Эта смертельная спираль

Дакс – папин лаборант, и живет в нашей хижине с тех пор, как появился тут, умоляя о возможности поработать с великим доктором Лакланом Агаттой. Ему всего семнадцать, и он на два года старше меня, так что у него не было ни рекомендаций, ни степени, но Дакс из тех, от кого невозможно отделаться.

А еще именно он написал алгоритм от гепатита, который, по словам папы, содержал один из красивейших фрагментов кода, который он когда-либо видел.

– У меня возникли проблемы с генкитом, – приближаясь ко мне, говорит он. – Кто-то перепрограммировал его, и как только я начинаю вбивать команды, на экране появляется видео с морскими свинками.

– Что? – спрашиваю я, прислонившись спиной к перилам. – Как странно.

– Да, – подтверждает он и подходит так близко, что я чувствую его дыхание на своей коже. – Кажется, у кого-то свое мнение о моих способностях в кодировании. Не очень лестное. Кто-то предложил сохранить мою работу в папку «/никакого/прогресса».

Я сдерживаю улыбку.

– Умные морские свинки.

– Действительно. – Он отходит и смотрит на винтовку. – Решила немного поохотиться?

Я пожимаю плечами:

– Пыталась отвлечься от конца света.

Об этом говорили на каждом канале. Каждый час появлялись сообщения о новых зараженных и прокручивались повторы видео с нулевым пациентом, который, запрокинув голову, разлетелся на куски, а из его тела вырвалось розовое облако и разнеслось по улицам Пунта-Аренас.

– Понятно, – кивнув с серьезным видом, говорит Дакс. – И ты решила выместить все это на голубях? Что ж, это справедливо. Мне никогда не нравились их маленькие глазки.

Я не могу сдержать улыбку.

– Я пыталась получить образец ДНК. Кажется, эта стая из нового штамма[4]. Думаю, в их коде может быть последняя часть стихотворения.

Скорее даже не стихотворения, а сонета. У меня уже есть три четверостишия, и я жду последний отрывок четыре месяца.

– Ага, – говорит он и хватает винтовку. – Значит, нам нельзя терять время. И у нас есть несколько птиц, чтобы в них пострелять.

Когда голуби впервые появились в небе полгода назад, папа подстрелил одного из них, чтобы взглянуть на ДНК. Их гены оказались искусно закодированы, за исключением крошечного участка, который оказался выполнен настолько ужасно, что, казалось, вообще не имел никакого смысла. Папа назвал это чушью, но она не вылезала у меня из головы, поэтому я взяла образец для анализа и пропустила через свой портативный секвенсор[5], а затем загрузила в мой верный генкит. Но ни один из встроенных алгоритмов поиска не смог обнаружить шаблон, пока я наконец по собственной прихоти не перевела отрывок сначала в двоичный код, затем в ASCII[6], а затем и в алфавитно-цифровую последовательность.

И только тогда я поняла его смысл. Это оказался не кусок генетического кода, а послание. В странном участке с азотистыми основаниями G, T, C и A[7] скрывалось стихотворение.

И в этом прелесть гентеха – науки о генетическом кодировании. Вы можете запутаться в мелочах, но как только шагнете назад, то увидите общую картину, которая проступит, как солнечные лучи сквозь облака. А когда расшифровываете генетический код, заключенный в пере или клетке, то чувствуете себя так, словно читаете стихи, написанные богом.

К сожалению, стихотворение «Голуби» писали любители-генетики, и оно оказалось не лучшим из тех, что я когда-либо читала, но мне все равно было интересно, чем оно закончится.

– Одного или двух? Большого или маленького?

Прищурившись, Дакс смотрит в прицел винтовки на кружащуюся в небе стаю птиц. Его красные волосы до плеч собраны в низкий хвост, но несколько свободных прядок падают на лицо. Одна из них совершенно белая, и это скорее хвастовство своим мастерством кодирования, чем дань моде. Поменять цвет волос легко, но для того, чтобы изменить только одну прядь, нужно быть мастером кодировки.

Я скрещиваю руки на груди, глядя на птиц.

– Ты действительно думаешь, что сможешь попасть в одну из них?

– Я знаю, что смогу.

Я закатываю глаза, хотя и понимаю, что он, вероятно, прав. Его зрительные модули одни из самых современных наряду с другими алгоритмами, которые размещены в панели на его руке. Она длиной от запястья до локтя и прикрыта тонким слоем нанокодированного силикона, сквозь который просвечивает полоска кобальтовых светодиодов. Внутри панели крошечные процессоры запускают коды гентеха, собранные в отдельные алгоритмы, изменяющие ДНК и тело Дакса. Эти алгоритмы управляют всем, от имплантированных модулей органов чувств до обмена веществ и белой пряди в волосах.

Раньше компьютеры, которые могли проводить манипуляции с ДНК, занимали целую комнату, но сейчас они стали настолько маленькими, что их можно спрятать в теле. Панель гентеха – идеальное сочетание технических средств, программного обеспечения и человеческого мозга, генерирующее постоянные потоки алгоритмически созданных нанитов[8]. Они перемещаются по сети кабелей внутри тела, а затем проникают в клетки, разрушая старые структуры ДНК и искусственно создавая новые. Гентех отращивает сеть и кабели, как тело отращивает кости, или как он может отрастить кудрявые волосы, даже если человек родился с прямыми. Почти у всех такая панель появляется с рождением, чтобы расти вместе с владельцем, и у большинства людей на них сотни, даже тысячи алгоритмов.

На моем запястье всего шесть таких светодиодов. Из-за гипергенеза, аллергии на нанитов, которые управляются большинством кодов гентеха, панель в моей руке не больше прославленного сотового телефона. У меня есть стандартный исцеляющий модуль, модуль органов чувств и глючный двенадцатикилобайтный коммуникатор, который лично закодировал для меня папа. Но если загрузить в нее что-нибудь еще, хоть самый простейший алгоритм, наниты разорвут мои клетки, и я умру за несколько часов.

Это и правда иронично. Я дочь величайшего в мире кодировщика гентеха, но никогда не смогу испробовать большую часть его разработок.

Дакс нажимает на курок. Раздается выстрел, и перья разлетаются в воздухе. Одна птица описывает дугу. А затем падает на землю. Он опускает винтовку, прислоняет ее к хижине и выгибает бровь.

– Ну что, кто первый закончит стихотворение?

У меня отваливается челюсть.

– Нет, это мой проект. Ты не можешь его закончить. Это несправедливо.

Он перепрыгивает через перила и с кошачьей грацией приземляется на траву, а затем, склонив голову, улыбается мне.

– Жизнь несправедлива, принцесса.

– Ах ты, – выдыхаю я, похрустывая костяшками пальцев. – Ты об этом пожалеешь.

Я сбегаю по ступенькам крыльца и несусь по траве, чувствуя, как длинные волосы развеваются за спиной, а затем сворачиваю налево, когда Дакс пытается преградить мне путь. Он сильнее, но я быстрее, поэтому, обогнав его, первая влетаю на галечный пляж и хватаю птицу вытянутой рукой.


Но оказалось, что я недостаточно быстрая. Потому что через секунду Дакс врезается в меня, валит на землю и вырывает голубя у меня из рук. Я переворачиваюсь на живот и вскакиваю, как раз вовремя, чтобы схватить его за волосы. А затем со всей силой дергаю обратно. Он кричит, бросает птицу и с обезумевшим взглядом поворачивается ко мне.

Еще несколько секунд назад мы были двумя кодировщиками, обсуждающими ДНК, а теперь, как волки, кружим вокруг друг друга и сражаемся за то, что нам даже не нужно. Птица не имеет значения. Из любого пера, валяющегося на земле, можно извлечь ДНК, но дело уже не в голубе или стихотворении. А в нас с Даксом. В напряжении, которое нарастало между нами с тех пор, как он поцеловал меня на прошлой неделе, когда папы не было дома. Мы так и не поговорили об этом. И я пытаюсь притворяться, что ничего не произошло, потому что сильно боюсь, что мой гиперзаботливый папа узнает об этом и уволит Дакса. Всю неделю мы пытались работать вместе и игнорировать электрическое потрескивание между нами, словно мы два оголенных провода, с которых в любую минуту может сорваться искра.

Я перевожу взгляд на голубя. Но стоит мне дернуться к нему, как Дакс обхватывает рукой мою талию и приподнимает меня. Сердце начинает колотиться, как только наши тела соприкасаются, и я чувствую спиной его грудь. Но его ноги скользят, и, покачнувшись, мы наконец падаем в озеро.

– Дакс, нет! – вскрикиваю я и вырываюсь у него из рук, а затем убираю мокрые волосы с лица.

Он в ответ смеется. И запрокидывает голову, посылая дугу из капель и брызг.

– Да не нужна мне эта чертова птица.

– Тогда почему ты начал это? Как мы теперь объясним это папе?

Дакс улыбается:

– Послушай. Он все знает, принцесса. Мы поговорили, и он не против, хотя и упомянул, что некоторые вещи ценишь больше, когда их ждешь.

– Ты издеваешься? – чуть не задохнувшись от возмущения, спрашиваю я.

– Нет. Может, все дело в апокалипсисе, а может, и нет, но я получил одобрение Агатты. Думаю, ты догадываешься, что как только мы поженимся, я возьму твою фамилию, а нашего первенца мы назовем Лаклан, в честь твоего отца. Конечно, если это окажется девочка, это имя ее не сильно обрадует, но, надеюсь, она поймет и…

– Катарина!

Мы оборачиваемся на голос и видим папу в дверях хижины.

Я смотрю на Дакса и вижу, как он бледнеет. Желудок сводит. Он лгал. Он не разговаривал с папой и не получал его одобрения, а значит, мы оба трупы. Мне пятнадцать. Наше поведение безрассудно. Мне следовало догадаться, что не стоит этого допускать, ведь теперь все разрушится.

Папа выгонит Дакса. А меня отправит в интернат. Самое яркое и счастливое время в моей жизни закончится, так и не начавшись.

– Идите сюда оба, немедленно! – кричит папа.

– Мы просто… Подстрелили голубя… – оправдываюсь я. – Стихотворение…

– Знаю, – отмахивается папа. – Забудь про чертову птицу и иди сюда.

Мы с Даксом обмениваемся напряженными взглядами, направляясь в хижину. Папа ругается, только когда злится, но не похоже, что он злится на нас. Дакс прыгает то на одной, то на другой ноге, чтобы стащить кроссовки. Я в это время стягиваю мокрый свитер и бросаю его на крыльцо.

Папа стоит посреди гостиной в идеально отглаженном лабораторном халате и смотрит на стены. Только на самом деле он не видит их. И даже не замечает, что мы вошли. Он вернулся в виртуальную реальность и просматривает какую-то информацию. Изображения передаются с его панели по оптоволоконным кабелям прямо в зрительный нерв. А мозгу без разницы, как их получать, поэтому то, что он видит глазами, и данные с панели сливаются, создавая единый образ. Когда папа смотрит на стену, он видит экран, на котором появляется видео, изображения или прокручивающийся поток заголовков.

Или что-то, полностью закрывающее вид. Пляж. Звезды. Благодаря панели он может выбраться из хижины и погрузиться в визуализированный мир. По крайней мере, мне так говорят. Я никогда не пробовала что-то подобное. Единственная видеокарта, которая совместима с моей панелью, слишком слабая, чтобы передавать VR[9]. Все, что у меня есть – это древний процессор, способный запускать простые зрительные модули и рисовать несколько строк текста у меня перед глазами. Этого достаточно, чтобы я могла отправлять сообщения через коммуникатор, но не хватит, чтобы посмотреть фильм, поиграть во что-нибудь или даже перекодировать ДНК, как делают это все кодировщики в мире.

Один рукав папиного лабораторного халата подвернут до локтя, и на его предплечье закреплена криптоманжета. Это тонкая хромированная пластина, шифрующая передачи с коммуникатора в его панели, которую он надевает только во время важных звонков, чтобы защититься от прослушки «Картакса».

Я смотрю на манжету и чувствую, как подступает тошнота. Папа не сердился на Дакса или меня. Он говорил с кем-то о вспышке. И что бы он ни услышал, его практически трясло.

– Что происходит?

Я коснулась его локтя, чтобы он понял, что мы пришли. У него стеклянный взгляд, а значит, он, скорее всего, полностью погружен в VR.

– Вирус пронесся по Никарагуа, – говорит он. – И добрался до Северной Америки, теперь его уже ничего не остановит. Они планируют нанести авиаудары.

– По гражданским? – Я смотрю на Дакса. – Кто на это пойдет?

Папа моргает, разрывая сеанс. На лице появляется осмысленное выражение, и он поворачивается ко мне:

– Все пойдут, дорогая. Все правительства мира согласны.

Я сглатываю, всматриваясь в налитые кровью папины глаза, в его напряженное лицо. Все, что связано с этой вспышкой, ужасно, но ничто не беспокоит меня так, как морщины, прорезавшие его лоб. Он самый величайший в мире кодировщик гентеха. Он написал алгоритм, с помощью которого можно излечить грипп X, но я никогда не видела его таким.

Должно быть, мы в серьезной опасности.

– Никарагуа, – нахмурив лоб, повторяет Дакс. – Это близко. А эпидемия вспыхнула два дня назад. Если вирус и дальше будет так быстро распространяться, то доберется до нас через несколько дней.

– Часов, – поправляет папа. – Скорость его распространения увеличивается в геометрической прогрессии. Когда он доберется до городов, начнется хаос. Людей охватит паника, которая не стихнет, пока не появится вакцина. А я боюсь, что это может занять слишком много времени. – Он берет меня за руки. – В подвале есть еда, в озере – чистая вода, а на крыше стоят новые солнечные батареи. К тому же ты всегда сможешь спрятаться в старых шахтах в горах.

– Что… о чем ты говоришь? – Я перевела взгляд на криптоманжету: – С кем ты разговаривал?

Словно в ответ на мои слова до нас доносится тихий гул и крики голубей, которые становятся громче, превращаясь в рев. Но не их я сейчас слышу. С каждой секундой нарастает звук лопастей вертолета, пока не начинают дрожать стекла. В окно я вижу два черных квадрокоптера «Комокс» с белым логотипом на брюхе.

Я узнаю его где угодно. И часто вижу в своих кошмарах.

Белые скрещенные рога.

«Картакс».