Хозяйка Дома Риверсов

Весь день мы ждали новостей. Наконец в Йорк явились, сильно хромая, двое раненых и доложили, что у нас прекрасная позиция на вершине холма, но снегопад очень мешает лучникам, а стрельбу из пушек делает и вовсе невозможной.

– Он всегда приносит с собой плохую погоду, этот мальчишка! – воскликнула королева. – Он явно предпочитает сражаться под дождем или под снегом. А за спиной у него вечно бушует буря. Можно подумать, это его врожденное свойство.

Обед подали в зале, но там почти никого не осталось, кроме тех придворных и слуг, которые были слишком стары или слабы, чтобы их заставили идти в армию, а также нескольких старых воинов, которые были изувечены в предыдущих боях, когда дрались за короля и королеву. Я посмотрела на слугу, весьма ловко подававшего кушанья с помощью единственной руки, и вздрогнула, подумав о своем сыне, у которого руки-ноги были пока что целы, однако сейчас он где-то там, в снегу, ждал атаки вражеской кавалерии.

Королева гордо восседала в центре большого стола; принц находился рядом. Маргарита громко распоряжалась подачей блюд, а я, устроившись во главе стола вместе с фрейлинами, уныло размазывала по тарелке какое-то рагу: есть мне совершенно не хотелось. Зато те, у кого муж, сын или брат не стояли сейчас под снегом на том холме, ели с должным аппетитом. Ну а мы, тревожившиеся за своих близких, не могли проглотить ни кусочка.

К полудню в город непрерывным потоком стали стекаться люди – в основном раненые, еще способные передвигаться самостоятельно. Они рассказывали, что вдоль дороги, ведущей в Йорк, лежат сотни умирающих, а поле брани завалено тысячами трупов. Больница в аббатстве, городская больница для бедных, особая больница для прокаженных, все церковные убежища и приюты были забиты ранеными; там поспешно накладывали на раны грубые повязки, затыкали колотые раны корпией, ампутировали конечности, но чаще всего выносили мертвых и собирали их для захоронения. Йорк походил на кладбище; в его южные ворота вливался бесконечный поток людей, которые шатались, как пьяные, и обливались кровью, точно недорезанные телки. Мне и хотелось спуститься вниз, и страшно было столкнуться с этими лицами – я боялась, что увижу среди мертвых Ричарда или Энтони, смотрящих на меня пустыми глазами, с головой, разнесенной выстрелом из этих новых ружей или же раздробленной ударом боевого топора. Так что я заставила себя сесть в королевских апартаментах у окна. Держа в руках какое-то шитье, я все время прислушивалась к реву и грохоту приближавшейся армии.

Темнело; день подходил к завершению. Значит, должна кончиться и битва? Никто ведь не может драться в темноте? Однако колокола уже прозвонили повечерие, а гонец так и не явился к нам с вестью об одержанной нами победе. Король по-прежнему стоял на коленях в аббатстве; он простоял так с девяти утра, а теперь было уже девять вечера, и королева послала его личных лакеев, чтобы те оторвали его от бесконечных молитв, накормили и уложили в постель. Но мы с нею продолжали бодрствовать возле неярко горевшего огня; она сидела, поставив ноги на дорожный сундучок с драгоценностями и положив рядом теплый плащ.

Мы провели так всю ночь, а на рассвете, при первых холодных лучах весеннего солнца, в двери аббатства кто-то с силой забарабанил. Маргарита вскочила. Было слышно, как привратник медленно спускается и открывает двери. Кто-то громко требовал королеву, и Маргарита, схватив плащ, бросилась вниз.

– Разбудите короля, – велела она мне напоследок.

Прибежав в комнату Генриха, я тряхнула за плечо его лакея и сообщила:

– Новости с полей сражений. Приготовьте его милость в дорогу. Быстро!

Затем я поспешила вниз и в просторном вестибюле увидела какого-то человека с гербом лорда Клиффорда на плаще; он стоял перед королевой на коленях, низко опустив голову.

Маргарита повернула ко мне белое как мел лицо, и на мгновение вновь мелькнула та испуганная девочка, которая не желала выходить замуж, пока прямо в день свадьбы не выяснит, что ждет ее в будущем. Тогда я, конечно, ничего подобного предсказать не могла. Жаль, что у меня не было возможности предупредить ее.

– Мы проиграли сражение, – бесцветным голосом промолвила она.

Я выступила вперед с вопросом:

– А мой муж? И мой сын?

Незнакомец покачал головой.

– Неизвестно, ваша милость. Там было слишком много… Я смотрел, но всех не упомнишь. Поле завалено трупами, такое ощущение, будто в Англии все разом взяли и умерли. Я никогда не видел столько… – Он закрыл руками лицо. – Некоторые пытались бежать, хотели перебраться по маленькому мостику, но йоркисты погнались за ними, завязалось сражение, мостик подломился, и все они попадали в воду – и ланкастерцы, и йоркисты. Почти все они были в тяжелых доспехах и, конечно, утонули. И луг там тоже весь усеян трупами, и берега реки… Вода в реке красная от крови. А снег все падал, падал, и таял на лицах, как слезы…

– А твой хозяин, – прошептала Маргарита, – лорд Клиффорд?

– Мертв.

– А мой главнокомандующий, сэр Эндрю Троллоп?

– Мертв. И лорд Уэллс, и лорд Скроуп. Сотни лордов, тысячи солдат. Это напоминало день Страшного суда, когда мертвые встают из могил. Вот только они-то не встали. Нет, не встали. Все они так и лежат на земле. Теперь эти войны должны закончиться, потому что, мне кажется, и воевать-то некому – все мужчины в Англии мертвы.

Шагнув к королеве, я крепко стиснула ее ледяные руки. Король, в тот момент спускавшийся по лестнице, в изумлении воззрился на нас обеих, перепуганных, крепко державшихся за руки.

– Мы должны немедленно уезжать отсюда, – обратилась к нему Маргарита. – Мы проиграли бой.

Генрих кивнул и с некоторым раздражением воскликнул:

– Я же предупреждал вас! Я отказывался воевать в святой праздник, но Эдуард не пожелал слушать моих предостережений.

За королем по лестнице следовали его лакеи; они несли его Библию, распятие, скамеечку для молитв и домашний алтарь. Вскоре появились слуги, которые тащили сундуки с одеждой и мехами Маргариты.

Мы вышли во двор.

– Поедете со мной? – спросила она, вновь становясь похожей на ту девочку, которую я когда-то привезла из Франции. – Я не хочу уезжать одна.

Но я не колебалась ни мгновения; у меня даже мысли не возникло ее сопровождать. Я уже решила для себя, что сейчас расстанусь с ней, даже если мы никогда в жизни больше не увидимся.

– Мне нужно найти Ричарда и Энтони, – произнесла я, с трудом выталкивая слова изо рта. – Мне придется отправиться прямо туда и отыскать их тела. Возможно, мне удастся хотя бы должным образом их похоронить. А затем я вернусь к детям.

Маргарита кивнула. Лошади были уже оседланы и готовы в путь, вещи сложили в повозку, сундучок с драгоценностями королевы приторочили к ее седлу. Принц уже вскочил на своего пони; он был в теплом плаще для верховой езды и в шапочке колпачком; спереди на шапке красовалась его эмблема: лебедь.

– Мы непременно за все отомстим! – с веселой яростью заявил он, глядя на меня. – Я сам позабочусь о том, чтобы всех предателей казнили. Клянусь!

Но я лишь головой покачала. Меня уже тошнило от их жутковатой мстительности.

Королеву подсадили в седло; я подошла к ней и поинтересовалась:

– Куда вы поедете?

– Мы перегруппируемся, – поделилась она своими планами. – Не могут же все мои воины быть мертвыми! Мы соберем еще людей. Я добуду денег – в Шотландии, во Франции. В конце концов, король и принц при мне, и мы еще вернемся. Мы вернемся, и тогда я непременно надену голову Эдуарда Марча на пику близ Миклгейт-Бар рядом с полусгнившей головой его отца! Я ни за что не остановлюсь на этом. Не остановлюсь, пока у меня есть сын. Он был зачат, чтобы стать королем, и я воспитывала его для того, чтобы он стал королем!

– Я знаю, – ответила я и отступила назад.


А Маргарита подняла руку, давая сигнал к отправлению. Потом помахала мне, крепче сжала поводья, и в ее ласковом взгляде, устремленном на меня, светилась искренняя любовь. Напоследок она быстро, одним пальцем нарисовала в воздухе тот самый знак – колесо Фортуны, – потом пришпорила коня и умчалась.

Весь день в город шли толпы раненых, хромых, едва державшихся на ногах; они просили перевязать им раны и дать хоть немного поесть. Надев теплый плащ, я вывела из конюшни коня и поскакала на юг, по дороге, ведущей в Тоутон, – тогда как все королевские придворные устремились как раз в противоположном направлении. Я заглядывала в лицо чуть ли не каждому из многих сотен людей, мимо которых проезжала, надеясь отыскать Ричарда или Энтони. Я неизменно пугалась, когда мне навстречу с помощью самодельного костыля ковылял изувеченный человек; я застывала на месте, заметив в придорожной канаве чью-то курчавую каштановую голову с засохшей кровью в волосах. Я взяла с собой лишь одного охранника, он ехал впереди меня, и каждый раз я заставляла его останавливаться, стоило появиться человеку верхом на коне, который едва держался в седле, склонив голову на грудь. Я приставала к этому человеку с вопросами, не видел ли он лорда Риверса, не знает ли, что случилось с его полком. Но никто ничего о Ричарде не знал.

До меня постепенно доходило, какой невероятно долгой и изнурительной была эта битва, как тяжело было сражаться в глубоком снегу и при таком обильном снегопаде, когда человек ничего не видел дальше кончика своего меча. Люди возникали в белой слепящей мгле и слепо наносили удары, но вскоре падали замертво, столь же слепо сраженные противником. Ланкастерским лучникам, стрелявшим против ветра, было особенно трудно попадать в цель. Зато лучники йоркисты, которым ветер дул в спину, стреляли вверх по склону холма и буквально выкашивали ланкастерских солдат, ожидавших приказа атаковать. Когда же ряды воинов сблизились, началась настоящая мясорубка: люди, сталкиваясь, как слепые, кололи друг друга клинками, рубили топорами, хотя сами толком не понимали, кого именно убивают, кто в данный момент одерживает победу. Один человек потом рассказывал мне, что, как только спустилась ночь, половина тех, кто уцелел, буквально попадали на землю от усталости да так и уснули среди мертвых тел, а потом всех их засыпало снегом – точно укрыв саваном и мертвых, и живых.

Дорога была забита людьми; их было так много, и все они были такие грязные и оборванные, что я не могла отличить одного от другого; в итоге этот непрерывный поток горя и страданий заставил меня свернуть с пути, и я, встав в воротах какого-то дома, просто наблюдала, как они проходят мимо. Мне казалось, эта страшная процессия никогда не кончится. Все эти люди избежали смерти на поле боя, но все они были изранены, окровавленны, голодны и насквозь промокли и продрогли под снегом…

– Мама, матушка! – раздался голос Энтони.

Однако я не поверила собственным ушам, решив, что голос сына мне просто чудится.

– Энтони? – недоверчиво произнесла я вслух.

Спрыгнув с седла и спотыкаясь, я бросилась вперед. Меня тут же поглотил этот непрекращающийся поток изувеченных, истерзанных людей; они налетали на меня, толкались, а я хватала их за руки, заглядывала в их изумленные серые лица и все повторяла:

– Энтони? Энтони?

А потом я увидела сына. Он бежал ко мне, отделившись от какого-то небольшого отряда, и мой взор в одно мгновение жадно охватил его всего, с головы до ног; я сразу заметила и его измученные глаза, и его мрачную усмешку, и то, что он цел и невредим. Энтони протягивал ко мне руки, и его милые, его драгоценные руки тоже были целы и невредимы; он не потерял ни мизинца; его плечи не были рассечены до кости; и он держался на собственных ногах! Правда, шлема у него на голове не было, но и на его лице, сером от усталости, я не обнаружила ни единой царапины.

– Ты цел? Ты здоров? – не веря собственным глазам, воскликнула я. – Мальчик мой, ты действительно цел и невредим? Как же тебе удалось выжить в таком ужасном сражении?

Улыбка Энтони, обычно веселая, сейчас была исполнена горечи.

– Не волнуйся, я абсолютно цел, – заверил он, – и благодарю за это Бога, Он хранил меня весь тот жуткий день и всю ту долгую ночь. Но почему здесь ты? Что ты здесь делаешь, мама? Это же сущий ад!

– Тебя ищу, – пояснила я. – И скажи мне… Скажи мне честно, Энтони, что с твоим отцом?

– Ох, нет! – крикнул он, догадавшись, о чем я беспокоюсь. – Нет, мама, с ним все в порядке! Он не ранен. Он просто… – Энтони осмотрелся. – Да вот и он!

Я обернулась, и передо мной оказался Ричард. Чуть раньше я бы вряд ли его узнала. Нагрудная пластина его доспехов была пробита как раз в том месте, где сердце; лицо почернело от копоти и крови; и все-таки он снова пришел ко мне, как и всегда, словно ничто и никогда не могло разлучить нас.

– Ричард, – прошептала я.

– Любимая, – хрипло откликнулся он.

– Ты спасся?

– Я же всегда к тебе возвращаюсь.

И мы втроем поскакали на запад. Нам хотелось умчаться подальше от этой страшной дороги, ведущей в Йорк; там было уже не продохнуть от людей, на коленях моливших дать им хотя бы напиться, а обочины были устланы телами мертвых или тех, кто упал и не имел больше сил подняться. Мы гнали коней напрямик по широкой равнине, пока не наткнулись на домик какого-то фермера, и нам позволили переночевать в амбаре, вымыться в ручье и даже продали нам немного еды: густой овощной фермерский суп с крупой и ломтиком разваренной баранины и немного домашнего эля.

Поев, Ричард уже не казался до такой степени обессиленным, и я решилась очень осторожно спросить, хоть и боялась его ответа:

– Ричард, королева отправилась на север, а затем поедет в Шотландию; она намерена перегруппировать войско, собрать еще рекрутов и снова сюда вернуться. Как в данном случае поступим мы с тобой?

Последовало долгое молчание. Энтони и Ричард переглядывались, словно опасаясь сообщать мне нечто пугающее.

– В чем дело? – Я переводила глаза с одного на другого. – Что случилось?

– С нами покончено, – заявил наконец Энтони. – Мне очень жаль, матушка, но я отдал свой меч. Я принес присягу Йорку.

Я была потрясена. И повернулась к мужу, но и он сразу признался:

– Я сделал то же самое. Я все равно больше не стал бы служить королеве. Нет, только не в такой армии, только не под таким командованием! Кроме того, битву мы безнадежно проиграли, и нам ничего другого не оставалось – только вручить победителю меч и сдаться. Я думал, Эдуард велит нас казнить, однако… – На лице Ричарда появился некий призрак улыбки. – Однако он был милостив и принял наши мечи. Прости меня, отныне я обесчещен, я больше не рыцарь. Мы поклялись в верности Йорку, и теперь для нас все кончено: я уже никогда не смогу поднять против него оружие. Да, я потерпел поражение, я сдался, я вручил свой меч противнику. Я принес присягу Дому Йорков. Больше я не могу служить ни Генриху, ни Маргарите: со вчерашнего дня они для меня вне закона.

Именно то, что он назвал короля и королеву по имени, потрясло меня больше всего. После этого я окончательно поняла: все действительно кончено, все в нашей жизни полностью переменилось.

– Генрих… – повторила я, словно впервые произнося это имя. – Ты назвал короля Генрихом?

– Нашего короля зовут Эдуард, – ответил мой муж так, словно хотел, чтобы я это запомнила. – Король Англии Эдуард Четвертый.

Я лишь головой покачала. Весь день я ехала в потоке раненых и искалеченных людей, но и вообразить не могла, что наше дело проиграно окончательно. Я так долго прожила рядом с Маргаритой, что теперь, казалось, способна была мыслить только в рамках сражений. Я полагала, что мы просто потерпели еще одно поражение, однако непременно будет и следующая битва. И, глядя на измученное лицо мужа и запавшие глаза сына, я уточнила у мужа:

– По-твоему, Генрих и Маргарита никогда больше не сумеют отвоевать трон?

Ричард показал мне пустые ножны, где всегда лежал его меч, украшенный чудесной чеканкой, и сказал:

– Я им в этом, так или иначе, больше не помощник. Я сдался победителю. Я вручил свой меч новому королю. И принес ему клятву верности.

– Значит, мы больше не служим Дому Ланкастеров? – допытывалась я, все еще не в силах в это поверить.

Энтони кивнул.

– С этим покончено, мама. Нам еще повезло: у нас хоть головы на плечах остались.