Хозяйка Дома Риверсов

– Жакетта, если он осмелился обвинить меня в том, что я – любовница Уильяма де ла Поля, то почему бы ему не назвать вас ведьмой? Да он и глазом не моргнет!

Мне показалось, что в комнате сразу стало как-то очень тихо и холодно. Я приложила руку к животу, словно защищая зародившуюся там новую жизнь. Фрейлины, находившиеся неподалеку и явно все слышавшие, смотрели на меня расширенными от ужаса глазами, но молчали.

– У него нет никаких оснований для такого обвинения, – тихо заметила я, слыша в ушах бешеный стук собственного сердца. – Вы и сами знаете: я никогда подобными вещами не развлекалась. Это не игрушки. Я даже травами пользуюсь исключительно в лечебных целях и применяю их только для членов семьи. Я никогда в жизни не советовалась ни с одной колдуньей. Я много читаю, но только разрешенные книги; я ни с кем из подозрительных людей бесед не веду…

– У него нет никаких оснований вообще что-либо говорить против нас и нашего двора! – гневно прервала меня Маргарита. – Какие есть у него основания обвинять в предательстве Эдмунда Бофора? Что он имеет против меня? Но помните, Жакетта: отныне он мой враг, а значит, и ваш тоже. А также помните следующее: если у него будет возможность вас уничтожить, он это непременно сделает – просто чтобы досадить мне.

Она замолчала и уселась поближе к камину, а я решила более внимательно ознакомиться с манифестом Йорка. Он требовал выдвинуть против Эдмунда Бофора обвинение в предательстве и арестовать его. Он утверждал, что королева собрала вокруг себя самых дурных советчиков-иностранцев, и все они отнюдь не добра ей желают. Как оказалось, конкретно против меня в манифесте не было ни слова. И все же я уже не могла избавиться от хорошо знакомого мне страха, бившегося где-то в глубине души.

Опасность, грозившая Эдмунду Бофору, вдохновила короля на военные подвиги. Пожалуй, больше ничто не смогло бы побудить его к активным действиям – только угроза его обожаемому кузену. Генрих внезапно стал очень смелым и твердым и объявил, что абсолютно доверяет Сомерсету и прочим своим советникам, а Ричарда Йорка назвал преступным мятежником и потребовал, чтобы во всех городах и графствах собирали войска для борьбы с ним. Королевская армия быстро пополнялась за счет поступлений из всех концов королевства. Никто не хотел поддерживать Йорка, на его стороне осталось лишь ближайшее окружение да те, кто по каким-то личным причинам столь же сильно ненавидел Эдмунда Бофора. Но и герцог Йоркский тоже собирал армию.

Генрих распорядился принести его роскошные доспехи и оседлать боевого коня. Слуги на конюшне, всячески поддразнивая юного королевского знаменосца, уверяли его, что ему предстоит всего лишь очередная приятная прогулка верхом, и обещали непременно сохранить для него обед тепленьким, поскольку он еще до заката успеет вернуться домой. А вот лордам в королевском совете и полководцам Генриха было не до смеха.

Королева и ее дамы вышли на подмерзшую лужайку, где обычно организовывали Вестминстерские турниры, и смотрели, как знатные лорды в торжественном строю собираются выезжать на битву с герцогом Йоркским.

– Жаль, вашего супруга здесь нет, чтобы поддержать нашего короля, – обратилась ко мне Маргарита, наблюдая, как ее муж садится на своего серого боевого коня.

Поверх шлема на Генрихе красовалась королевская корона; впереди развевался боевой штандарт. Глаза короля возбужденно горели, и от этого он казался значительно моложе своих тридцати лет; он радостно улыбался и махал рукой Маргарите.

– Боже, храни короля, – тихо промолвила я, представляя себе закаленного в боях, опытного сорокалетнего Ричарда Йоркского, возглавлявшего свое войско.

Завыли трубы, барабаны задали ритм, и первой на марш выдвинулась кавалерия; ее знамена полыхали особенно ярко на фоне ясного морозного неба, а доспехи рыцарей так и сверкали; копыта тяжелых коней оглушительно грохотали по булыжной мостовой. Затем шли лучники, а следом – пикинеры. Это была лишь малая часть королевской армии; десятки тысяч стояли в Блэкхите и ждали королевских приказов. Советникам действительно удалось собрать для Генриха могучую армию. А сам он имел твердое намерение идти на север и там дать бой мятежному герцогу.

Но поход на север так и не состоялся. Ричард Йорк прибыл сам. Он явился в королевский шатер и преклонил перед Генрихом колено. Он, по-моему совершенно искренне, умолял короля снять со столь высокого поста герцога Сомерсета и перечислял его многочисленные старые грехи: потерю земель во Франции, позорное поражение под Руаном и, наконец, весьма возможное уничтожение гарнизона в Кале; он предостерег, что если герцог по-прежнему из эгоистических соображений будет самостоятельно командовать крепостью и городом, то обречет их на неизбежную гибель.

Большего герцог Йоркский, на мой взгляд, и сделать не мог; да и запас аргументов он исчерпал.

– Нам его мнение совершенно безразлично, – отрезала Маргарита, когда в тот вечер я расчесывала ей волосы перед сном. – И нам совершенно безразлично, что он думает об Эдмунде Бофоре, о Кале, обо мне или о вас. Он побоялся, что неизбежно потерпит поражение, когда выяснил, что у нас армия в три раза больше, чем у него. Он понял, что ему придется отказаться от всех своих прежних заявлений и просить у нас прощения. Мы сломили его. И его бунту конец. Да, мы все-таки его сломили!

Я промолчала. Герцог действительно публично преклонил колена перед королем и поклялся никогда больше не поднимать против него своих сторонников. Вся страна видела, что король по-прежнему любим своими подданными, а герцог – нет. Вся страна поняла, что Эдмунд Бофор неприступен, как крепость, а герцог Йоркский проиграл, даже не вступив в битву.

«Не сомневаюсь, что это сделано напоказ. Да, герцог Йоркский покаялся, но вряд ли его недовольство исчерпано», – писал мне Ричард из Кале.

Зато королевская чета переживала период бурного единения под воздействием охватившей их общей радости. Маргарита обращалась с мужем так, словно он вернулся победителем после тяжелых боев с врагом.

– Но он же все-таки отправился на войну, – оправдывалась она передо мной. – И я думаю, если бы битва состоялась, он бы повел свое войско сражаться. На этот раз он сам возглавил армию, а не сбежал в Кенилуорт!

Теперь король стал каждый день выезжать верхом, надев свои чудные, украшенные гравировкой доспехи и демонстрируя всем свою готовность к любому повороту событий. Эдмунд Бофор, вернувшийся из Кале, гулял с ним вместе, и его красивое смуглое лицо всегда было повернуто к королю; он внимал каждому слову Генриха и соглашался с ним со всем. Двор переехал в Виндзор, и в приливе счастья король простил всех и вся.

– Почему он не арестует их и не обезглавит? – вопрошала Маргарита. – Почему он простил их?

Но таков уж был наш король. После того как он объявил прощение всем мятежникам, его восторг по поводу столь успешных военных действий вылился в предложение снарядить военную экспедицию в Кале и использовать тамошний гарнизон как базу для отвоевания прежних владений Англии. То есть Генрих решил пойти по стопам своего отца, который, впрочем, был куда более героическим и волевым правителем. Для Эдмунда Бофора это было прямой возможностью спасти собственную репутацию. Я полагала, что королева просто в восторг придет в связи с намерением Генриха и Бофора отправиться во Францию, однако, когда я отыскала ее в спальне, где она выбирала какую-то вышивку, она показалась мне очень печальной. Увидев меня, она подвинулась и кивком пригласила меня сесть рядом.

– Мне невыносимо даже думать, что он примет участие в таком рискованном деле, – тихо произнесла она. – Я и представить себе не могу, чтобы он участвовал в сражениях.

Меня приятно удивили ее чувства.

– Вы с такой нежностью относитесь к его милости королю? – с надеждой отозвалась я. – Хорошо понимаю вас: мне тоже всегда невыносимо тяжело, когда Ричард отправляется на войну.

Маргарита так резко тряхнула своей хорошенькой головкой, словно я ляпнула какую-то непростительную глупость.

– Вовсе нет! Я беспокоюсь не из-за Генриха, а из-за Эдмунда! Из-за герцога Сомерсета. Что с нами будет, если его ранят?

Я только вздохнула и ответила:

– На войне тоже бывает удача. И я бы на месте вашей милости попыталась обеспечить некое посредничество: попросила бы Господа о помощи, велела бы отслужить мессу во спасение короля и… его сподвижников.

Лицо Маргариты радостно вспыхнуло.

– Да, вы правы. Это легко сделать. Ужасно, если с ним что-то случится! Ведь у короля не осталось ни одного прямого наследника, кроме Ричарда Йоркского, но я скорее умру, чем увижу, как Йорк наследует трон после всего, что он сказал и сделал. И если уж мне суждено стать вдовой, то замуж я никогда больше не выйду – ведь все считают меня бесплодной. – Маргарита покосилась на мой выступающий живот. – Вы даже не представляете себе, каково это – все время ждать, надеяться, молиться, но так ни разу и не почувствовать даже признаков беременности!

– А их по-прежнему нет? – уточнила я.

Я надеялась, что уж теперь-то королева наконец забеременеет, ведь король, настроенный столь воинственно, наверняка должен был бы проявить и большее супружеское рвение.

Она покачала головой.

– Нет. Никаких. А если Генрих действительно отправится во Францию, то ему на поле брани придется лицом к лицу встретиться с моим дядей, королем Франции, и уж если Генрих тогда снова вздумает сбежать или отступить, то над нами все будут просто смеяться!

– Не волнуйтесь, в бою у него будут хорошие командиры и советчики, – успокоила я. – Как только он доберется до Кале, Ричард приставит к нему крепкого знаменосца, чтобы тот хорошенько его охранял.

– Ричард был с ним рядом и прежде, когда единственное, с чем Генриху выпало столкнуться, это Джек Кейд со своим сбродом, – возразила королева. – Какой-то нищий капитан и банда крестьян, вооруженных вилами! Но вы бы посмотрели тогда на нашего короля, Жакетта! Боже мой, он был в ужасе, он был испуган, как девчонка! Я ни разу не видела, чтобы он так быстро гнал коня, как в тот раз, когда мы покидали Лондон… – Маргарита даже рот прикрыла ладошкой, пытаясь остановить этот поток предательских признаний. – Но если он удерет от французского короля, я буду навек опозорена, – очень тихо прибавила она. – И тогда о моем позоре узнают все. Вся моя семья.


– Рядом с королем будут его друзья, – попыталась я подбодрить ее. – Люди, привыкшие воевать. Например, мой муж и Эдмунд Бофор.

– Да, Эдмунд поклялся спасти Кале, – снова воодушевилась Маргарита, – а он, безусловно, человек слова. Он поклялся мне на коленях! А еще он поклялся, что никто и никогда не будет обвинять меня в утрате Кале, что он непременно сохранит этот город для меня и для Англии. Он сказал, что принесет эту победу мне в подарок – как приносил когда-то те маленькие безделушки, которые так любил дарить. А еще он обещал, что закажет из золота ключ от Кале и я смогу носить его в волосах. Они отплывают уже в апреле.

– Так скоро?

– Король приказал выслать из Кале все имеющиеся суда, чтобы перевезти его армию через пролив. Он ведь взял с собой огромную армию и еще тысячу матросов для своих кораблей. Да, он говорил, что они непременно отплывут в апреле. Без задержек.

Я колебалась.

– По-моему, как только соберется весь его флот, он должен сразу же выйти в море, – осторожно заметила я. – Это невероятно тяжело – держать столь огромную армию в ожидании.

Королева, разумеется, не поняла, что я намекаю на тот ужасный год, который мы с Ричардом напрасно потратили на причалах Плимута, ожидая, пока король сделает то, что обещал. Нет, она, конечно, и не догадывалась о том, чего нам стоило это ожидание.

– Конечно, – ответила она, – как только Эдмунд Бофор приведет корабли, король со своей армией выйдет в море. Я уверена, Эдмунд сумеет обеспечить его безопасность.

Мне было совершенно ясно, что отныне Эдмунд Бофор целиком и полностью занимает то место в привязанностях королевской четы, которое прежде занимал Уильям де ла Поль. Король всегда нуждался в опоре, в человеке, который мог бы им командовать; он прямо-таки испытывал страх, если такого человека рядом не было. Ну а королева… королева просто чувствовала себя одинокой. Да, все было так объяснимо.

– Милорд Бофор, конечно, благополучно доставит короля в Кале; и мы, слава Богу, вполне можем на него положиться, – только и произнесла я.



Западная Англия, лето 1452 года



Но милорд Бофор остался в Англии. Он велел моему мужу собрать в Кале все имеющиеся в распоряжении гарнизона суда и переплыть с ним через пролив, чтобы затем сопровождать короля, который во Франции начнет новую военную кампанию. Ричард, собрав корабли, стал ждать распоряжения, дабы сразу же отправить их за английской армией; но наступила и миновала весна, а приказ к отправке так и не был получен.

На время родов я перебралась в Графтон. Я очень обрадовалась, что Ричард ни в какой военной кампании в этом году участвовать не будет. А насчет ребенка я, как обычно, оказалось совершенно права; я никогда в этом отношении не ошибалась, проверяя свои внутренние ощущения с помощью обручального кольца, подвешенного на нитке над округлившимся животом. Если кольцо начинало вращаться по часовой стрелке, это означало, что родится мальчик, а против часовой стрелки – девочка. Можно, конечно, называть это «деревенской магией», предрассудками и полной чепухой, в которую верят только повивальные бабки, я и сама с улыбкой соглашалась: да-да, конечно, это чепуха, однако способ этот никогда меня не подводил. Новорожденную малышку я назвала Элеонорой; теперь она спала в той же деревянной колыбели, где до нее няньки качали по очереди наших с Ричардом девятерых детей. А Ричарду я написала, что у него родилась дочка и у нее такие же, как у него, темные вьющиеся волосы и голубые глаза. Я очень просила его взять отпуск и приехать домой посмотреть на нашу малышку.

Но Ричард не приехал. Их гарнизону приходилось туго: его теснили войска герцога Бургундского, разбившие лагерь неподалеку. В Кале очень опасались, что герцог может устроить осаду. Мой муж был не так уж далеко от меня, всего лишь по ту сторону пролива, в одном дне пути, но меня не покидало ощущение, будто нас разлучили давным-давно и находится он где-то очень далеко.

Однажды вечером, пока нянька обедала внизу в столовой, я в детской смотрела, как спит моя новорожденная девочка в своей колыбельке, а потом достала из мешочка, висевшего у меня на поясе, бабушкины гадальные карты, перетасовала их, сняла часть колоды и вытащила одну карту. Я положила ее в колыбельку, прямо на крошечное вышитое одеяльце. Мне хотелось выяснить, когда я снова увижу Ричарда и что еще готовит мне будущее.

Это оказался «Шут», или «Простак» – крестьянин с палкой на плече, на конце которой болтался открытый дорожный мешок, пустой, без денег, зато с надеждами. В другой руке крестьянин держал посох, чтобы легче было преодолеть лежащий впереди путь. За штаны его тянул какой-то пес – символ низменной человеческой натуры, которая всегда увлекает людей назад; однако крестьянин продолжал идти вперед. Эта карта словно говорила: воспрянь духом, возроди свои надежды, ты еще можешь достигнуть великой цели, только продолжай двигаться вперед, исполненный мужества, даже если понимаешь, что глупо на что-то надеяться. Но вот что привлекло мое внимание: на шапке у крестьянина была белая роза! Я долго сидела, держа эту карту в руке и размышляя, что это значит: авантюрист или просто искатель приключений с белой розой на шапке?

Когда я вернулась ко двору, то первым делом спросила королеву, нельзя ли Ричарду вернуться домой, однако она толком мне ничего не ответила, поскольку и она, и король были расстроены новостями о беспорядках – мелких мятежах и прочих выражениях недовольства во всех графствах вокруг Лондона. Народ снова вспомнил все свои старые обиды. Джек Кейд был пойман и казнен, но те вопросы, которые он выдвигал от имени народа, так и не были услышаны, и его требования – справедливый суд, соблюдение законов, честное распределение налогов и отмена придворного фаворитизма – по-прежнему значились на повестке дня. Жители Кента, возглавляемые очередным неизвестным капитаном, заявляли, что в первую очередь король должен устранить от власти всех своих фаворитов, которые разворовывают королевскую казну и дают дурные советы. А жители Уорикшира и вовсе взялись за оружие, утверждая, что Джек Кейд жив и поведет их за собой. Король, точно не замечая всех этих волнений и возмущенных воплей, начал, как и всегда летом, поездку по стране, намереваясь в каждом из городов устроить судебное разбирательство по делу тех, кого подозревают в предательстве и измене. И повсюду его сопровождал Эдмунд Бофор, герцог Сомерсет, его вечный спутник и конфидент. Эдмунд Бофор был рядом с королем и когда они направились в юго-западную часть Англии, в Эксетер, и вместе вынесли смертный приговор нескольким обвиняемым, которые не сделали ничего дурного, разве что сетовали на чрезмерную влиятельность герцога.

Здесь, на побережье, в порту, у людей были особые причины жаловаться, ведь им пришлось целый год терпеть грабительские налеты расквартированного там войска – того самого, которое должны были отправить в Гасконь, чтобы отвоевать ее. Жители Плимута гневно возмущались бессмысленным простоем собранного войска, торчавшего на причалах, поскольку видели то, чего так никогда и не увидели королевские придворные: с каким расточительным безумием король сперва потребовал собрать армию, а затем оставил ее прозябать без дела. И вот теперь осужденные королевским судом должны были умереть за то, что всего лишь сказали правду и, собственно, ничего сверх того, о чем твердили и мы с Ричардом – особенно когда терпение моряков было исчерпано, а солдаты прикончили все запасы провизии. Но этим несчастным не повезло: их разговор подслушали шпионы и объявили их предателями. За предательство всегда полагалась смертная казнь; к тому же всепрощающая натура нашего короля вдруг дала сбой и, как бы повернувшись вокруг своей оси, вдруг показала свою темную сторону: его угрюмый, даже злобный нрав.

Как-то в Эксетере я неторопливо возвращалась из часовни в покои королевы и случайно встретилась с Эдмундом Бофором.

– Это чрезвычайно неприятная работа, – заметил он. – Но вам ни в коем случае не стоит печалиться из-за грехов этих селян, миледи.

Я искоса взглянула на него: он, судя по всему, был искренне обеспокоен тем, что я стану печалиться.

– Ну, я-то видела, чего «этим селянам» стоило пребывание здесь войска и флота, которых так и не отправили во Францию! – отрезала я. – Это ведь мой муж был вынужден расквартировать здесь целую армию, невольно навязав здешним жителям ее содержание. Хотя нам и тогда уже было ясно, как это тяжело для них. А теперь им придется уплатить еще одну и очень высокую цену!

Бофор просунул мою руку себе под локоть, предлагая мне на него опереться, и с сочувствием произнес:

– Но ведь и вам пришлось уплатить за это высокую цену. И вам, и вашему супругу, лорду Риверсу, это далось нелегко. Я не знаю в Англии лучшего командира и более надежного человека, который способен был бы сейчас удержать Кале. И тогда у меня тоже не было ни капли сомнений: Риверс сделает все, что в его силах, чтобы сохранять армию в боевой готовности.

– Да, он и сохранял! – Я уже не скрывала своего возмущения. – Он и в Кале, разумеется, сделает все, что в его силах, но если король по-прежнему не будет высылать солдатам жалованье, гарнизон попросту взбунтуется. Точно так же, как взбунтовался Кент. Как сейчас бунтует Девон.

– Я попытаюсь воздействовать на короля, миледи, – пообещал герцог, словно оправдываясь передо мной, – и вы можете передать своему мужу, что я никогда о нем не забываю. Все-таки я – констебль Кале и никогда не манкирую своими обязанностями; я в долгу и перед вашим мужем, и перед гарнизоном. Но, увы, казна пуста, а двор буквально пожирает золото; каждый раз, переезжая на новое место, мы тратим целое состояние. И потом, наш благословенный святой король немалые средства вкладывает в строительство университетов и колледжей, дабы этим прославить Господа. Он также осыпает милостями своих ближайших друзей, жаждущих только денег и славы. Но я попытаюсь решить эту проблему, чтобы и король был доволен, и ваш муж, как и лорд Уэллс, его боевой товарищ, не остался в Кале совсем без средств.

– Рада это слышать, – сухо промолвила я. – Могу лишь поблагодарить вас от имени моего мужа.

– А теперь мы намерены, как и собирались, послать экспедицию в Бордо! – радостно сообщил Бофор.

– В Бордо? – равнодушно переспросила я. – Опять в Бордо?

Он кивнул и сказал:

– Мы должны поддержать англичан, живущих во Франции. Они находятся под сильнейшим давлением со стороны французов, но горячо обещали оказать им сопротивление и открыть для нас ворота Бордо, если мы сумеем привести туда английскую армию. Тогда мы могли бы вновь отвоевать те земли, которые потеряли. Я собираюсь послать туда Джона Талбота, графа Шрусбери. Вы, конечно, отлично его помните.

Джон Талбот был одним из самых верных и надежных командиров, служивших под началом моего первого мужа; он славился своими молниеносными атаками и абсолютной, даже несколько кровавой волей к победе. Но теперь Талбот был уже стар, а после того, как французы взяли его в плен и выпустили под честное слово, он поклялся никогда больше не брать в руки оружие и не выступать против французского короля.

– Нет, Талбот слишком стар для участия в сражениях, – возразила я. – Ему, должно быть, не меньше шестидесяти.

– Шестьдесят пять, – улыбнулся герцог. – Но он готов биться! И, как всегда, исполнен храбрости.

– Но ведь французы освободили его под честное слово! И он пообещал никогда больше не воевать с ними. Как же можно отправлять его туда? Насколько я знаю, это человек чести. Нет, он, конечно же, откажется.

– Да одно лишь присутствие Талбота поднимет боевой дух нашей армии, – заявил герцог. – Он просто возглавит войско, но меча при нем не будет. Это великая, славная миссия, и я непременно позабочусь, чтобы его войско было надежным и хорошо подготовленным. Я сделаю все возможное, леди Риверс. Все, что в моих силах. – Он приподнял руку так, чтобы иметь возможность поцеловать мои пальцы, лежавшие на сгибе его локтя, – весьма необычный, но изящный жест. – Мне чрезвычайно приятно было бы служить вам, леди Риверс. И мне бы очень хотелось, чтобы вы считали меня своим другом.