Исход

– Это что тебя – кот? Или из гостей кто? – опять зашептала Маня, сообразившая, видно, что Ольга ранена и перевязана.

Но Ольга, опять ничего не понявшая из Маниных слов, пробормотала только:

– Извините, я спать хочу…

И закрыла глаза.

Правда, спать она совершенно не хотела, но и разговаривать с Маней было отчего-то невыносимо. Сейчас больше всего Ольге хотелось вспомнить, что с ней случилось, и подумать о будущем – настоящее почему-то интересовало её меньше всего. И пока Маня говорила что-то в ответ, Ольга, закрыв глаза, уже вернулась мысленно в тот день, когда Пашка – мальчишка из хлебной лавки с Казначейской улицы – принёс ей записку от Сергея. Тот писал, что и сам бы хотел встретиться с Ольгой и обо всём поговорить, но чувствует себя ещё слабо. Поэтому просит Ольгу подождать и встретиться не сразу, а спустя несколько дней. И не дома, «куда мамаша может явиться», а где-нибудь тайно, где не будет знакомых. А для этого, пожалуй, лучше всего подойдёт гостиница. Поэтому Сергей уже звонил по телефону с новой своей квартиры, «пока мамаши не было дома» в гостиницу «Знаменская» и просил удержать в назначенный день один номер. Ольге остаётся только явиться в условленное время в «Знаменскую», где Сергей будет её дожидаться, и они смогут спокойно обсудить свои дела и решить, как быть дальше. Ольга, получив эту записку, была счастлива. После стольких дней одиночества, превратившихся в пытку, появилась надежда, что всё ещё вернётся, что Сергей любит, и что это только болезнь помогла Наталье Максимовне увезти ослабленного Серёженьку из-под Ольгиного носа к себе.

Несколько дней Ольга торжествовала, радовалась и предвкушала свидание. Но постепенно восторг исчез, Ольга начала воображать, как Сергей обманет её, в гостиницу не придёт, что вместо него туда явится Наталья Максимовна. А если Сергей придёт, то лишь затем, чтобы опять обмануть. Ольга стала рассуждать, что захоти Сергей обмануть, он не назначил бы встречу, он вообще ничего не писал бы в ответ. Но нервы её были так расстроены, что она не внимала собственным уговорам. Все доводы, как в пользу Садовского, так и против него, были всего лишь домыслами – Ольга ничего не знала наверняка. Но барахтаясь в этих домыслах, она извела себя настолько, что ко дню встречи уже не хотела никуда идти. Пересилив себя, она всё-таки пошла, захватив, сама не зная зачем, купленный недавно револьвер «бульдог».

А ведь всё вышло так славно: Серёженька целовал её, и даже – Ольга готова была в этом поклясться – у него на глазах были слёзы. Сначала он был недоволен и упрекал Ольгу какой-то жалобой. Но потом, видя, что Ольга не понимает, о чём речь, он взял её лицо двумя руками, наклонился к ней близко-близко и, глядя в глаза, сказал:

– Поклянись самой страшной клятвой, что ты не писала жалобы ни на меня, ни на Сикорского…

И Ольга, так до конца и не понимая, о чём её спрашивает Сергей, подняла удивлённо брови и прошептала:

– Клянусь тебе всем, чем хочешь…

Вот тогда-то он, пробормотав «Значит, это мамаша… Ну что ж, будет ей жалоба…», стал целовать её.

Потом, не сразу, Ольга спросила: «Ты не бросишь меня?» И он сказал: «Нет». «Значит, ты вернёшься?!.» «Пока нет… Не сразу…»

– Но почему?! – воскликнула Ольга.

– Оля, пойми… Это долго сейчас объяснять… Мамаша… Ты же знаешь её… Она вмешалась, и пока я болел, они написали какое-то прошение, чтобы тебя выселили из Петербурга.

– Меня?!. Как… Куда выселили?..

– Не знаю… Вообще – выселили. Куда-нибудь… И если я вернусь сейчас, пойми, будет только хуже… Ты же знаешь её!.. Пусть лучше всё успокоится, и, может, мне удастся… удастся отозвать эту бумагу…

Но тут Ольга не выдержала и стала кричать, что это подло, гадко, низко… Что они отлично знают: ей некуда ехать. Что Наталья Максимовна подлая, и сам Сергей тоже подлый, потому что не заступится за Ольгу, которая всё бросила к его ногам, а он растоптал её любовь, а теперь ещё и гонит её неизвестно куда. И что он мерзавец, о чём Ольгу давно предупреждали знающие люди, и ничего другого Ольга не ожидала. Просто она ему не нужна, он использовал её, как сорванный цветок, а теперь бросает прочь. А его мать – ужасная женщина, настоящая ведьма – ещё и хочет выгнать Ольгу из города. Слава Богу, есть на свете Искрицкий, который один и помогал ей всегда и не дал пропасть, когда такие подлецы кругом только и ждут, чтобы она сгинула. Но нет! Уж она не доставит им такой радости! Она заставит их мучиться! Что она сделает? О! это же очень просто – она застрелится.

Но тут Сергей, всё это время тщетно пытавшийся переубедить и успокоить Ольгу, стал смеяться. Что за глупости? Из чего она собирается стреляться – из пальца, что ли?

Тогда Ольга бросилась к своей сумочке, извлекла из неё «бульдог» и начала потрясать им перед носом у Сергея. Тот сначала как будто испугался, но потом снова рассмеялся и заявил, что застрелиться Ольга не сможет, да и пистолет у неё какой-то ненастоящий. На это Ольга, разозлившись пуще, сказала, что застрелится прямо сейчас. Но Сергей велел ей не валять дурака и попытался забрать пистолет. И вот тут-то началась возня, а в какой-то момент Ольга, отдёргивая руку, случайно – да, совершенно случайно! – нажала на спусковой крючок. Сергей упал, Ольга бросилась к нему и поняла, что наделала. Тогда она взаправду решила выстрелить себе в сердце, но пистолет был тяжёлым, крючок тугим, стреляла Ольга первый раз в своей жизни, руки у неё ходили ходуном, и пуля всего-то разодрала платье и кожу. Последнее, что помнила Ольга – как она выбежала из номера и упала где-то в коридоре, после чего очнулась в этой странной комнате с белыми стенами и соседкой Маней, которая задаёт непонятные вопросы. Пока Ольга восстанавливала в памяти происшедшее, пришла сестра и принесла для неё обед. Бок хотя и болел, но не смог помешать Ольге усесться в постели с подносом, на котором помещались миска каши, два ломтя ситного хлеба, кружка с чаем и кусок сахара. Есть Ольге совсем не хотелось, но послушав сестру, она принялась глотать невкусную кашу, заедая хлебом. Сестра сказала, что зайдёт за посудой позже, и ушла, оставив Ольгу наедине с кашей, а заодно с сидевшей на койке Маней и прочими соседками, не старавшимися сблизиться, но, однако, любопытствовавшими и с интересом косившимися на Ольгу. Зато Маня, едва только сестра скрылась за дверью, опять подоспела с вопросами:

– Ты откуда здесь?

– Из гостиницы «Знаменская», – в каком-то оцепенении отвечала Ольга.

– Ну, так я ж говорю – бланковая.

Ольга пожала плечами.

– А чего тебя взяли? Обход, что ли, был?

– Нет, – простодушно отвечала Ольга, давясь кашей, – я сама.

– Сама?.. – удивилась Маня. – Лечиться решилась?

– Нет, это уж потом. Я в обмороке была.

– Скажи-ка! – с восхищением цокнула языком Маня.

Во время этого тихого разговора все женщины в комнате занимались самыми разными делами. Весёлая Капитолина, напевая что-то жизнерадостное, вышивала, сидя на своей постели. Женщина с первой койки, что ближе к двери, лежала ко всем спиной на левом боку, кутаясь в серый халат, рядом с ней на кровати лежала раскрытая книга. Ещё одна с важным видом, выкатив вперёд упругую грудь, прохаживалась по комнате и всякий раз, проходя мимо, с любопытством посматривала в сторону Ольги.

– Отчего же ты упала в обморок? – таинственным полушёпотом спросила Маня.

– Я ранила себя из пистолета, – объяснила Ольга.

– А-а-а-а! – Маня втянула в себя воздух, а на Ольгу посмотрела с обожанием.

– Любовь? – с сочувствием уточнила она.

Ольга кивнула.

Маня, как будто узнавшая то, что хотела, внезапно отстала с вопросами и, не сводя с Ольги обожающих глаз, вытянулась на своей кровати.

Явилась сестра, забрала у Ольги поднос с недоеденной кашей, помогла лечь и ушла. Ольга закрыла глаза и скоро уснула.






* * *


Следующий день в целом был похож на первый. Приходила фельдшерица Таисия Порфирьевна с сёстрами, всем раздали лекарства. Ольге помогли подняться, увели с собой и уже в специально оборудованном кабинете сменили повязку. Кстати и подтвердили, что рана неопасная, хотя шрам и останется навсегда. Потом одна из сестёр увела Ольгу обратно, предупредив, что завтра будет осмотр.

– Так что подготовься, – добавила она.

Ольга кивнула, хотя понятия не имела, как нужно готовиться и что такое «осмотр». Потом вместе с Маней Ольга ходила обедать, и Маня, державшая её под руку, говорила, что «здесь ничего, скучно только, зато отдохнуть можно». После обеда Ольга нашла в себе силы неспеша прогуляться с Маней по коридору, где кроме них прогуливались, обнявшись, парочки женщин порой весьма странного вида. Так, на одной из-под грубого серого халата выглядывали тончайшие кружева, украшавшие сорочку. На другой Ольга заметила вместо войлочных больничных туфель модные башмаки на высокой шнуровке. У многих были подкрашены губы, и вид у всех был такой, словно прогуливались они не по больничному коридору, а по Летнему саду или Невскому проспекту, где навстречу попадаются офицеры и вообще щеголеватые молодые люди. Время от времени из палат доносились крики и даже довольно отборная ругань. Ольга пугалась, а Маня хихикала и говорила какие-то непонятные Ольге слова. А между этими разъяснениями Маня рассказывала Ольге о себе, но так, что Ольга тоже половины не понимала. Круглолицая и широконосая Маня доверительно сообщила Ольге, что у неё имеется «бланка» и что с этой «бланкой» Маня будто бы чувствует себя свободной. И что живёт она в общем неплохо и даже весело – «лучше, чем в деревне-то». Что работа всегда есть, имеются и обновки, а ещё, как поняла Ольга, есть даже сердечный друг, который «ужас, какой красивый, только шалый».

Своими непонятными рассказами и несмолкаемой трескотнёй Маня страшно утомила Ольгу. Но Ольга терпела, потому что боялась, что Маня обидится и оставит её одну, а одной оставаться Ольга не хотела. Когда же ходить стало невмоготу, она попросила Маню проводить её в палату, сославшись на усталость и на то, что бок разболелся. Маня охотно согласилась и даже положила Ольгину руку к себе на плечо, в чём не было никакой нужды. В палате Маня заботливо помогла Ольге лечь и подоткнула одеяло. А когда Ольга проснулась наутро, то обнаружила записку рядом с подушкой. Ольга развернула листок и прочитала: «Оленька, душенька, голубушка, барышня моя ненаглядная. Уж как я полюбила тебя, так бы всю и зацеловала. Уж так бы смотрела на тебя и глаз бы не отводила. А ведь сперва невзлюбила тебя. У-у, думала, гордая барышня. А потом вижу – не гордая, несчастная. И уж так тебя тут полюбила, что так бы и не отходила от тебя, так бы и расцеловала всю. Я всегда мечтала о подруге, чтобы делила со мной всё и чтобы так любить её. И вот я наконец тебя повстречала. Как бы нам хорошо вместе-то было бы, как бы мы дружить стали! Прошу тебя на коленях: коли станут тебя склонять к заведению, не соглашайся. Оставайся лучше с бланкой, тогда и дружить сможем и комнатку вместе снимем – а эдак легче обеим будет.

Никогда я тебя не забуду,

Моя милая Оля дружок.

И клянусь, вспоминать тебя буду

И твой локон, и твой сапожок.

Пройдут годы и дни, и недели

Но я, верная вечно тебе,

Не забуду, как вместе сидели,

И как ты улыбалася мне.





Целую тебя в твои пухленькие аленькие губки.

Навек любящая тебя Маня»



Ольга прочитала записку и обернулась к Мане. Но Мани на месте не было. Кроме Ольги и женщины на первой кровати, в комнате никого не было. Женщина эта почти никуда не ходила и ничего не делала, лёжа всё время на боку и кутаясь попеременно то в одеяло, то в серый халат. Ольга даже ещё не видела её лица.

Удостоверившись, что Мани в палате нет и спросить о записке не у кого, Ольга прочитала её ещё раз, но опять половины не поняла. Зачем она вообще это написала, какое «заведение», какая «бланка»? Но едва Ольга подумала, что нужно будет обязательно всё это выспросить у Мани, как дверь в палату распахнулась, и вошли Капитолина с Анной – той соседкой, что имела обыкновение расхаживать по палате, выпятив грудь.

– Ну что разлеглась, красавица! – весело сказала Капитолина Ольге. – Вставай, осмотр сегодня. Уже и врача ждут. Манька-то на лестнице дежурит.

– Зачем? – спросила Ольга, чувствовавшая, что чем дальше, тем непонятнее для неё делается обстановка.

– А ни зачем! – засмеялась Капитолина. – Чтобы первой увидеть и девочкам сказать. Сейчас все только и ждут, когда врач явится.

– Да почему все ждут? – не поняла Ольга.

– А чего ещё делать? Занятий тут нет, окромя шитья. Вон Зинаида, – и Капитолина кивнула на кутавшуюся женщину, – книжки читает, а это не все умеют. Так что и осмотр – развлечение. Опять же и нарядиться можно. А кого-то, может, и выпишут. Тоже ведь – ждут не дождутся. Я вот уже вторую неделю тут сижу, никого не вижу окромя больных. Ни тебе нарядов, ни тебе кавалеров – что за жизнь? Так для меня и врач – кавалер.

Она подмигнула Анне, и обе они рассмеялись. Но Ольга, опять ничего не понявшая, замолчала. Её охватило мрачное, тягостное чувство. «С ума, что ли, я схожу?», – подумалось ей. Она каким-то чудесным образом, против своей воли попала в новый, особенный мир. Но что это был за мир, что за люди её окружали, она не могла понять. И как половчее спросить, чтобы её не подняли на смех или, чего доброго, не приняли за настоящую сумасшедшую, Ольга не знала. Это неведение и было настолько тягостным и беспокойным, что затмевало даже мысли о происшествии в гостинице. Странные слова, странное поведение окружающих, странное письмо от Мани, странная ажитация вокруг врачебного осмотра… При этом все вокруг отлично понимают друг друга. Все, кроме Ольги. Остаётся надеяться, что этот таинственный осмотр прольёт свет на происходящее. А в таком случае стоит дождаться осмотра и только потом уже пугаться, радоваться или что-то предпринимать.

Чтобы отвлечься от мыслей об осмотре, Ольга ещё раз перечитала Манино письмо. Надо сказать, что написано письмо было весьма безграмотно, почерк у Мани оказался на редкость корявым, и было видно, что писать ей непросто. Тем более странным казался этот поступок. Ольга представила, как Маня старается, выводя свои каракули, как записывает стихи – и невольно улыбнулась такому непосредственному проявлению чувств.

Но тут в палату вбежала сама Маня и, понизив голос, вытаращив глаза, сообщила:

– Врач!

Капитолина и Анна засуетились, принялись кружить по палате как всполошившиеся куры, хватать какие-то вещи, потом бросать их и хватать другие. Зашевелилась даже первая койка.

– Вставай, вставай, Зинка!.. – бросила ей Капитолина. – Всё равно придётся…

Маня тем временем помогла подняться Ольге, разволновавшейся перед неведомым и грозным осмотром, вызывавшим среди обитательниц больницы настоящий переполох.

– Так! – раздался голос Таисии Порфирьевны, заглянувшей вдруг в палату. – Девочки… новенькая… Давайте скорее – доктор пришёл… И ты, Зинаида! Слышишь?

Ольга, поддерживаемая Маней, вышла в коридор и даже испугалась: коридор был наводнён женщинами в серых халатах. Всё это гомонящее собрание устремлялось, как поток, в одну сторону. Из открытых дверей палат выходили и выходили женщины, вливаясь в этот поток новым ручейками. Ольге, подхваченной и несомой потоком, стало отчего-то неприятно идти в толпе этих странных серых женщин и захотелось вырваться. К счастью, идти оказалось не так уж и далеко – врачебный кабинет был в конце коридора.

Наконец вместе с толпой Ольга очутилась в смотровой. Это был зал, где стены и все почти предметы также были выкрашены в белый цвет. У стен стояли стеклянные шкафчики, наполненные какими-то склянками. Ещё в комнате было три стола. Один маленький – письменный, за которым расположился доктор, коренастый лысоватый мужчина с одутловатым лицом, заросшим наполовину тёмным волосом. Второй стол был широкий и длинный, на нём помещались тазы, большие кружки, а на белом же полотенце лежали какие-то страшные металлические крючья. Третий стол больше всего и напугал Ольгу. Он показался огромным, с двух сторон к нему примыкали ступени, а сверху помещалось какое-то жуткое деревянное кресло с откинутой спинкой и подставками для вытянутых ног. Однако никого, кроме Ольги, это сооружение как будто и не пугало, толпа отнюдь не стихла, ввалившись в залу, смех перемежался руганью.

– Новенькие! – вдруг раздался голос Таисии Порфирьевны, перекрывавший шум. – Так, потише, потише, ребята… Не слышно ведь… Новенькие!.. Анисьева… Волкова… Дитерихс… Ламчари… Обозова… Выйдите сюда!