Исчезновение Стефани Мейлер

Рядом была помещена фотография Коди, гордо позирующего в дверном проеме бывшей подсобки, над входом в которую красовалась резная деревянная вывеска наши авторы. За его спиной можно было разглядеть комнатку, стены которой сверху донизу были заставлены книгами и рукописями. Анна взяла лупу и стала внимательно разглядывать каждую обложку. Прямо в середине фотографии она заметила переплетенную брошюру, на которой было написано крупными буквами:

Кирк Харви

ЧЕРНАЯ НОЧЬ



Наконец-то она поняла, где Гордон раздобыл пьесу. В магазине Коди.





* * *


Островски возвращался в “Палас дю Лак” с ночной прогулки в парке. Было тепло. В лобби отеля навстречу критику устремился администратор:

– Мистер Островски, у вас на двери уже несколько дней висит табличка “Не беспокоить”. Я хотел удостовериться, что все хорошо.

– Да, я нарочно ее не снимаю, – ответил Островски. – Я целиком поглощен творческим процессом. Меня ни в коем случае нельзя отвлекать. Искусство непостижимо!

– Разумеется, мистер Островски. Не желаете ли поменять банные полотенца? Не нужны ли вам косметические средства?

– Нет, друг мой. От души благодарю вас за внимание.

Островски поднялся в номер. Ему очень нравилось быть артистом. Он чувствовал себя на своем месте. Словно обрел наконец свою истинную кожу. Открывая дверь, он повторял про себя: Dies irae… dies irae… Включил свет. Вся стена в номере была увешана статьями об исчезновении Стефани. Он долго изучал их. Добавил еще несколько. Потом сел к письменному столу, усыпанному листками с заметками, и посмотрел на царящее над ними фото Меган Пейделин. Поцеловал стекло рамки и произнес: “Я теперь писатель, дорогая”. Взял ручку и написал: “Dies irae, День гнева”.



За несколько километров оттуда, в номере “Мотеля 17”, где теперь обитали Элис и Стивен, назревала бурная ссора. Элис хотела уехать.

– Я хочу в Нью-Йорк, хоть с тобой, хоть без тебя. Мне надоела эта вонючая гостиница и эта паршивая жизнь. Ты не удачник, Стиви. Я с самого начала это знала.

– Ну и уходи, Элис! – отозвался Стивен, не отрываясь от ноутбука: ему надо было кровь из носа сдать первую статью для сайта журнала.

Элис разозлилась, что он так легко ее отпускает:

– Почему ты не хочешь ехать в Нью-Йорк?

– Хочу выяснить все про эту пьесу. Это уникальное произведение.

– Врешь, Стиви! Пьеса – говно! Ты что, считаешь, что Островски в трусах – это театр?

– Уходи, Элис.

– Я возьму твою машину.

– Нет! Поедешь на автобусе! Выкрутишься как-нибудь сама!

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне, Стиви! Я не животное! Что это на тебя нашло? Надо же, еще недавно носился со мной, как с царицей.

– Элис, послушай. У меня полон рот неприятностей. Из-за истории с кредиткой я могу вылететь из журнала.

– У тебя одно бабло на уме, Стиви! Ты ничего не понимаешь в любви!

– Совершенно верно.

– Я все расскажу, Стиви. Если ты позволишь мне одной уехать в Нью-Йорк, я всю правду про тебя расскажу Скипу Нейлану. Про то, как ты обращаешься с женщинами. Про насилие, которое ты надо мной учинял.

Стивен даже не повернулся. Элис, заметив на столе рядом с ним ключи от машины, решила схватить их и удрать. С криком “Я тебя уничтожу, Стивен!” она кинулась к ключам, но выскочить за дверь не успела: Стивен схватил ее за волосы и втянул обратно. Она взвыла от боли. Он швырнул ее об стену, потом набросился на нее и влепил ей увесистую пощечину.

– Никуда ты не уедешь! – заорал он. – Затащила меня в дерьмо, вот и сиди в нем тоже!

Она в ужасе смотрела на него и плакала. А он вдруг осторожно взял ее лицо в ладони, умильно шепча:

– Прости, Элис. Прости, я сам не понимаю, что делаю. Эта история меня с ума сведет. Я найду тебе гостиницу получше, обещаю. Я все улажу. Прости, любовь моя.



В это же время мимо жуткой парковки “Мотеля 17” в сторону океана катил “порше”. За рулем сидела Дакота. Отцу она сказала, что идет в гостиничный фитнес-зал, а в результате сбежала на его машине. Она сама не знала, соврала ли сознательно или ноги помимо воли понесли ее не туда. Она свернула на Оушен-роуд. Паломничество завершилось у бывшего родительского дома, “Райского сада”. Она взглянула на звонок на воротах. Вместо таблички Семья Райс теперь было написано: Семья Скалини. Она пошла вдоль живой изгороди, заглядывая сквозь листву во двор. Увидела свет. Потом нашла узкий проход. Перешагнула низкий заборчик и пролезла через изгородь. Ветки слегка царапали ей лицо. Она ступила на газон и дошла до бассейна. Никого. Она тихо плакала.

Потом достала из сумки пластиковую бутылку со смесью водки с кетамином и залпом выпила. Легла в шезлонг возле бассейна и, закрыв глаза, под мирный плеск воды стала думать о Таре Скалини.






Дакота Райс




Первый раз я увидела Тару Скалини в марте 2004 года. Мне было девять лет. Мы обе вышли в финал конкурса правописания в Нью-Йорке. И сразу подружились. В тот день ни она, ни я не хотели выигрывать. Мы шли вровень и по очереди намеренно делали ошибку в буквах слова, которое называл нам судья. Он повторял каждой из нас: “Если вы верно назовете все буквы слова, то выиграете конкурс!”

Но так продолжалось бесконечно. Мы битый час ходили по кругу, пока наконец судья не признал победительницами обеих. Ex aequo.

Так началась наша восхитительная дружба. Мы стали неразлучны. Ходили друг к другу в гости при первой возможности.

Отец Тары Джеральд Скалини работал в каком-то инвестиционном фонде. Семья жила в громадной квартире с видом на Центральный парк. И жила потрясающе – с личным шофером и поваром, с домом в Хэмптонах.

Мой отец в то время еще не руководил “Каналом 14”, у него таких средств не было. Мы ни в чем не нуждались, но до образа жизни Скалини нам было как до Луны. В девять лет мне казалось, что Джеральд Скалини очень с нами любезен. Он любил приглашать нас в гости, посылал за мной шофера, чтобы я приехала поиграть с Тарой. Летом, когда мы были в Орфеа, он звал нас на обед в их дом в Ист-Хэмптоне.

Но хоть я и была маленькой, мне довольно скоро стало ясно, что все приглашения Джеральда Скалини продиктованы не щедростью, а снисходительностью. Он любил покрасоваться перед другими.

Пригласив нас в свою двухэтажную 600-метровую квартиру возле Центрального парка, он обожал потом зайти к нам и сказать: “Как вы мило обставили квартирку”. Высшим наслаждением для него было позвать нас в свое невероятное поместье в Ист-Хэмптоне, а потом явиться выпить кофе в скромный домик, который мои родители снимали в Орфеа, и заметить: “Прелесть что за сарайчик”.

Думаю, родители ходили в гости к Скалини, главным образом чтобы доставить мне удовольствие. Мы с Тарой обожали друг друга. Мы были похожи во всем: отличницы, с большими литературными способностями, обе читали запоем и мечтали стать писателями. Мы целыми днями сочиняли всякие истории и записывали их то на листочках, то на семейном компьютере.



Прошло четыре года. Весной 2008-го нам с Тарой исполнялось тринадцать лет. Мой отец за это время сделал головокружительную карьеру. Он занимал один важный пост за другим, о нем заговорили в специализированной прессе, наконец он возглавил “Канал 14”. Наша жизнь быстро менялась. Теперь мы тоже жили у Центрального парка, родители строили летний дом в Орфеа, а я, к величайшему своему счастью, поступила в престижную частную школу Хэйфер, в которую ходила Тара.

По-моему, Джеральд Скалини почувствовал в лице моего отца какую-то угрозу себе. Не знаю, что такое он говорил у них на кухне, но вскоре мне стало казаться, что Тара ведет себя со мной не так, как раньше.

Я уже давно говорила Таре, что мечтаю о ноутбуке. Я мечтала, чтобы у меня был свой компьютер, чтобы я могла писать у себя в комнате и никому не показывать свои тексты. Но родители отказывались мне его покупать. Говорили, что у нас в малой гостиной стоит компьютер – да, теперь у нас была большая гостиная и малая гостиная – и я могу пользоваться им сколько угодно.

– Но мне хочется писать у себя в комнате.

– В гостиной ничем не хуже, – отвечали неумолимые родители.

Весной Таре подарили ноутбук. Ту самую модель, которую хотела я. По-моему, она никогда о нем не просила. И вот теперь хвасталась в школе своей новой игрушкой.

Я изо всех сил старалась не обращать на это внимания. Все мои мысли были заняты более важным делом: в школе устроили конкурс сочинений, и я хотела представить свой текст. И Тара тоже, мы вместе работали в школьной библиотеке. Она на своем ноутбуке, а мне приходилось писать в тетради, а вечером все переписывать на компьютере в малой гостиной.

Тара говорила, что родители считают ее сочинение потрясающим. Они даже просили какого-то своего друга, известного в Нью-Йорке писателя, прочитать его и чуть-чуть помочь дочери. Когда я дописала свое, то прежде чем представить его на конкурс, дала прочесть ей. Она сказала “неплохо”, причем таким тоном, что мне сразу вспомнился ее отец. Когда же ее текст был готов, она отказалась мне его показывать: “Не хочу, чтобы ты списывала”.

В начале июня 2008 года в актовом зале школы состоялась церемония, на которой было торжественно объявлено имя лауреата конкурса. К моему великому удивлению, первый приз достался мне.



Неделю спустя Тара пожаловалась в классе, что у нее украли компьютер. У нас у всех были индивидуальные шкафчики в коридоре, закрывавшиеся на кодовый замок, и директор школы приказал обыскать сумки и шкафчики всех учеников нашего класса. Когда пришла моя очередь открыть шкафчик перед директором и его заместителем, я в ужасе увидела внутри компьютер Тары.

Был невероятный скандал. Меня вызывали к директору, с родителями. Напрасно я клялась, что я ни при чем, доказательства были налицо. Потом нас вызвали еще раз, вместе с семейством Скалини; те заявили, что потрясены. Я снова пыталась возразить, говорила, что не виновата, и снова напрасно: меня вызвали на дисциплинарный совет, на неделю исключили из школы и приговорили к общественно полезным работам.

Хуже всего, что от меня отвернулись друзья: они перестали мне верить. Теперь меня окрестили “воровкой”. Тара направо и налево рассказывала, что давно меня простила. Что, если бы я ее попросила, она бы дала мне свой компьютер. Я знала, что она врет. Кроме меня, код от моего шкафчика знал только один человек. И это была Тара.



Мне было очень одиноко. И очень плохо. Но этот эпизод не столько ослабил меня, сколько заставил писать еще больше. Моим убежищем стали слова. Я часто уходила одна в школьную библиотеку и писала.



А через несколько месяцев удача отвернулась от семейства Скалини.

Страшный финансовый кризис октября 2008 года напрямую затронул Джеральда Скалини. Он потерял большую часть своего состояния.





Джесси Розенберг




Вторник, 22 июля 2014 года

4 дня до открытия фестиваля