Империя травы. Том 2

Кафф Молоток проводил свои дни, перетаскивая тяжелые обломки камней среди руин Наглимунда, а его ночи проходили в грязной яме вместе с другими рабами. Ему было трудно спать, когда умирающие стонали, а живые плакали, но усталость заставляла погрузиться в тяжелое забытье.

Каждую ночь ему снились сны.

С самого детства подкидыш Кафф только одну вещь умел делать лучше остальных – забираться в самые разные места. У него были короткие, но сильные ноги, а руки – длинные и мощные, как у брата Аарта, кузнеца аббатства. В детстве, если он совершал ошибки, сердившие взрослых, Кафф убегал и прятался на крышах. Позднее, когда подрос, он залезал на сторожевые башни или самые высокие стены цитадели. Иногда часами просиживал где-то на высоте, пока священники или другие люди, которые были им недовольны, ходили от дома к дому и кричали, чтобы он спустился и принял наказание.

В конце концов отец Сивард пришел к выводу, что удивительные способности Каффа есть дар божий – «дар тому, у кого нет никаких других», сказал священник – и убедил остальных давать ему поручения, которые соответствовали бы его способностям. Вскоре Кафф чинил черепицу в цитадели или соломенные крыши городских домов, звонил в колокол на шпиле Святого Катберта, гонял голубей и грачей со статуй святых, украшавших фронтон церкви. «Молоток», так стали его называть, и Кафф невероятно гордился своим новым именем. Как кузнец – брат Аарт – или колесный мастер – брат Гирт: это значило, что у него есть собственное ремесло и он исполняет волю Бога.

Кроме того, Кафф был сильным, его руки налились мускулами от постоянного лазанья, а пальцы, способные сжимать ветку или выступ на стене, стали подобны когтям совы, не выпускающей свою добычу. Иногда солдаты с крепостных башен давали ему грецкий орех, чтобы он сломал его большим и указательным пальцами. Они даже делали ставки с теми, кто раньше не видел этот фокус. Кафф немного беспокоился, что делать ставки нехорошо по отношению к Богу, и не рассказывал о них отцу Сиварду, но с удовольствием показывал, на что способен. Ему нравилось иметь друзей, пусть они иногда и дразнили его и называли плохими именами, когда он делал что-то неправильно. Кафф не винил их, когда они сердились. Он знал, что его мысли движутся медленно, а язык далеко не всегда работает как нужно.

Сначала Кафф был Катбертом в честь аббатства, куда его подбросили; отец Сивард любил повторять, что оно вдохновило его, когда он решал, как назвать подкидыша, потому что Катберт являлся покровителем хромых и увечных. Но маленький Кафф никак не мог правильно выговорить имя святого, хотя оно стало и его собственным. У него получалось «Каффер», потому что он умел произносить не все звуки, а «Кафф» оказалось еще проще.

Он не всегда чувствовал себя счастливым, но считал свою жизнь полезной. Ему казалось, что он понимает, чего от него хочет Бог, и считал, что это ему по силам, и, наверное, однажды его призовут на Небеса. Он верил во все это… пока демоны с белыми лицами не напали на его дом, не убили друзей и не сделали его рабом.

Каждую ночь он спал, дрожа на влажной земле, и ему снились сны – но не о счастливых временах, что помогло бы ему спастись от реальности хотя бы на время. Нет, ему снилось, будто кто-то его зовет – точнее, призывает. Сны приходили и до падения Наглимунда, но сейчас, точно река, вышедшая из берегов, превратились в ревущий поток – с того момента, как он закрывал глаза и пока не просыпался. Они были почти одинаковыми – из темноты звучал голос женщины, который его звал, умоляя к ней прийти.

«Ты нужен, – говорила она ему одну ночь за другой. – Мы тебя ждем».

Но день за днем он просыпался в грязной яме, оставаясь пленником белолицых демонов, не в силах пойти куда бы то ни было, кроме бесконечного движения между разрушенной церковью и растущей горой мусора, который сносили туда он и остальные рабы. Но теперь сны не оставляли его в покое даже днем, и, хотя Кафф думал медленно, когда начинал, уже не мог остановиться.

Быть может, святая Мать Элизия зовет его на Небеса? Кафф рассказал другим рабам про свои сны, просил их объяснить, что значит голос, который его зовет, но никто не мог дать ему ответ. Одни лишь молча на него смотрели, другие начинали сердиться. Все они медленно умирали, избитые, голодные и уставшие, порабощенные лишенными сердца существами, уничтожившими их дома и убившими почти всех родных. Некоторые многое бы отдали, чтобы им снились сны Каффа – и у них оставалась хоть какая-то надежда.





Вийеки казалось, что ему никогда не удастся избавиться от Шан’и’асу. Поэт Пика Голубого призрака написал:

Опасайся благотворительности.

Если ты дашь голодающему ребенку корку хлеба,

То скоро почувствуешь жалость к слугам, забывающим

Умастить маслами твою ванну.

Ты можешь перестать бить своих рабов,

Когда они смотрят на тебя без любви.

Все хорошее зашатается и рухнет

Из-за корки хлеба.





Вийеки всегда считал, что короткое стихотворение полно иронии: сочувствие Шан’и’асу к низшим классам стало одной из главных причин запрета на его творчество, наложенное Кланом Хамака. Но сейчас Вийеки казалось, что в словах поэта больше правды, чем он думал прежде.

«Ведь когда разрешено одно исключение, – думал Вийеки, – как не пойти дальше? Как остановиться?»

Вийеки подавил вздох, недостойный магистра, и поднял руку.

– Нонао, – сказал он секретарю, – передай десятнику, чтобы перестал бить смертного раба.

Нонао выкрикнул приказ, и десятник Строителей повернулся с разгневанным лицом, но, как только увидел Верховного магистра, наблюдавшего за ним со ступенек, уронил прут, упал на колени и прижал лоб к влажной земле.

Вийеки спустился вниз, двигаясь соразмерно своему положению. Первая часть работ не заняла много времени, инженерам потребовалось менее двух дней, чтобы при помощи молотов и крюков обрушить остов храма смертных, который теперь лежал в руинах. Но Вийеки знал, что расчистить место от обломков так же быстро не удастся, и камень нужно будет сначала убрать, чтобы Строители начали откапывать находившееся под землей старое здание. Даже помощь нескольких сотен смертных рабов могла ускорить работы лишь до определенного предела – ведь большинство из них были женщинами, детьми или стариками, – и Вийеки ждал прибытия королевы с тем же трепетом, с каким фермер перед сбором урожая ждет приближения бури.

«Но это необходимо сделать. Мать всего сущего не разделяет симпатию к Шан’и’асу. Она без колебаний казнит нас всех, если будет недовольна».

Вийеки подошел к десятнику, который все еще стоял на коленях. Он избивал раба – мужчину, который выглядел здоровым и сильным, хотя сейчас закрывал руками голову. В живых осталось совсем немного смертных, и было бы досадно потерять еще одного.

– Что здесь произошло? – спросил Вийеки.

Десятник теперь сидел на корточках, но не осмеливался посмотреть в глаза Верховному магистру.

– Тысяча извинений, милорд, но этот… этот раб, он говорит с остальными. Он их отвлекает, и, насколько я понимаю, подстрекает против нас.

– Не позвольте им его убить! – взмолилась другая рабыня, женщина. – Он просто не понимает, вот и все. Он туповатый.

Вийеки не настолько хорошо владел языком смертных, чтобы понять все ее слова, но уловил «понимать» и «туповат», а остальное додумал. Он посмотрел на раба, которого избивали, – тот смотрел на него между пальцами.


– Как его зовут? – спросил Вийеки у женщины.

– Кафф, милорд. Так его все называют. Он туповат. Но он не имел в виду ничего плохого.

Вийеки отмахнулся от ее объяснений и посмотрел на сгорбленную фигуру. У раба были длинные сильные руки, но, когда он их опустил, Вийеки разглядел лицо и недоуменный взгляд и уже не сомневался, что правильно понял женщину.

– Кафф, – сказал Вийеки. – Тебя так зовут?

Раб быстро закивал головой и широко улыбнулся, показав, что у него не хватает нескольких зубов.

– Кафф, – повторил он. Его язык был слишком большим, а речь медленной и невнятной. – Кафф Молоток. Это правда! Кафф – хороший парень. – А затем, совершенно неожиданно, прежде чем Вийеки, его секретарь или десятник успели что-то сделать и его остановить, раб подбежал к Вийеки, распростерся перед ним и обнял за ноги. – Не делайте больно Каффу. Я стараюсь работать! Стараюсь!

Десятник поспешил к ним, чтобы оттащить раба от магистра, но было уже слишком поздно – магистерская мантия Вийеки была испачкана. Десятник схватил нарушителя и швырнул его в грязь. Раб остался лежать на спине, он плакал, поджав руки и ноги, точно умирающее насекомое. Десятник вытащил из-за пояса остро заточенное тесло и вопросительно посмотрел на магистра, спрашивая разрешения избавиться от раба.

– Стараюсь работать! – пронзительно завизжал раб.

В течение тысяч лет хикеда’я избавлялись от таких ошибок природы при рождении, защищая священную королевскую кровь и чистоту расы, какой она вышла из Сада. Но сейчас они жили в другом веке – связь аристократов хикеда’я со смертными женщинами приветствовалась, полукровки, вроде дочери Вийеки, должны были помочь спасти их народ. Уверенность, в которой его воспитывали, теперь поколебалась, в точности как сказал Шан’и’асу, и Вийеки знал, что он один из тех, кто помог ослабить основы. Возможно, поэт, несмотря на разговоры о его предательских симпатиях к отверженным, видел правду, которая ускользала от аристократов Хамака – даже королевы. И как только врата жалости приоткрыты, пусть и совсем незначительно, их совсем непросто снова закрыть.

«И чем все это закончится?» – Вийеки не знал ответа на свой вопрос. Но он прекрасно понимал, что до прибытия королевы осталось совсем немного времени, и ему был необходим каждый раб, которого удалось спасти от мести Жертв Кикити.

– Мы должны сохранить здоровых и сильных рабов, когда есть такая возможность, – сказал он десятнику. – Пусть он работает один, чтобы его болтовня не отвлекала других.

Десятник удивленно посмотрел на магистра, но быстро опомнился – теперь его лицо выражало лишь полное послушание.

– Как скажете, Верховный магистр. – Десятник снова засунул тесло с длинной рукоятью за пояс.

Потом грубо схватил раба за руку и повел к куче мусора, которая находилась довольно далеко от места работы остальных смертных. Жестами и шлепками по голове и плечам раба десятник объяснил ему, что следует делать.

– Все смертные – животные, – сказал Нонао, когда остальные рабы вернулись к работе. – Они даже хуже животных. Смотрите, это существо испачкало вашу одежду, милорд.

– Мы все должны чем-то жертвовать ради общего блага, – сказал Вийеки. – Для нашей расы. И для Сада, нас породившего.

– Я слышу королеву в вашем голосе, – ответил секретарь, но Вийеки чувствовал, что сомнения все еще не оставили Нонао.

«И все из-за корки хлеба», – подумал Вийеки, проклиная поэзию.





После того ужасного дня, когда повязка соскользнула с ее глаз, сон Зои стал прерывистым и наполненным кошмарами, но время шло, и королева больше ее не призывала. Хикеда’я либо ничего не заметили, либо им было все равно.

«Единственное преимущество быть слугой, – подумала она. – Ты настолько не имеешь значения, что тебя просто никто не видит».

Она молилась, чтобы все так и оставалось.

Зои даже не рассказала Вордис о том, что произошло, но подруга почувствовала ее страх, когда она вернулась, и постаралась утешить.

– Мы все боимся, когда ждем первого посещения Матери всего сущего, – сказала слепая женщина. – Не позволяй страху тебя преследовать. Он пройдет. Скоро он станет твоей второй натурой.

Зои не могла представить, как страх может стать второй натурой, но ее вполне устраивало, что королева утратила к ней интерес. Если бы ее забыли окончательно, Зои была бы счастлива. Однако случилось иначе.

На четвертый или пятый день после первого посещения королевы один из Зубов появился в фургоне и знаками дал понять, что ему нужна Зои. Напуганная, не понимающая, поведут ее к королеве или на быструю казнь, она двигалась столь же беспомощно, как в одном из своих жутких снов, позволив поднять себя в жесткое седло лошади стража, точно груду тряпья. Небо было высоким и ярким, дул сильный ветер, и, когда страж тряхнул поводьями, лошадь двинулась вперед. Зои огляделась по сторонам – быть может, она в последний раз видит небо.

Снегопад прекратился, хотя горы, возвышавшиеся на северо-востоке, покрывали шапки снега, и Зои без особого интереса спросила у себя, где они сейчас находятся. Должно быть, они уже пересекли границу и едут по землям смертных – впрочем, это не вызывало сомнений, – но где именно? Как далеко они от того места, где валада Росква и Асталинские сестры приняли ее к себе много лет назад? Удалось ли выжить кому-то из них? Быть может, они сумели отстроить свое поселение после нападения скалияров. Зои искренне на это надеялась. Ей будет легче умирать с уверенностью, что кто-то из последовательниц Росквы жив и продолжает работать и смеяться, разделяя все, чем они владели.

Мысль о новой встрече с королевой приводила Зои в ужас, но, когда страж направил лошадь в сторону от фургонов, Зои ощутила пронизывающий холод. Значит, ее ждет смерть. Ее увезут подальше и убьют. В Наккиге ее бы отправили в Поля Безымянных. А здесь ее кости обглодают животные, их будет хлестать дождь, и на холодной земле останутся только белые осколки.

Молчаливый страж ехал до тех пор, пока фургоны не превратились в далекие продолговатые тени у них за спиной. Когда они оказались возле березовой рощи, страж остановил лошадь, спустил Зои на землю и указал вниз. На короткое безумное мгновение она подумала о том, чтобы попытаться сбежать. Палачу будет трудно ее преследовать в тяжелых, покрытых эмалью доспехах из ведьминого дерева. Но ветер изменил направление, и холодный воздух наполнился белыми лепестками.

«Анемон», – подумала Зои.

Она уловила мускусный запах листьев.

«Я не побегу», – решила она.

Страж снова указал на землю. Она опустилась на колени и начала молиться. Запах листьев анемона и шум ветвей берез над головой настолько заполнили все вокруг в последние мгновения ее жизни, так казалось Зои, что, когда что-то мягко коснулось ее затылка, она не пошевелилась, спокойно дожидаясь смертельного удара.

Затем она ощутила новое прикосновение, более твердое. Зои подняла голову и увидела, что страж смотрит на нее, – и в прорезь в шлеме заметила недоумение в его глазах. Он снова махнул в сторону земли, потом деревьев, широко развел руки в стороны и указал на Зои. Его меч оставался в ножнах.

Тогда она поняла. Он привез ее сюда, исполнив приказ королевы, чтобы она собрала лекарственные растения.

Зои вознесла еще одну быструю молитву, после чего поднялась и на нетвердых ногах пошла в сторону белых деревьев.