Хозяйка Дома Риверсов

Мы назвали его Льюис, и я просто голову потеряла от восторга, узнав, что у меня родился мальчик. Мой собственный сын! Волосы у Льюиса были очень светлые, почти серебристые, а глаза – темные, как ночное небо. Повитуха, помогавшая мне – а во второй раз мне все-таки понадобилась помощь, – сообщила, что у всех новорожденных младенцев глаза темно-синие, а потом и глаза, и волосы могут у них сто раз поменяться. Но мне мой маленький сынок казался прекрасным, как эльф; и особенно мне нравилось это сочетание светлых волос и темных глаз. Его сестренка была еще настолько мала, что по-прежнему спала в старинной колыбельке Вудвиллов, сделанной из вишневого дерева, так что мальчика я уложила с ней рядом, и ночью они, крепко спеленутые, напоминали двух хорошеньких куколок.

Ричард не без удовольствия повторял, что я все на свете позабыла, кроме своей обязанности быть матерью и хозяйкой в доме, а уж только потом – любимой женщиной, и он, бедный, чувствует себя совершенно заброшенным. Он, конечно же, шутил, ведь каждый раз приходил в восторг, видя, какая у нас красивая маленькая дочурка и как быстро растет и набирается сил наш сынок. На следующий год я родила еще одну девочку, мою милую Анну. К сожалению, пока я несколько недель находилась в «родильных покоях» вместе с новорожденной, мой свекор заболел лихорадкой и умер. Однако перед смертью ему послужило великим утешением известие о том, что король простил нас и вновь призывает ко двору. Но я, имея уже троих детей – двухгодовалую дочку, годовалого мальчика и еще одну, совсем крошечную малышку, – как-то не горела желанием возвращаться в Лондон.

– Живя в деревне, мы никогда не сможем расплатиться с нашими долгами, – заметил мой муж. – Клянусь, у меня самые тучные коровы и самые лучшие овцы в Нортгемптоншире, однако на погашение долга наших средств все равно недостаточно. Ты, Жакетта, вышла замуж за бедняка и должна еще радоваться, что я не заставляю тебя попрошайничать, выгнав на дорогу в одной нижней сорочке.

В ответ я помахала у него перед носом очередным письмом с королевской печатью.

– И не заставишь! Смотри, нам приказано явиться ко двору на празднование Пасхи. А также я получила письмо от королевского камергера; он осведомляется, достаточно ли комнат в нашем сельском доме, чтобы король мог там остановиться во время летних поездок по стране.

Ричард даже зажмурился.

– Боже мой, но это же невозможно! Как мы разместим здесь весь королевский двор? И как мы их всех прокормим? Королевский камергер, случаем, не спятил? Как он себе представляет наш дом, интересно?

– Не волнуйся, я непременно ему напишу и объясню, что у нас всего лишь очень скромный домик. А когда мы с тобой отправимся на Пасху, то сделаем все от нас зависящее, но дадим королевским придворным понять, что поместье у нас очень маленькое.

– Скажи, разве ты не рада будешь съездить в Лондон? – спросил Ричард. – Там ты сможешь купить себе новые платья, и обувь, и всякие милые дамские штучки. Разве ты совсем не скучаешь по королевскому двору, по светскому обществу?

Поднявшись и обойдя стол, я остановилась у мужа за спиной, наклонилась и прижалась щекой к его щеке.

– Мне, конечно, будет приятно вновь побывать во дворце, ведь король – это источник нашего благополучия и единственная наша защита; да и потом, у меня растут две хорошенькие дочки, которых в один прекрасный день придется выдавать замуж. А ты, милый, слишком хороший рыцарь, тебе не пристало всю жизнь заниматься выращиванием скота. По-моему, королю просто необходим такой верный и надежный советник, как ты. Но я не сомневаюсь: они снова захотят отправить тебя в Кале. А я слишком счастлива здесь с тобой, чтобы этот дом покинуть. Нет, мы лишь недолго погостим в Лондоне и вскоре снова сюда вернемся. Мы больше не будем служить при дворе, ведь не желаем же мы провести там всю жизнь, верно?

– Верно. Мы с тобой – графтонские сквайр и его супруга, загубленные чужой завистью, по уши в долгах и вынужденные прозябать в деревне. Здесь наше место – среди скота, среди таких же бедняков, как мы сами. А значит, здесь мы и должны оставаться.



Лондон, лето 1441 года



Я сказала правду: я была совершенно счастлива в Графтоне, и все же сердце мое прыгало от восторга, когда король прислал за нами свой великолепный барк и мы спустились по реке прямо ко дворцу. С палубы барка я любовалась высокими башнями Гринвича и новым замком Белла-Кур, построенным герцогом Глостером, невероятно красивым, прямо-таки роскошным. Я ничего не могла с собой поделать и искренне радовалась, что снова возвращаюсь ко двору как фаворитка и одна из самых знатных дам страны. Барк легко скользил по воде, барабанщики поддерживали ритм гребцов, затем гребцы разом осушили весла, и матросы бросили чалки слугам, одетым в королевские ливреи. Барк подтянули к пирсу, я сошла по мосткам на причал и увидела, что король со своей свитой прогуливаются по берегу реки, явно поджидая нас.

Во всяком случае, они устремились к нам с приветствиями; впереди всех шествовал король. Это был уже не хрупкий мальчик, а молодой человек почти двадцати лет; он уверенно направился ко мне и расцеловал, как и подобает родственнику, в обе щеки, а с моим мужем обменялся крепким рукопожатием. Я заметила, что придворные поражены тем, как тепло он встречает нас. Впрочем, все они также по очереди поздоровались с нами, и первым был герцог Глостер, мой бывший деверь, о котором мой покойный муж говорил, что за ним нужен глаз да глаз; следом неторопливо подошла и герцогиня Элеонора. Она была по-прежнему хороша собой и явно гордилась своей красотой, так что сначала я разглядела в ней только ослепительный блеск тщеславия, но затем обнаружила, что за ней по пятам следует какой-то большой черный пес – огромная тварь, может, мастиф или какая-то собака бойцовой породы. И когда я увидела это, то чуть не зашипела, как шипит кошка при виде собаки, всю шерсть на спине подняв дыбом и настороженно прищурив потемневшие глаза. Этот пес настолько меня отвлек, что я позволила герцогу Глостеру взять меня за руку, нежно поцеловать в щечку и что-то, явно похотливое, прошептать мне на ухо; впрочем, я не поняла ни слова из того, что он там щебетал. Когда его супруга, герцогиня Элеонора, собиралась меня поцеловать, я, во-первых, просто глаз не могла отвести ни от нее, ни от этого черного пса, а во-вторых, меня поразил жуткий запах, исходивший от нее: от нее буквально разило, точно из вонючей слюнявой пасти старого бойцового пса! Однако я была вынуждена шагнуть к ней, ответить на ее холодные объятия и улыбаться, хотя в ее-то улыбке не чувствовалось ни радости, ни приязни. И лишь когда эти взаимные приветствия закончились, я, чуть отступив назад, осознала, что никакого черного пса у ее ног нет и не было. Очевидно, мне это просто привиделось – должно быть, на мгновение приоткрылась завеса, отделяющая нас от иного мира; теперь, внутренне содрогаясь, я была уверена: такой черный пес на ее пути непременно возникнет; он взбежит по каменным ступеням к дверям герцогского холодного замка и жутко завоет, призывая ее.

Через несколько месяцев я поняла, что была права, опасаясь герцогини Элеоноры. При дворе она, казалось, присутствовала одновременно повсюду; теперь она была первой дамой государства, королевой во всем, кроме титула. Когда двор находился в Вестминстерском дворце, она занимала покои королевы и носила ее драгоценности. А во время торжественных процессий только что не наступала на пятки королю. С ним она вела себя подобострастно, вечно с приторной интимностью клала руку ему на плечо и что-то нашептывала на ухо. И только его светлая, сияющая невинность спасала от впечатления, будто эти двое пребывают в заговоре или в иных, куда более постыдных отношениях. Я, будучи вдовствующей английской герцогиней, была вынуждена постоянно бывать в компании Элеоноры и прекрасно знала, что ей очень не нравится, когда люди нас сравнивают. Когда мы направлялись в обеденный зал, я всегда шла позади нее; в течение дня я обычно сидела вместе с ее фрейлинами, а она обращалась со мною с нескрываемой надменностью, презирая меня за то, что я напрасно растратила свое богатство, юность и красоту, швырнув все это под ноги «какой-то любви».

– Только вообразите, быть герцогиней королевской крови и пасть так низко, чтобы выйти замуж за какого-то сквайра, за собственного слугу, – услышала я как-то ее шипящий шепот, обращенный к одной из фрейлин. – Какая женщина способна на столь неразумный поступок?

Подняв голову над шитьем, я спокойно произнесла:

– Женщина, которой повезло встретить самого прекрасного из мужчин, ваша милость. И у меня нет по этому поводу ни малейших сожалений и никаких сомнений; я абсолютно уверена в своем муже, ведь он платит любовью и верностью за мои верность и любовь.

Это был удачный выпад. Герцогиня Элеонора, превратившись из любовницы Глостера в его жену, вынуждена была постоянно опасливо озираться в поисках очередной пассии герцога, которая вполне могла бы попытаться повторить тот же трюк, который сама Элеонора проделала с графиней Геннегау, своей бывшей госпожой и подругой.

– Ну, я бы такого выбора никогда не сделала, – куда более мягко промолвила она и совсем уж примирительным тоном прибавила: – Просто знатная дама, думающая о благополучии своей семьи и своего рода, не должна так поступать.

Я склонила голову в знак согласия, однако заметила:

– Мне все это известно. Но в тот момент я вовсе не думала ни о своей семье, ни о своей знатности. Я думала о себе.

Накануне Иванова дня герцогиня Глостер устроила парадный въезд в Лондон; ее сопровождали те лорды и аристократы, которые пользовались ее особым расположением. Это было настолько пышное шествие, словно Элеонора была заморской принцессой, приехавшей к нам в гости. Как фрейлина двора, я следовала в ее свите и, разумеется, слышала все замечания в ее адрес, в высшей степени нелестные, которые отпускали жители Лондона, пока длинная процессия вилась по улицам города. Я давно полюбила лондонцев – еще с того раза, когда впервые вошла в город во главе не менее торжественной процессии, – и хорошо знала, что этих людей легко очаровать простой улыбкой, но легко и обидеть любым, даже самым незначительным проявлением чванства. Слишком большая свита герцогини заставляла лондонцев почти в открытую смеяться над ней, хоть они и срывали с себя шапки, когда она проезжала мимо, вынужденные прятать за этими шапками ухмыляющиеся физиономии. А меня они приветствовали с искренней радостью; многим было по нраву, что я вышла замуж по любви за обыкновенного англичанина. Женщины, свешиваясь из окон, посылали моему мужу воздушные поцелуи – Ричард всегда был очень хорош собой; а мужчины на перекрестках громко выкрикивали в мой адрес весьма приятные, хотя и несколько непристойные комплименты, называли меня «очаровательной герцогиней» и говорили, что если уж мне так понравился один англичанин, то почему бы мне теперь не попробовать и кого-нибудь из лондонцев, если я вдруг вздумаю сменить мужа.

Однако не только жители Лондона недолюбливали герцогиню Элеонору. Кардинал Бофор также испытывал к ней не слишком дружественные чувства; а кардинал был человеком весьма опасным, какого не дай бог иметь в качестве врага. Элеонору, правда, его неприязненное отношение совсем не волновало, и она нередко почти оскорбляла его; еще бы, ведь она была замужем за наследником трона, и кардинал никак не мог этого изменить. И все же мне казалось, что она, бросая Бофору вызов, еще наживет беды в своем неуемном стремлении раз и навсегда доказать ему, что именно она управляет королем. Население страны, как представлялось герцогине Элеоноре, было разделено на две части: на тех, кто расположен к герцогу Глостеру, и тех, кто предпочитает кардинала; и она не сомневалась, что этот вопрос следует окончательно прояснить. Своим триумфальным въездом в Лондон герцогиня и пыталась лишний раз заявить о своих правах и претензиях.

Кардинал отреагировал незамедлительно. Уже следующим вечером, когда мы с Ричардом обедали вместе с герцогиней, появился ее камергер и что-то шепнул ей на ухо. Я заметила, как она побледнела и посмотрела на меня, словно хотела мне что-то сказать; затем отставила в сторону тарелку, поднялась и, не проронив ни слова, удалилась. Все мы только переглянулись, но остались за столом, лишь ее фрейлина тоже вскочила, явно собираясь бежать за своей госпожой, но замерла в нерешительности. Ричард, находившийся среди мужчин, незаметно кивнул мне, призывая оставаться на своем месте, и тихонько вышел за дверь. Его не было всего несколько минут, однако даже за столь короткий промежуток времени потрясенное молчание успело смениться гудением голосов, выдвигавших самые различные предположения. Вернувшись, Ричард улыбнулся каждому из тех, кто сидел рядом со мной, как бы извиняясь за беспокойство, взял меня за руку, вывел из комнаты и, набросив мне на плечи плащ, сообщил:

– Мы возвращаемся в Вестминстер. Не нужно, чтобы нас и впредь видели в обществе герцогини.

– Что случилось? – спросила я, стягивая у горла тесемки плаща.

Муж торопливо увлек меня по улицам города, помог мне перепрыгнуть через вонючую канаву на одной из улочек и спуститься по скользким ступеням к причалу. Он свистнул перевозчику, и тот мгновенно подплыл к берегу на своей лодке. Устроив меня на носу, Ричард бросил через плечо:

– Отчаливай. И быстрей греби к Вестминстерскому дворцу!

– Что случилось? – шепотом повторила я.

Супруг наклонился ко мне так близко, чтобы даже лодочник, налегавший на весла, не смог его услышать.

– Арестованы клирик герцогини и ее духовник.

– За что?

– То ли за то, что пытались вызывать духов, то ли за занятия астрономией, а может, за гадание или еще за какие-то прегрешения. Все это пока лишь слухи, но мне и слухов этих вполне достаточно; я понял, что нужно немедленно увести тебя из дома герцогини.


– Меня-то почему?

– Она читает книги по алхимии, ее муж пользуется услугами весьма сомнительных лекарей, да и его самого, говорят, она соблазнила с помощью любовного зелья. Кроме того, среди ее знакомых много всевозможных ученых и магов; и, самое главное, она имеет прямое отношение к королевскому семейству. По-моему, звучит очень похоже на кое-кого другого, и ты этого человека прекрасно знаешь.

– Ты имеешь в виду меня?

Я вздрогнула, когда весла тихо плеснули в холодной воде, и лодочник аккуратно причалил к нижней ступеньке дворцовой лестницы.

– Вот именно, – негромко подтвердил Ричард. – Разве ты не была знакома с Роджером Болингброком, ученым из Оксфорда? Он часто бывал у герцогини.

Минутку я помолчала, пытаясь припомнить.

– Вроде с ним был хорошо знаком милорд герцог. И этот Болингброк даже как-то раз приезжал в Пенсхёрст. Разве это не он привозил тогда эскиз нового щита? Это не он объяснял моему покойному супругу, в чем суть искусства геомансии?[35]

Лодка давно уже тыкалась носом в причал, и Ричард помог мне выбраться из нее и подняться наверх. К нам тут же подскочил слуга с факелом и пошел через сад, освещая нам путь.

– Болингброк арестован, – шепнул мне Ричард.

– Господи, за что?

– Не знаю. Я оставлю тебя в наших покоях, а сам попробую хоть что-то выяснить.

Замедлив шаг под аркой ворот, я сжала его холодные руки.

– Чего именно ты боишься, Ричард?

– Пока ничего, – ответил он, но голос его прозвучал не слишком убедительно.

Он взял меня под локоть и повел во дворец.

Вернулся он только ночью и сообщил, что никому ничего толком не известно, но три человека из ближайшего окружения герцогини уже арестованы; все это люди, хорошо мне знакомые, с которыми я каждый день здоровалась. Ученый Роджер Болингброк действительно навещал нас в Пенсхёрсте, а духовник герцогини десятки раз в моем присутствии служил мессу. Арестован был также каноник из часовни Святого Стефания, находившейся прямо во дворце. Всех троих обвиняли в создании особой схемы для составления различных гороскопов; занимались они этим по просьбе герцогини Элеоноры. Схема была найдена, и, по слухам, составленный на ее основе гороскоп молодого короля предрекал ему скорую смерть, а также то, что английский трон унаследует герцогиня.

– Ты когда-нибудь видела гороскоп короля? – явно нервничая, спросил у меня Ричард. – Он ведь сейчас уехал из Вестминстера в Шин, и при нем только самые близкие люди из королевского совета. А нам приказано оставаться здесь, все мы под подозрением. Как известно, король ненавидит подобные вещи, они пугают его. Когда королевский совет вернется, начнется следствие. Вполне могут вызвать и нас. Милорд Бедфорд никогда не показывал тебе гороскоп короля?

– Ты же знаешь, что он составлял гороскопы для всех, – тихо промолвила я. – Помнишь то устройство, что висело над картой Франции и показывало различное положение звезд? Герцог пользовался им, определял, как располагались звезды при рождении того или иного человека. Он и для меня составил гороскоп. И для себя тоже. Возможно, и для тебя. Наверняка он и для короля, своего любимого племянника, подготовил гороскоп.

– И где они теперь, эти гороскопы? – напряженным голосом осведомился мой муж. – Где?

– Я отдала их герцогу Глостеру… – И тут мне стало страшно. – Ох, Ричард! Я действительно все гороскопы и карты отдала Хамфри Глостеру! Он обмолвился, что интересуется такими вещами. У меня остались только книги, и все они у нас дома, в Графтоне; их завещал мне покойный муж. А все прочее, в том числе и все те устройства, я подарила его брату. – Почувствовав во рту привкус крови, я поняла, что от волнения прикусила губу. Я приложила к ней палец и увидела капельку крови. – Ты думаешь, что герцогиня могла всем этим воспользоваться? Что она воспользовалась гороскопом короля, составленным моим покойным супругом? Неужели меня могут обвинить в том, что я с некой конкретной целью передала герцогу Глостеру королевский гороскоп?

– Вполне возможно, – кивнул Ричард.

И мы стали ждать. Летнее солнце нещадно палило, и кое-где, в наиболее бедных районах города, на вонючих берегах реки уже имели место случаи заболевания чумой. Жара стояла невыносимая. Мне ужасно хотелось вернуться в Графтон, к детям, но король велел всем непременно оставаться при дворе. Никто не смел покинуть Лондон, и дворец напоминал постоянно висящий над огнем котелок с рагу, доведенным до точки кипения. Порой раскаленный воздух прямо-таки давил на город, точно свинцовая крышка на котелок. Король, дрожа от отчаяния, ждал, когда совет распутает дело о заговоре. Генрих был еще очень молод, и его самолюбие чрезвычайно уязвляло то, что не кто-нибудь, а члены его собственной семьи строят против него какие-то козни. Он был воспитан придворными и льстецами, и ему с детства была невыносима мысль о том, что кто-то может просто не любить его. А уж мысль о том, что кто-то в борьбе с ним способен прибегнуть к черной магии, вообще приводила его в ужас. Этого он допустить никак не мог, как не решался и признаться в своих страхах. Люди из его ближайшего окружения боялись и за него, и за себя. Никто даже не представлял, на что способен такой знаменитый ученый, как Роджер Болингброк, если он вздумает причинить кому-то зло. А что, если герцогиня Элеонора собрала целую группу таких ученых? Ведь сообща они могли втайне соткать настоящую магическую сеть и действительно доставить королю немалые неприятности, а может, и довести его до смерти. Что, если прямо сейчас некое магическое вещество уже проникло в него и прокладывает себе путь по его жилам? Что, если он разлетится на тысячу осколков, как стекло, или растает, как воск?

Герцогиня спустилась к обеду в большой зал Вестминстерского дворца, но за столом сидела одна. Держалась она великолепно – ясное, улыбающееся лицо, прежний, чрезвычайно самоуверенный взгляд голубых глаз. В душном обеденном зале, куда волнами, точно чье-то горячее дыхание, вплывали кухонные запахи, она казалась спокойной, даже безмятежной. Ее супруг, герцог Глостер, находился в Шине, уверяя молодого короля во всеобщей любви и пытаясь опровергнуть все то, в чем его дядя кардинал обвинял его и Элеонору. Глостер клялся собственной жизнью, что никогда даже не видел королевского гороскопа, а вот алхимией действительно давно интересуется, и его познания в этой области всегда к услугам племянника. Он заявил, что аптечный огород в Пенсхёрсте уже был посажен в соответствии с определенными знаками Зодиака, когда это поместье перешло к нему, и ему неведомо, кто именно посадил этот огород. Возможно, его брат, бывший владелец поместья. Я в это время вместе с фрейлинами в покоях герцогини шила рубашки для бедных и помалкивала. Я не реагировала ни на внезапные громкие реплики герцогини, ни на ее странный, несколько истерический хохот, ни на ее фразы, что зря король так надолго задержался в Шине, поскольку его приезда все очень ждут в Лондоне. Конечно, ему следовало бы поскорее приехать, рассуждала она, и тогда всем можно будет снова вернуться в деревню, подальше от нестерпимой лондонской жары.

– По-моему, сегодня вечером он все-таки приедет, – нерешительно предположила я.

Элеонора взглянула в окно и ответила:

– Тогда ему следовало бы поторопиться, иначе он непременно попадет под дождь, ведь вскоре разразится страшная гроза!

Ливень начался так неожиданно, что многие фрейлины даже вскрикнули; небо разом почернело, как перья лондонских воронов[36], раздался грозный рокот грома. Ставни на окнах загремели под порывами внезапно поднявшегося ветра, потом вдруг распахнулись, и прямо в комнату посыпался град. Кто-то громко заохал, а я вскочила и, поймав мотавшиеся из стороны в сторону створки ставень, крепко их заперла. Тут молния в небе ударила с таким оглушительным треском, что я невольно вздрогнула и отшатнулась от окна. Гроза бушевала прямо над нами; в течение нескольких минут слышался непрерывный стук града по окнам, словно кто-то горстями бросал в них камешки. И вдруг одна из фрейлин, побледнев, повернулась к герцогине и воскликнула:

– Наш король попал в грозу! Вы сказали, что гроза непременно его настигнет!

По-моему, герцогиня даже толком ее не расслышала; она наблюдала, как я сражалась с порывами ветра, пытаясь закрыть ставни; но через какое-то время до нее дошло, какое обвинение ей только что предъявили, и она, уставившись на эту истеричку, которую, кстати, звали Элизабет Флайт, заявила:

– Ох, Элизабет, не говорите глупостей! Я просто посмотрела на небо и увидела надвигающуюся тучу. Любому стало бы ясно, что идет гроза.

Элизабет Флайт поднялась, поклонилась ей и промямлила:

– Простите, миледи… мне нужно выйти…

– Куда это вы собрались?

– Простите, миледи…

– Вы не можете уйти без моего разрешения! – резко напомнила герцогиня.

Однако Элизабет Флайт не повиновалась. Она даже на стул наткнулась в спешке, так ей хотелось поскорее оказаться за дверью. Еще две фрейлины испуганно вскочили, но все же топтались на месте, не зная, то ли убежать, то ли остаться.

– Сядьте! Немедленно все сядьте! – завизжала герцогиня. – Я приказываю всем сесть!

Элизабет, рванув створки двери, пулей вылетела из комнаты, а все остальные снова плюхнулись на свои стулья, и я заметила, как одна из фрейлин быстро перекрестилась, когда очередная вспышка молнии окрасила помещение в какие-то особенно мрачные, прямо-таки дьявольские тона. Герцогиня Элеонора повернулась ко мне; лицо ее так побледнело, что даже губы казались совершенно бесцветными.