Грехи волка

– А ее горничная?

– Так ошибиться она не могла. Так не ошибаются. Все драгоценности миссис Фэррелайн лежали в дорожной шкатулке, всю ночь находившейся в ее сумке. И только одна эта брошь попала в мой саквояж, совсем не похожий на сумку Мэри. К тому же наши вещи ни разу не оказывались рядом до самой посадки в поезд.

Лицо Чарльза сделалось совсем несчастным:

– Значит, кто-то решил убить ее и свалить на тебя. – Он прикусил губу и нахмурился. – Господи, Эстер, почему ты не нашла себе занятия поприличнее?! Ты постоянно оказываешься причастной к каким-то преступлениям и несчастьям! Сперва дело Грея, потом Мюидоры, Карлайоны и эта ужасная история с больницей… Что с тобой происходит? Тебя во все это втянул Монк?

Его слова ударили по самому больному месту – они задели гордость Эстер, так как допускали, что Уильям и ее чувство к нему в известной мере определяли ее жизнь и поведение.

– Он здесь ни при чем! – резко возразила она. – Работа сиделки – это призвание, и втягивает в нее, как ты выражаешься, сам факт, что приходится постоянно сталкиваться со смертью. Люди умирают, Чарльз, и в первую очередь – больные люди!

Ее брат был сбит с толку:

– Но если миссис Фэррелайн была так больна, можно ли быть уверенным, что ее убили? Вот чего я не понимаю.

– Она не была больна! – сердито воскликнула девушка, поняв, что сама загнала себя в ловушку. – Она была всего лишь пожилым человеком с не слишком здоровым сердцем. Но она могла прожить еще много лет!

– Одно из двух, Эстер: либо ее смерть была естественной, и ее следовало ожидать, либо нет. Большинству женщин совершенно чужда логика. – Лэттерли слабо улыбнулся, но без гнева или раздражения, а только терпеливо.

Это оказалось каплей, переполнившей чашу.

– Вздор! – закричала заключенная. – Как ты смеешь здесь рассуждать о «большинстве женщин»! Большинство женщин ничуть не менее логичны, чем большинство мужчин! Мы просто другие – вот и все. Для нас человеческие чувства важнее ваших так называемых «фактов», и чаще правы оказываемся мы. К тому же мы практичнее вас. Вы строите всякие теории, по большей части бесполезные, потому что в них допущена какая-то ошибка или потому, что вы не учли чего-то, что сводит на нет все остальное! – Голос ее вдруг сорвался, и она умолкла, осознав, что кричит на своего единственного союзника во всем этом здании, если не в целом мире – на человека, которому происшедшее доставило одно лишь горе. Может быть, на его месте она точно так же искала бы неуклюжие и ошибочные оправдания?

Но следующие слова Чарльза опять все испортили.

– Так кто же убил миссис Фэррелайн? – с обезоруживающей практичностью начал рассуждать он. – И почему? Из-за денег? Ведь для каких-нибудь романтических историй она была чересчур стара.

– Люди не теряют способность влюбляться и после тридцати, – огрызнулась Эстер.

Мистер Лэттерли уставился на сестру.

– Мне что-то не приходилось слышать, чтобы женщина на седьмом десятке стала жертвой преступления, совершенного на почве страсти, – с сомнением произнес он.

– Я не утверждала, что это было преступление на почве страсти.

– Во всяком случае, это вряд ли было что-то в таком духе, моя дорогая. Почему бы тебе не сесть, чтобы мы могли поговорить спокойно? – Чарльз указал на койку, где они могли бы усесться рядом, и сам первым последовал своему совету. – Что я могу тебе принести, чтобы облегчить твое пребывание здесь? Все, что разрешено, я сделаю. Я принес немного чистого белья из твоего дома, но его отобрали при входе. Тебе его, конечно, вернут в установленном порядке.

– Да, наверное, – кивнула сиделка. – А не мог бы ты попросить Имоджен выбрать для меня какое-нибудь туалетное мыло? От карболового у меня с лица слезла вся кожа. Это такая гадость!

– Ну, конечно! – обрадовался ее брат. – Уверен, она с удовольствием это сделает. Я сразу принесу его тебе.

– Может быть, его принесет Имоджен? Я была бы рада повидать ее… – Еще не закончив фразы, девушка уже поняла, что поступила глупо и что ничего, кроме новых страданий, это ей не принесет.

По лицу ее собеседника пробежала тень, а на щеках проступил легкий румянец, словно он почувствовал себя виноватым, не вполне, впрочем, понимая, в чем.

– Извини, Эстер, но я не могу позволить Имоджен приходить в такое место. Для нее это было бы ужасным потрясением. Она никогда не сможет его забыть и мысленно будет вновь и вновь возвращаться к этому. У нее начнутся кошмары. Мой долг – по мере возможности оберегать ее. И я постоянно стремлюсь его исполнять. – На лице мужчины при этих словах отразилось страдание, как будто и сам он в этот момент испытывал душевную и телесную боль.

– Да, это кошмар, – сдавленно проговорила мисс Лэттерли. – Меня он тоже преследует. Но я просыпаюсь после него не в собственной постели в уютном доме, где есть кому заботиться обо мне и оберегать от жизненных тягот. Я и наяву оказываюсь там же, и впереди у меня – долгий холодный день, а потом еще один и еще!

Лицо Чарльза замкнулось, словно он стремился защититься от непосильного груза правды:

– Я это знаю, Эстер. Но ни Имоджен, ни я в этом не виноваты. Ты сама избрала эту дорогу. Я сделал все возможное, чтобы тебя отговорить. Сколько раз я убеждал тебя выйти замуж, когда тебе делали предложения или готовы были сделать, если бы ты подала хоть малейшую надежду! Но ты не желала слушать. Боюсь, теперь поздно. Даже если все обойдется, о чем я не перестаю молиться, и ты будешь признана абсолютно невиновной, вряд ли тебе удастся найти достойную партию – разве что какого-нибудь вдовца, ищущего приличную женщину, чтобы…

– Я не хочу выходить за какого-нибудь вдовца, чтобы вести его дом! – воскликнула заключенная со слезами в голосе. – Уж лучше наняться в экономки… сохраняя собственное достоинство и право в любой момент уволиться… чем выходить замуж за человека, притворяющегося, что он тебя любит, а на самом деле желающего получить бесплатную прислугу. Мне-то нужна только крыша над головой и кусок хлеба!

Побледнев, Чарльз встал. Лицо его стало жестким.

– Очень многие семьи создаются по расчету. Со временем зачастую приходит и взаимное уважение. В этом нет ущерба для достоинства. – Его губы тронула улыбка. – Для женщины – существа, по твоим словам, столь практичного – ты слишком романтична. Ты – самое непрактичное создание, какое мне доводилось встречать.

Эстер тоже поднялась, слишком взволнованная, чтобы отвечать.

– В следующий раз я принесу тебе мыло. Прошу тебя… Пожалуйста, не впадай в отчаяние, – смущенно произнес ее брат таким тоном, словно говорилось это не столько от души, сколько по обязанности. – Мистер Рэтбоун – лучший из…

– Знаю! – перебила его сиделка, не в силах больше выносить его неискренности. – Спасибо, что пришел.

Чарльз шагнул к сестре с намерением поцеловать ее в щеку, но та резко отшатнулась. В первый момент он удивился, но тут же предпочел истолковать ее отказ как знак того, что он может наконец прервать как перепалку, так и сам его визит.

– До свидания… до скорого свидания, – проговорил он, повернувшись к двери, и начал колотить в нее, призывая надзирательницу выпустить его.

Очередной посетитель появился у Эстер лишь на другой день. На сей раз им оказался Оливер Рэтбоун. Девушка была слишком расстроена, чтобы обрадоваться его приходу, и это ясно читалось на ее лице. Едва успев поздороваться, она с тяжелым сердцем поняла, что и его настроение не лучше.

– В чем дело? – с дрожью спросила она. Ей казалось, что все чувства в ней уже умерли, и все же в эту минуту ее охватил страх. – Что случилось?

Они стояли лицом к лицу посреди беленой комнаты, всю обстановку которой составляли стол и деревянные стулья. Адвокат взял заключенную за руки. Это был не рассчитанный, а чисто инстинктивный жест, теплота которого лишь усилила тревогу мисс Лэттерли. Во рту у нее пересохло. Она хотела повторить вопрос, но язык не слушался ее.


– Решено, что вас будут судить в Шотландии, – очень тихо проговорил Оливер. – В Эдинбурге. Я лишен возможности протестовать. Они считают, что использованный яд – шотландского происхождения, а поскольку мы настаиваем, что он и в самом деле приготовлен в доме Фэррелайнов и вы не имеете к этому никакого отношения, получается, что это – чисто шотландское преступление. Мне очень жаль.

Эстер была в недоумении. Ну и что? Юрист выглядел подавленным, но она не могла понять, из-за чего.

Рэтбоун поднял на нее полный скорби взгляд темных глаз:

– Вас будут судить по шотландским законам. Я – англичанин. Я не могу представлять ваши интересы в суде.

Теперь Лэттерли наконец поняла. Ощущение было такое, словно ее ударили по голове. Одним махом у нее отнимали единственную поддержку, оставляя в полном одиночестве. Потрясение лишило ее способности не только говорить, но даже плакать.

Оливер так стиснул ей руку, что ей стало больно, и только эта боль связывала Эстер с внешним миром, принося едва ли не облегчение.

– Мы найдем лучшего шотландского адвоката, – продолжал ее посетитель. Голос его как будто доносился откуда-то издалека. – Калландра, конечно, оплатит его услуги. И не вздумайте возражать! Когда-нибудь сочтетесь. Я, разумеется, тоже приеду в Эдинбург и, насколько смогу, буду помогать ему советами. Но выступать в суде должен он, даже если при этом он будет порой говорить мои слова.

Медичка хотела спросить, нет ли все же какой-нибудь возможности оставить ведение дела за Оливером. Ей были знакомы его искусство, сила его логики, его обаяние и хитрость змеи, притворяющейся безвредной и внезапно разящей насмерть. В этом человеке была последняя остающаяся у нее крупица надежды. Но она знала также, что он не стал бы говорить ей о случившемся, не испробовав прежде все доступные средства. Он уже предпринял все возможные шаги и не добился успеха. Противиться неизбежному наивно и бесполезно. Лучше смириться и поберечь силы для предстоящей борьбы.

– Понимаю… – вздохнула девушка.

Рэтбоун не нашелся, что сказать. Он молча шагнул вперед, крепко обнял Эстер и застыл в неподвижности. Он не гладил ее волос, не прикасался к ее щеке, а просто держал ее в объятиях.



Прошло три практически бесплодных дня, прежде чем Монк вновь явился на обед в дом на Эйнслай-плейс. Все это время он посвятил сбору сведений о репутации Фэррелайнов – интересных, но с точки зрения судьбы Эстер совершенно бесполезных. Это семейство пользовалось уважением и в деловом, и в житейском отношении. Никто не мог сказать о них дурного слова, если не считать легких насмешек, явно продиктованных завистью. Все знали, что Хэмиш основал печатную компанию, вернувшись в Эдинбург из армии вскоре после окончания наполеоновских войн. Гектор не принимал участия в деле ни тогда, ни позже. Насколько известно, он жил на свое военное жалование, продолжая служить до весьма зрелых лет. Время от времени он навещал семью брата и всегда был в ней желанным гостем, а теперь обитает там постоянно в довольстве, какого никогда не смог бы обеспечить себе сам. Он много пьет, даже слишком много, и, по общему мнению, не принимает никакого участия ни в семейных, ни в общественных расходах, но в остальном человек неплохой и никому не причиняет зла. Если семейство готово содержать его, это их личное дело. В каждой семье имеется своя паршивая овца, а если в его поведении и есть что-либо недостойное, это не выходит из четырех стен дома Фэррелайнов.

Другое дело – Хэмиш. Это был труженик, изобретательный, увлеченный делом и исключительно удачливый. Компания достигла поразительного успеха и из небольшого поначалу предприятия превратилась в одну из лучших печатных фирм Эдинбурга, если не всей Шотландии. У них не так много наемных работников, ибо они предпочитают количеству качество, но репутация у них безупречная.

Сам Хэмиш Фэррелайн был настоящим джентльменом, но без малейшего чванства. Может, время от времени он и пускался в загул, но это в порядке вещей. Ему было присуще благоразумие. Он никогда не позорил свою семью, и с его именем не связано ни одного скандала. Этот уважаемый человек умер восемь лет назад после долгой болезни. В последнее время он редко выходил из дома. Возможно, несколько раз его разбивал паралич – во всяком случае, двигался он с трудом. Это случается. Смерть такого прекрасного человека – большая потеря.

Сын его – тоже личность незаурядная. Правда, не столь удачлив в делах и не слишком ими интересуется, а потому передал управление компанией своему зятю, Байярду Макайвору. Это иностранец, ну, то есть англичанин, но человек вообще-то неплохой. Несколько мрачный, но очень способный и, надо сказать, честнейший. Мистер Элестер – казначей-прокуратор, и у него почти нет времени заниматься делами фирмы. Прекрасный, к слову, прокуратор, гордость города. По мнению некоторых, немного важничает, но для казначея это не порок. Закон – дело серьезное, не правда ли?

Бывают ли у него загулы? Об этом не слыхали. Он вроде не из таких. Ни одного скандала с его именем не связано.

Была, правда, история с Гэлбрейтом, но здесь уж вина самого Гэлбрейта, а казначей тут ни при чем.

Монк расспросил о деле Гэлбрейта, хотя уже знал о нем.

Он услышал то, что было ему известно и прежде: Гэлбрейта обвиняли в растрате, и речь шла об очень крупной сумме. Все были уверены, что, если дело дойдет до суда, его ждет приговор, но казначей-прокуратор заявил, что для передачи дела в суд нет достаточных оснований, и Гэлбрейт избежал тюрьмы, но не позора – во всяком случае, в глазах людей. Только это уж не вина казначея!

А миссис Мэри Фэррелайн?

О, то была настоящая леди! Воплощение всех достоинств. Благородна, ко всем доброжелательна, никакого высокомерия, с каждым вежлива, будь то богатый или бедный. Это, знаете ли, высший сорт! Всегда элегантна, но без всякой показухи.

А как насчет ее личной репутации?

Не говорите чепухи! Ничего такого о ней никто и подумать не мог. Миссис Фэррелайн была прелестна, но не допускала ни малейшей к себе фамильярности. Бесконечно предана семье. Естественно, такая красавица, какой она была в молодости, не могла не иметь поклонников. Она была человеком веселым, жизнерадостным, но вести себя неподобающим образом, подать повод для скандала – это извините!

Понятно. А нынешнее поколение?

Люди они неплохие, но куда им до нее! Вот разве что мисс Уна. Это тоже леди. Похожа на свою мать: спокойна, серьезна, по-настоящему внимательна к семье… и к тому же умна. Говорят, в процветании компании ее заслуга не меньше, чем мужа. Вполне возможно. Впрочем, если и так, это никого не касается.

Монк появился на Эйнслай-плейс во всеоружии приобретенных сведений об общественном положении и прекрасной репутации этого семейства, но все, что ему удалось узнать, не содержало и намека на то, кто же мог убить Мэри Фэррелайн, не говоря уже о доказательствах.

Его вежливо приветствовал Мактир, на сей раз проявивший к сыщику сдержанный интерес, но в остальном по-прежнему неодобрительно взирающий на весь мир. Посетителя пригласили в ту же самую гостиную, где уже собралась почти вся семья. Не доставало, кажется, только Элестера.

Уна с легкой улыбкой шагнула навстречу Уильяму:

– Добрый вечер, мистер Монк. – В ее прямом открытом взгляде он прочел не простую вежливость, но откровенную симпатию, непохожую на обычное женское кокетство. – Как поживаете?

– Спасибо, прекрасно. И я в восторге от Эдинбурга, – ответил детектив, взглянув на нее с выражением, призванным показать, что их договор остается в силе.

Миссис Макайвор обернулась к собравшимся, и Монк, последовав за ней, обменялся с ними любезными приветствиями, замечаниями о погоде и здоровье и прочими банальностями, к которым прибегают люди, когда им не о чем говорить.

В этот вечер здесь был и Гектор Фэррелайн. Выглядел он ужасно. Лицо его было таким бледным, что даже веснушки на щеках выступали яркими пятнами, а глаза его покраснели. Чтобы иметь такой скверный вид, подумалось Уильяму, нужно выпивать не меньше бутылки виски в день. Так он очень скоро допьется до смерти. Полулежа на боку на большой софе, майор с недоумением уставился на Монка, словно пытаясь уяснить его роль в происходящем.

С той же радостью, что и в прошлый раз, детектив отметил присутствие Дейрдры. В самом деле яркая женщина! Но даже ее лучший друг не мог бы с одобрением отозваться о ее туалете. Сыщик простил бы ей экстравагантность одежды. Но его безупречный вкус всегда позволял ему распознавать хорошие наряды, а платье молодой миссис Фэррелайн к их числу явно не относилось. Оно было прекрасно сшито, а бисерная отделка корсажа выглядела очень аккуратно, но само платье было явно не по фигуре своей хозяйки. Юбка слишком коротка, а это особенно ужасно выглядит на невысоких женщинах, да и рукава словно вздернуты на плечи, создавая что-то вроде оборок там, где им быть не поло-жено.

Впрочем, все это отступало на задний план перед ее неповторимой самобытностью и странной ранимостью – качеством, всегда привлекавшим Монка.

Он взял предложенный бокал вина и перешел поближе к камину.

– С пользой провели эти дни? – поинтересовался Квинлен, подняв глаза от стакана. Было непонятно, скрывалась ли за этим вопросом насмешка.

Сыщик не нашелся, что ответить, чтобы извлечь из разговора какую-то пользу. Он был близок к отчаянию. Время бежало неумолимо, а ему все еще не удалось узнать что-либо, хоть сколько-нибудь важное для судьбы Эстер. Может быть, стоит испробовать более рискованную тактику?