Хозяйка Дома Риверсов

– Простите, ваша милость, но вам ведь наверняка известно, что меня воспитывали не при английском дворе, так что я впервые присутствую при рождении английского принца.

Я улыбнулась, однако герцогиня Сесилия – считавшая себя, разумеется, истинной англичанкой, – проигнорировала мою улыбку.

– Прошу вас, – продолжала между тем я, – объясните мне, как происходит подобное торжество? Как мальчика будут представлять королю?

– Прежде всего его следует представить королевскому совету, – ответила герцогиня, явно удовлетворенная и даже польщенная моим смиренным тоном. По-моему, она поняла, что никакого подвоха мы с Маргаритой заранее не планировали. – А затем уже, чтобы признать младенца наследником трона и принцем королевской крови, королевский совет должен представить его самому королю, и король должен официально объявить его своим сыном и наследником. Без этого, то есть если он не будет признан своим отцом, он наследником английского трона являться не может. И не сможет принять свои титулы. Но ведь в этом отношении никаких сложностей не возникнет, не так ли?

Маргарита по-прежнему молчала; она откинулась на спинку кресла с таким видом, словно у нее совершенно не осталось сил.

– Не так ли? – повторила герцогиня.

– Ну, разумеется! – моментально нашлась я. – Я уверена, что герцог Сомерсет уже совершил все необходимые приготовления.

– И вы, конечно же, позаботитесь о том, чтобы мой муж, герцог Йоркский, был в числе приглашенных? – с несколько заносчивым видом потребовала Сесилия Невилл. – В полном соответствии с его законными правами, кстати.

– О да, я непременно собственноручно передам герцогу Сомерсету записку королевы, – заверила я ее.

– И, разумеется, все мы также были бы чрезвычайно рады присутствовать на крещении, – прибавила герцогиня.

– О, конечно!

Я уж думала, что у нее хватит наглости поинтересоваться, нельзя ли ей быть крестной матерью, но она удовольствовалась прощальным реверансом, величественно развернулась и позволила мне ее проводить. За дверь мы вышли вместе. Там в приемной по-прежнему находился тот красивый мальчик, которого я заметила раньше; при виде нас он резво вскочил на ноги и низко мне поклонился. Оказалось, что это старший сын герцогини, Эдуард. Это был на редкость милый ребенок, с золотисто-каштановыми волосами, темно-серыми глазами и веселой улыбкой; он был высокий, самое малое мне по плечо, хотя, как потом выяснилось, ему было всего одиннадцать.

– Ах, вы и сына с собой прихватили! – воскликнула я. – Я видела его, когда входила к королеве, но не узнала.

– Да, это мой Эдуард, – сообщила Сесилия, и голос ее потеплел от гордости. – Эдуард, ты ведь, кажется, знаком с леди Риверс, вдовствующей герцогиней Бедфорд?

Когда я протянула мальчику руку, он с изящным поклоном ее поцеловал.

– Ох, немало он разобьет женских сердец, – с улыбкой обронила я. – Он ведь одних лет с моим сыном Энтони, верно?

– На один месяц старше, – уточнила герцогиня. – А ваш Энтони сейчас в Графтоне?

– Нет, в Гроуби, вместе с сестрой, – ответила я. – Учится должным образом вести себя. По-моему, ваш мальчик выше ростом, чем мой.

– Растут вверх, как сорная трава, – посетовала она, отбросив всю свою спесь. – А до чего быстро они вырастают из башмаков! А сколько сапог снашивают! У меня ведь еще два мальчика и маленький Ричард в колыбели.

– И у меня теперь только четыре сына, – грустно произнесла я. – Первенца своего, Льюиса, я потеряла.

Она тут же перекрестилась со словами:

– Храни их всех Господь. Я помолюсь Пресвятой Богородице, чтобы Она утешила вас.

Эта беседа о детях как-то объединила нас, и герцогиня, шагнув ближе ко мне, кивком указала на двери королевских покоев.

– Все прошло хорошо? Она хорошо себя чувствует?

– Очень хорошо, – кивнула я. – Роды, правда, продолжались всю ночь, но держалась она мужественно, и ребенок родился замечательный.

– Здоровый и сильный?

– Сосет отлично и кричит во все горло, – сказала я. – Чудесный мальчик.

– А король? Он здоров? Почему же он не здесь? Я была уверена, что он непременно придет посмотреть на первенца.

Я беззлобно улыбнулась.

– Он по мере сил служит Господу и своему народу. Он сутками простаивал на коленях ради благополучного появления на свет его сына и наследника английского трона и переутомился.

– О да, – отозвалась она. – Но я слышала, что он заболел еще во дворце Кларендон и его привезли домой в портшезе, это так?

– Он просто очень устал, – возразила я. – Он почти все лето ездил по стране, преследуя и наказывая мятежников. Как в этом году, так и в прошлом. Он прилагал все силы, чтобы в нашей стране восторжествовали справедливость и правосудие. Мы ведь даже в ваших владениях побывали.

Сесилия резко вздернула голову, услышав в моих словах упрек.

– Если король предпочитает кого-то из фаворитов своим ближайшим родственникам и наилучшим советчикам, всегда следует ждать беды! – горячо заявила она.

Я подняла руку, прерывая ее.

– Простите, но я вовсе не имела в виду, что ваши вассалы как-то исключительно мятежны или же Невиллы, родичи вашего отца, представляют собой на севере Англии сколько-нибудь беспокойное соседство для нашего короля. Я говорю о том, что король очень много трудился, желая убедиться, что его законы правят в Англии повсеместно. Когда герцог Йоркский, ваш супруг, прибудет на очередное заседание совета, то он, не сомневаюсь, сумеет заверить пэров, что в его владениях нет даже намека на какой бы то ни было мятеж и его родственники, ваша семья, герцогиня, способны жить в мире с северным семейством Перси[57].

Сесилия поджала губы, явно готовясь дать мне сердитый отпор, однако заметила сдержанно:


– Разумеется, все мы хотим лишь служить королю и стараемся всемерно его поддерживать. Нельзя допустить дележа нашего Севера.

Тогда я улыбнулась ее сыну и спросила у него:

– Ну а ты, Эдуард, чем займешься, когда вырастешь? Хочешь стать великим полководцем, как твой отец? Или тебя больше привлекает служение церкви?

Он поклонился и, застенчиво потупившись, произнес:

– Когда-нибудь я стану главой Дома Йорков. И мой долг – всегда быть готовым служить моему Дому и стране в том качестве, в каком меня призовут, когда придет мое время.

Крещение новорожденного принца отмечали пышно. Королева заказала ему во Франции золоченую крестильную рубашечку, которая стоила дороже, чем платье крестной матери младенца, герцогини Анны Бекингемской. Крестными отцами стали архиепископ Кентерберийский и Эдмунд Бофор, герцог Сомерсет.

– Разумно ли это? – тихо обратилась я к ней, когда она называла своему духовнику имена выбранных ею крестных.

Мы с ней стояли на коленях перед маленьким алтарем в ее родильных покоях, а священник находился за ширмой. Никто не смог бы услышать моего тихого, но настойчивого голоса.

Она даже головы в мою сторону не повернула и, по-прежнему оставаясь в молитвенной позе, прошептала:

– Никто другой мне не нужен. А герцог будет о нем заботиться и заступаться за него, как если бы это был его собственный сын.

Я только головой покачала; я видела, что она уже успела натворить, окружив своего мальчика избранными придворными: теми людьми, которым она доверяет, – то есть либо назначенными Сомерсетом, либо его родственниками. И если король никогда уже не очнется, она, наверное, приставит к своему сыну целую маленькую армию, чтобы его защитить.

Герцогиня Анна Бекингемская понесла драгоценное дитя к купели Вестминстерского аббатства, и я заметила, как гневно поглядывает на меня Сесилия Невилл из толпы знатных дам, словно именно я ответственна за очередной щелчок по носу ее мужу, герцогу Ричарду Йорку, которому, собственно, и следовало бы быть крестным отцом младенца. Никто не комментировал отсутствие короля, ведь крещение – дело крестных, да и королева все еще пребывала в родильных покоях. Но, как известно, шило в мешке не утаишь. Не мог же король болеть вечно? Должно же было ему когда-нибудь полегчать?

На пиру после крещения Эдмунд Бофор отвел меня в сторонку и попросил:

– Передайте королеве, что я непременно вскоре соберу большой совет, приглашу туда и герцога Йоркского, а потом отвезу маленького принца в Виндзор показать королю.

– Но, ваша милость, что, если Генрих не проснется, когда ему предъявят дитя? – засомневалась я.

– В таком случае я буду настаивать, чтобы совет признал ребенка вне зависимости от того, узнал его король или нет.

– А нельзя ли заставить их сделать это, не показывая им короля? – предложила я. – Всем известно, что он болен, однако, если члены совета увидят его только что не бездыханным…

Бофор поморщился.

– Нет, это, к сожалению, невозможно. Я пытался, так и скажите королеве, но совет настаивает на том, чтобы ребенка представили королю в присутствии всех. Ни одна отговорка тут не пройдет; члены совета любое наше объяснение найдут слишком странным и заподозрят, что король умер, а мы это скрываем. Нам и так Господь даровал куда больше времени, чем можно было надеяться. Однако логическая развязка близка. Совету необходимо видеть короля, а ребенка показать королю. И мы никак не можем этого избежать. – Он помолчал, явно колеблясь. – Есть и еще одна вещь, о которой мне лучше сразу предупредить вас, а уж вы в свою очередь предупредите королеву: поползли слухи, что ребенок вовсе не сын короля.

Я замерла, почуяв опасность.

– Вот как?

Он кивнул.

– Разумеется, я изо всех сил стараюсь приглушить эти сплетни. Ведь подобная болтовня – это чистой воды предательство! И я, конечно, позабочусь о том, чтобы каждый, кто смеет распускать эти гнусные слухи, закончил свою жизнь на виселице. Но поскольку король скрыт даже от глаз придворных, разговоры все равно будут продолжаться; на чужой роток, как известно, не накинешь платок.

– А кого называют отцом ребенка?

Герцог посмотрел на меня, взгляд его темных глаз был абсолютно честен.

– Понятия не имею, – ответил он, хотя уж кому это было знать, как не ему. – Вряд ли это вообще имеет какое-то значение.

Хотя значение это имело огромное!

– Так или иначе, никаких свидетельств тому не имеется, – добавил он.

Это, по крайней мере, было правдой. Слава Богу, никаких свидетельств нарушения королевой супружеской верности действительно не было.

– К сожалению, – продолжал Бофор, – герцог Йоркский все время требует показать младенца королю и королевскому совету. Так что королю придется хотя бы подержать сына на руках.

И вот двенадцать лордов, членов совета, явились во дворец, чтобы отвезти ребенка вверх по реке и представить его отцу. Возглавлял их Сомерсет, а мне предстояло сопровождать принца – вместе со всеми его няньками и мамками. Герцогиня Анна Бекингемская, крестная мальчика, также собиралась поехать. День был холодный, осенний; барк был тщательно укрыт плотными занавесями, а младенец крепко спеленут и завернут в меха. Нянька держала его на руках, сидя на корме, прочие прислужницы устроились возле нее, там же находилась и кормилица. Следом за нами плыли еще два барка: на одном герцог Сомерсет со своей свитой, на втором герцог Йорк и его сторонники. Прямо-таки флотилия необъявленных врагов! Я стояла на корме и смотрела на воду, прислушиваясь к ее успокоительному шелесту и наблюдая за мощными рывками весел.

Мы заранее сообщили, что лорды намерены посетить короля, и я была потрясена видом Виндзора, когда мы высадились у его ступеней и прошли через притихший замок до верхних дверей, у которых стояла стража. Обычно, если король со своим двором отправлялись из одного замка в другой, слуги использовали эту возможность, чтобы после их отъезда все хорошенько омыть и отчистить, а затем закрыть королевские покои до следующего визита. Но поскольку короля отослали в Виндзор, а весь двор остался в Вестминстере, слуги даже не открывали большую часть помещений и спальных комнат; пустовали и те огромные кухни, где обычно готовили еду для сотен человек; в приемных и пустых конюшнях царило гулкое эхо. А те немногие, кто на этот раз сопровождал короля, разместились прямо в его личных покоях; остальной замок был пуст и казался совершенно заброшенным. Прекрасный парадный зал, обычно являвшийся сердцем дворцовой жизни, имел весьма небрежный, какой-то обшарпанный вид; даже камин не был вычищен, и неровно мерцавший в нем огонь свидетельствовал о том, что разожгли его совсем недавно. В замке было холодно и полутемно. Голые стены не украшали гобелены, да и многие окна по-прежнему были закрыты ставнями. На полу шуршал пересохший старый тростник; в подсвечниках торчали жалкие огрызки свечей. Я пальцем поманила к себе тамошнего дворецкого.

– Почему огонь в каминах не разожгли заранее? Где королевские гобелены? Эти помещения выглядят просто позорно!

Он склонил голову.

– Простите меня, ваша милость, но здесь у меня в распоряжении всего несколько слуг. Остальные находятся в Вестминстере, обслуживают королеву и герцога Сомерсета. И потом, все равно ведь король никогда в эти комнаты не заходит. Если вам угодно, я велю затопить камины в комнатах врачей и их слуг. Ведь кроме врачей здесь никто не бывает; нам приказано не допускать сюда никого, если только он не прислан самим герцогом.

– Мне угодно, чтобы вы затопили все камины и повсюду зажгли свечи! Пусть залы королевского замка выглядят, как и подобает: светлыми, чистыми и приветливыми, – заявила я. – А если у вас недостаточно слуг для содержания этих помещений в чистоте, вам следовало доложить об этом. Его милость короля, безусловно, надо обслуживать гораздо лучше, чем это делается сейчас. Он все-таки король Англии! И вы обязаны относиться к этому с должным уважением.

Дворецкий поклонился, выслушав мои упреки, но вряд ли он был со мною согласен. Если король ничего не видит, какой смысл развешивать на стенах ковры? Если во дворце никого не бывает, зачем подметать парадный зал и приемные? Если в замке никто не гостит, зачем разжигать огонь в каминах? Я заметила, что герцог Сомерсет, стоя у двойных дверей, ведущих в личные покои короля, поманил меня к себе. Стражи там не было, только один дежурный.

– Объявлять о нашем прибытии нет необходимости, – быстро сказал мне герцог.