И дети их после них
Часть 52 из 63 Информация о книге
Они с Руди нашли уголок, откуда можно было глазеть на танцпол, оставаясь невидимыми. Там они спокойненько выдули бутылку, которую стащили с какого-то стола. В бутылке почти ничего не осталось. Они лежали, опираясь на локти и скрестив ноги, и ничего больше не ждали: они были в порядке. – Я, пожалуй, пойду. – Куда это? – спросил Руди. – Никуда. А то, если останусь вот так, усну. – Ну и что? – А я не хочу спать. Вот и все. Патрик с грехом пополам поднялся на ноги. Его качало. Он стал себя ощупывать. – Что ты ищешь? – Нож. – Куда ты его дел? – Вот зараза. Он опустился на колени и наконец нащупал его. Потом засунул обратно за ремень, прикрыл рубашкой. Снова схватился за бутылку. – Я допью. Руди не повел бровью. Как будто у него был выбор. Да и вообще, Патрик был явно не в духе. Около рта пролегла желчная складка, кожа на скулах натянулась, как у трупа. Впереди у него не так уж много стаканов. И он собирался выпить их все. Он поднес бутылку к губам и осушил ее. – Ну, чтобы бошам не досталось[42]. Он страшно опьянел – до шума в ушах и металлического вкуса во рту. Взглянул на этого идиота – волосы дыбом, весь в морщинах, тупой до невозможности. Бедняга, никчемный придурок, живет впустую, не видать ему успеха у женщин. Лучше бы сдох уже, честное слово. – Давай, не ударь в грязь лицом, – сказал Руди. Патрик усмехнулся и пошел, согнувшись и тяжело дыша. В руке он все еще держал бутылку. Вскоре он добрался до столов, и ему пришлось пробираться между ними, помогая себе плечами и руками. Людям даже задницей лень было пошевелить. Ему наступали на ноги. Какие-то мальчишки толкнули его. Еще и чурки. Последний стаканчик и – домой. Кто-нибудь да отвезет его. Он на секунду остановился у какого-то стола, присев верхом на скамейку. Народу кругом – пропасть, музыка ревет. Нет, только посмотрите на этих идиотов: туда-сюда, туда-сюда, орут, воняют. Он взглянул на стол, уставленный стаканчиками с остатками пива, красного вина. Выпил все, что нашел. Заметил, что на него смотрят. Целая семья – бабушки-дедушки, внуки. – Чего надо? Ничего. Нечего им сказать. Слабаки. Он хотел было встать, но запутался ногами в скамье и, прежде чем понять это, потерял равновесие и грохнулся мордой о землю. К нему подбежал отец семейства. – Погодите, не двигайтесь. Патрик лежал, уткнувшись лицом в пол и задрав ноги. Он был в ловушке и не стал сопротивляться. Встав на ноги, он поднес руку ко лбу. Он ничего не чувствовал, но на рубашку и на обувь капала кровь. Нос был рассажен во всю длину. Он потрогал его пальцем, палец провалился в рану. Стоявший перед ним тип многозначительно поморщился. – Ничего себе, здорово вы расшиблись. – Глубоко? Мужчина схватил Патрика за запястье и оттянул его руку, чтобы лучше видеть. – Ага. Неслабо. Патрик языком проверил зубы. Почувствовал во рту металлический вкус – кровь. Но особых повреждений, похоже, не было. – Ничего, – сказал он. Он посмотрел на руки, на одежду. Жена того типа достала из сумочки пачку бумажных носовых платков, и муж протянул их Патрику. – Все нормально, – сказал тот. – А кровь-то все идет, надо же. Патрик чувствовал себя глуповато, ноги у него были как будто ватные. Он протянул вперед руку, чтобы посмотреть, не дрожит ли она. Завтра он ничего не будет помнить, останутся только раны да синяки. Рука дрожала. – Мы сходим за пожарными. – Не надо. Все хорошо. И не такое бывало. Он вытирал кровь платком. Когда тот намок, он сунул его в карман и взял другой. Понадобилось еще два платка, прежде чем кровотечение поутихло. Тип все не унимался и порывался вызвать помощь. Это был приятный полный мужчина, с изрытым оспой лицом и сединой в волосах. Вся семья наблюдала за его действиями. Герой – куда там! – Да отвяжитесь вы. – Резким движением Патрик вырвался у него из рук. Он плохо держался на ногах. – Сам разберусь. И ушел, с трудом переставляя ноги. Шок привел его немного в чувство. Он побрел к танцполу. В ставшем синим свете под медленный фокстрот, обнявшись, топтались на ламинате пары, и он с головой ушел в их созерцание. Кулаки пудовыми гирями свисали у него с рук. Время от времени он подносил ко лбу носовой платок, вкладывая в этот жест последние силы. Минула полночь. Дело зашло далеко. Тут-то он и увидел сына, который танцевал с какой-то девушкой. Юноша крепко прижимал ее к себе, оба двигались под музыку с грацией медузы. Гнусавый голос Эроса Рамазотти пел о болезни любви, и каждая из пар, сжимавшая друг друга в объятиях, казалось, была захвачена сознанием важности своей судьбы. Женщины вспоминали о смутных горестях. Даже мужчины ослабили оборону, и на их лицах читалось что-то вроде досады – угрызения совести. Благодаря этой простенькой мелодии жизнь вдруг предстала перед ними тем, чем она была, – черновиком, чередой фальстартов. Грустная песня итальянца нашептывала им в ухо тайну несложившихся жизней, укороченных разводами и траурами, исковерканных работой, обгрызенных со всех сторон, полных бессонных ночей и одиночества. Это заставляло задуматься. Мы любим, мы умираем, и ничто от нас не зависит, ни наши страсти, ни наш конец. Но в голове у Антони не было места подобным мыслям. Они с подружкой танцевали, прильнув друг к другу, неразделимые, смешав свой пот и волосы. Патрик видел, как рука сына забиралась все выше по спине девушки. Он что-то сказал ей на ухо. Песня кончилась, и они тихо ушли, не держась ни за руки, ни за что другое. Отец еще постоял немного вот так, тяжело дыша, не в силах сдвинуться с места. Его даже перестала мучить жажда. Он знал одно: спать он не хочет. 7 Хасину надоело все – дальше некуда. Корали наткнулась на коллег, и растащить их теперь не было никакой возможности. Пришлось сесть с ними и выпить всем вместе. Три пары, а если и было что-то, что Хасин ненавидел в своей новой жизни, так это общение с другими парочками. Всегда наступал такой момент, когда мужчины начинали беседовать между собой. Приходилось играть в эту игру. Какой-нибудь тип в спортивной рубашке и мокасинах начинал рассказывать тебе, как он рассчитывает продать повыгоднее свою квартиру, чтобы приобрести новую побольше. Да ему-то какое дело, честное слово? Кроме того, Суазик и Ромен недавно купили себе мопса, идиота полного, который все время доставал Нельсона. У Хасина было одно желание – всадить ему заряд дроби и посмотреть, что из этого выйдет. Ему даже выпить было нельзя – завтра на работу. Корали, должно быть почувствовав, что что-то не так, положила ему на колено руку. Время от времени она нажимом призывала его к порядку. Сигнал срабатывал. Он еще больше взбесился, когда пошел пописать и наткнулся на этого кривоглазого засранца. Он знал, что эта долина мала, что все тут родственники, но это все же слишком. Плюс ко всему ему пришлось смыться, как какому-то трусу. Он не мог иначе, ведь ему надо было вернуться за стол к тем придуркам. Он странно чувствовал себя, как будто что-то вот-вот произойдет. А еще ему было стыдно и все время казалось, что за ним следят. Он то и дело посматривал на часы и оглядывался по сторонам: не идет ли кто еще. Тем временем Реми со своей телкой уговаривали их с Корали поехать покататься на лыжах. Жесть. – Только на уик-энд. – Честно говоря, у меня были дела с комитетом на работе. Шале на три дня – это же всего по пятьсот франков на нос получится. – Да я даже кататься не умею, – заметил Хасин. – Ничего страшного. Вот увидишь, горы – это такая красота. Корали настаивала, и вялые протесты Хасина становились все неслышнее. Можно было подумать, что он спятил и решил все же не упускать такого прекрасного случая отморозить себе яйца. – Нет, правда, поезжайте без меня. – Всего два дня. – Два дня – делов-то. Будем делать фондю. Ты выпьешь горячего вина. Все это продолжалось так долго, что Хасин стал уже подумывать, уж не сговорились ли они, чтобы его окончательно достать. В конце концов он отключился от разговора и стал наугад шарить глазами по толпе. Народу поубавилось. Диджей на танцполе крутил одну за другой медленные мелодии – для танцев, но еще и для того, чтобы успокоить страсти. На краю танцпола покачивался какой-то тип. – Нет… – произнес Хасин. – Что? – спросила Корали. Хасин встал. Он узнал его, этот силуэт, который никак не решался грохнуться об пол. Это был он, тот, кто раскурочил ему челюсть. – Э! – сказала Корали и попыталась поймать его за руку. Лицо ее парня изменилось до неузнаваемости. Ей даже стало страшно. – Что-нибудь случилось? – спросила Суазик. Хасин не видел лица, но ему это было и ни к чему. За пять недель в больнице и четыре месяца реабилитации эта нелепая фигура врезалась ему в память, он узнал бы ее где угодно, в темноте, с закрытыми глазами, она въелась ему в самые кишки. Разговоры за столом умолкли. Все переглядывались с соответствующим видом. Корали попыталась исправить ситуацию: – Перестань! Что на тебя нашло? Фигура на краю танцпола, казалось, снова стояла перед выбором, какое принять положение – вертикальное или горизонтальное, потом все-таки сдвинулась с места. Хасин перешагнул через скамью. Корали хотела было его удержать, но ее рука ухватила одну пустоту. – Ничего особенного, – сказала она, неуверенно улыбнувшись. Все последовали ее примеру. Мужик тем временем припустил; несмотря на свое состояние, Хасину сначала даже трудно было за ним поспевать. Они уходили все дальше от бала, веселье понемногу стихало у них за спиной. Вскоре они остались одни, и о празднике ничего не напоминало, кроме далекого однообразного гула. Они прошли еще немного в южном направлении, на расстоянии двадцати-тридцати метров один от другого. Мужик подошел к берегу, он так шатался, что несколько раз оступился, разбрызгивая воду. Но тем не менее он упрямо продолжал свой путь, без устали шагая только вперед, в самый конец трехкилометрового пляжа, самого длинного на озере. В его целеустремленности, в этой пьяной тяжеловесности было что-то от вьючного животного, как будто есть у него задача и он выполняет ее почти независимо от собственной воли. Через десять минут они дошли до того места, где песок становился грязью, превращался в топкую смесь камышей, колючего кустарника и высокой травы. Только теперь Хасин решился оглянуться. Незаметно для себя они прошли немалое расстояние. Мужик достиг своей цели, нашел плоский камень и сел на него. Согнув худые колени и положив на них вытянутые руки, он смотрел на озеро, на тьму. Хасин подошел, пригнувшись, потом встал на колени, чтобы удобнее было следить за ним. Среди травы и камышей возвышался неподвижный силуэт, похожий на индейца. Человек ничего не делал. Тишину время от времени нарушало кваканье лягушек. Хасин ждал своего момента. Потом мужчина, похоже, начал клевать носом. Отяжелевшая голова его свесилась на грудь. Пора, подумал Хасин. Но тот почти сразу пришел в себя и встрепенулся, что-то бормоча себе под нос. Не переставая ворчать, он поднялся на ноги. Похоже было, что он ругается, упрекает кого-то в чем-то. Эти сетования все продолжались, пока он не без труда разувался, снимал рубашку, брюки, носки. Наконец, трусы. Раздевшись догола, он осторожно вошел в воду по пояс. Лег на спину, полежал на воде, как выдра, а потом без предупреждения поплыл прочь от берега. – Чего это он? Он плыл брассом, неловко, беспорядочно выбрасывая вперед белые руки, но все же плыл. Хасин встал во весь рост, чтобы лучше видеть. Но фигура уже почти пропала из виду, растворилась вдали, в отсутствии горизонта, где-то между мраком и водой. Он увидел еще что-то вроде беловатой ряби, потом все скрылось.