все же осмеливается сказать, едва только Жан поворачивается к ней. Любопытство пересиливает. Неужели возможно, чтобы Жан всерьез одобрял эротические спектакли Эммануэль? Нет, она заставит его высказаться ясно и недвусмысленно.

– Значит, вы ее не любите.

Как и следовало ожидать, Жан отнесся с полным равнодушием к подобному обвинению. Он лишь спросил:

– Как же можно говорить, что я не люблю, если я радуюсь, видя ее счастливой?

– Не рассказывайте мне, что равнодушие и жертвенность супруга заходят так далеко, – усмехнулась Анна-Мария.

– Помилуйте, да я бы со стыда сгорела, если бы меня считали жертвенной натурой!

– Что за высокомерие! Или, вернее, что за нелепость!

– Нисколько! Подумайте хорошенько, и вы убедитесь, что то, что в глазах общества может выглядеть как жертва, в общем-то не что иное, как отвратительная смесь самомнения и трусости: добродетель кланяется пороку. Это не мой жанр.

– А что ваш жанр?

– Или мне поступок Эммануэль кажется плохим, и тогда я против него, или я оставлю ее в покое, потому что согласен с ним. Это всего-навсего здоровый эгоизм безо всякой ложной стыдливости: все, что я нахожу подходящим для нее, подходит и мне.

– Вы хотите мне внушить, что Эммануэль становится лучше после того, как побывает с первым встречным, или что вы ей благодарны, когда она торгует собой, чтобы улучшить семейный бюджет?

– Моя точка зрения гораздо проще: Эммануэль для меня Эммануэль – и ничто другое.

– Что это значит?

– Ее нельзя отделить от меня, а меня отделить от нее. Она – это я.

– Нельзя же ревновать самого себя, – пояснила Эммануэль.

– Два партнера могут ссориться, у них могут быть разные интересы, – продолжал Жан, – или же один может подавлять другого. Но мы не партнеры. Невозможно, чтобы ее радость была моей горечью, чтобы то, что доставляет ей удовольствие, внушало мне отвращение, чтобы ее любовь была моей ненавистью. И здесь нет моей заслуги. Я хочу для нее добра, потому что это добро и для меня.

– То, что делает один, побуждает и другого поступать так же. Нам и не нужно физически существовать обязательно вместе. Все равно: там, где Жан, там и я.

– Мы одно существо, – опередил Жан.

– Вот-вот, – обрадовалась Эммануэль, – мы двуполая клетка, и, вернее всего, нам предстоит размножаться делением!

– Ее тело становится моим: она несет женский принцип, а я – мужской инстинкт. Ее грудь, когда ее ласкают, – это моя грудь, ее живот – мой живот. Она раздвигает для меня пределы возможного и открывает ворота мира, в которые никто из мужчин не входил до этого.

– А вы не чувствуете себя при этом, раз уж вы так отождествляете себя с нею, – а она ведь бывает любима другими мужчинами, – немного гомосексуалистом?

– Когда я – это она, я – женщина. И если она любит женщин, я предаюсь лесбийской любви.

Анна-Мария залилась краской. Жан рассмеялся. Но молодая женщина быстро пришла в себя и продолжила расспросы:

– Вы это в самом деле чувствуете или только миритесь с неверностью Эммануэль, чтобы не потерять ее?

– Меня потерять? – удивилась Эммануэль. – Да это невозможно, чтобы мы с Жаном потеряли друг друга. Разве я ему изменяла когда-нибудь?

– Эммануэль мне верна: разве может часть изменить целому? И мы никогда не испытывали страха расставания.

– Как вы уверены в себе, – с некоторой горечью сказала Анна-Мария, – Между вами существует, наверное, какой-то род телепатии, позволяющий не сомневаться?

– Этой телепатии столько же лет, сколько и человеку. Она носит несколько высокопарное, но точное имя: взаимная любовь. Тот, кто может сострадать другому, не может не обрадоваться его радости.

– Анна-Мария, душа моя, Жан ответил тебе на самый главный вопрос, который ты ему все время задавала.