Источник счастья

— Не хотите верить в мистику? — Данилов улыбнулся. — Хорошо, а как вам понравится такой случай? Её величество благословила Алексея Алексеевича, дала ему эмалевый образок Николая Чудотворца. Через два дня изображение святого стёрлось, исчезло.

— Странно.

— Ещё бы. Все, кому генерал показывал образок, утверждали, что святой Николай не пожелал участвовать в неискреннем, лицемерном благословении, и это дурной знак.

— Да, правда, мистика. Образки, которые продаются в церковных лавках, так быстро не облезают. На паперти торгуют дешевле, но эмаль стирается через пару дней. Неужели российский двор настолько обеднел, что её величество благословляет командующего фронтом дешёвой лубочной подделкой? Ну что вы улыбаетесь?

— Танечка, вы так и не сказали мне, вы замуж за меня пойдёте?

Она встала, сняла чайник, потушила огонь в спиртовке, прошлась по кабинету, остановилась у тёмного окна и, глядя на своё смутное отражение в стекле, произнесла:

— Нет.

— Михаил Владимирович уже объяснил мне, что ваше «нет» означает «да».

— Так у него и спрашивайте, если ему всё известно!

— Есть вещи, о которых я могу спросить только у вас.

— Я уже вам ответила. — Она развернулась лицом к нему. — Нет. Прежде чем звать замуж, надо хотя бы ухаживать, ну, я не знаю, видеться часто, в театр ходить, на каток, прогуливаться под руку по Тверскому бульвару.

— Для катка я стар. На театр и на прогулки сейчас нет времени. Подождите, кончится война.

— Она никогда не кончится!

— Ну что вы, Танечка. — Он поднялся, подошёл к ней. — Всё когда-нибудь кончается. Не бывает бесконечных войн.

Она уткнулась лбом ему в грудь.

— Кровь, оторванные руки, ноги, выжженные глаза, зачем это всё? Ради чего? Сюда привозят искалеченных, отравленных газами, умирающих людей. Я знаю, что вы там, откуда их привозят, я не могу без вас, Павел Николаевич, а вы там. Простите меня, мне очень страшно. Никому, даже папе, я не скажу то, что говорю вам сейчас. Я чувствую, не кончится эта война. Будет ещё хуже, страшней. Нечто такое есть в воздухе, опасное, грубое, совсем чужое.

— Что с вами, Танечка? — он погладил её по голове. — Вы просто устали, ночами не спите, не надо бы вам здесь работать, рано ещё вам видеть всё это, да и не по силам.

— А кому по силам? — она скинула его руку, подняла лицо. — Вы, как папа, твердите ту же ерунду. Лучше поцелуйте меня. Я сама не могу первая, я всё-таки барышня.

— Танечка, я не смею.

Больше они уже ни о чём не говорили, стали целоваться и опомнились, оторвались друг от друга потому, что раздался настойчивый стук в дверь.

— Я очень извиняюсь, Татьяна Михайловна, — сказал фельдшер Васильев, смущённо откашлявшись и глядя в сторону, — вам бы нужно спуститься туда, в палату, там опять плохо дело, Михаил Владимирыч сказал, чтобы вас не тревожить, но я решил, вы потом сильно переживать будете.





Глава шестая




Маленький арендованный самолёт Кольта приземлился на степном аэродроме. Его ждали гвардейцы в белой с золотом униформе, в мягких жёлтых сапожках с задранными носами. Военный оркестр сыграл «Полонез» Огинского, Пётр Борисович любил эту музыку, и было приятно, что губернатор Герман Тамерланов, живое воплощение божества Йоруба, помнит такие мелочи.

— Здравствуй, дорогой Пфа! Рад тебя видеть! — Йоруба засверкал белыми зубами, раскрыл ему свои могучие объятия, прижал к его правой ладони свою левую, потом легонько стукнулся лбом о его лоб. Это было старинное приветствие мужчин-воинов, до сих пор принятое здесь, в степи.

Выглядел Герман Ефремович великолепно. В белом свободном костюме, невысокий, узкоглазый, с лёгкой сединой в смоляных волосах, он больше походил на японского дипломата, чем на хозяина дикой степи, потомка древнего рода князей-завоевателей.

Семь девочек-подростков в национальных костюмах тут же, на аэродроме, исполнили для дорогого гостя старинный местный танец.

Кончалась весна. Летом в степи стояла невозможная жара, но сейчас было приятно тепло и непыльно, ветер нёс свежий женственный аромат цветущих трав. Девочка лет четырнадцати поднесла Кольту местное лакомство, тонкую хрустящую лепёшку с вяленой кониной.

— Нравится? — прошептал губернатор, кивнув на девочку.

На маленьком смуглом лице светились голубые глаза сиамской кошки. Глубокой синевой ночного неба отливали тяжёлые, длинные волосы.

В сороковых годах прошлого века в эту степь ссылали немцев и эстонцев. От смешанных браков иногда рождались дети сказочной красоты. Нордические гены вдруг проявлялись в третьем, в четвёртом поколении. Здесь можно было встретить блондинок монголоидного типа, попадались рыжие со степными, раскосыми и чёрными глазами или светлоглазые брюнетки.

— Сколько ей лет? — спросил Кольт.

— Пятнадцать. Не волнуйся, у нас женщина считается совершеннолетней в четырнадцать. Ну что, принимаешь мой подарок?

Губернатор сам сел за руль огромного белого кабриолета. Машина сорвалась и полетела с бешеной скоростью. Ветер ударил в лицо так сильно, что у Кольта брызнули слёзы. Спереди и сзади мчались мотоциклисты в бело-жёлтых шлемах.

— Её зовут Тина, — закричал Тамерланов, заглушая рёв моторов и свист ветра. — Мать латышка, отец местный. Она сумеет тебя развеселить, а то, я смотрю, глаза у тебя грустные.


— Спасибо, Герман. Девочка чудо, но для меня она всё-таки ребёнок, а не женщина. — Петру Борисовичу тоже пришлось кричать.

— Не проблема. Найдём тебе кого-нибудь постарше. Восемнадцать лет — устроит?

— Спасибо, дорогой, — Кольт принуждённо рассмеялся. — Ты меня избалуешь, останусь тут у тебя жить.

— Милости прошу, буду рад. Ты знаешь, у меня есть всё, что нужно человеку. Красивые дома, быстрые машины, вкусная еда, юные ласковые девы. Здесь, в степи, они особенно хороши, правда, только в юности. К тридцати уже старухи. Ещё совсем недавно, всего лишь тысячу лет назад, раз в году, в день летнего солнцестояния, самую красивую девственницу приносили в жертву богу Сонорху, беспощадному и капризному богу времени.

Тамерланову нравилось орать за рулём. Голос его звучал зычно и дико. Он скалил зубы и щурил узкие глаза.

Наконец он сбавил скорость. Эскорт подъехал к воротам губернаторского дворца. Кольт заметил, что дорога от аэропорта к столице стала лучше, а ограда дворца выше.

Ворота бесшумно разошлись. За ними открылся райский сад. Цвели яблони и вишни, пальмы покачивали листьями, похожими на гигантские изогнутые кинжалы. Кричали павлины и попугаи, били фонтаны. Вдоль аллеи, ведущей к парадному подъезду, росли розовые кусты. Алые, белые, чайные, чёрные бутоны пахли так сильно, что воздух казался маслянистым. Все это великолепие обслуживалось целой армией садовников. Зимы в степи были морозными, и в октябре вокруг растений возводились специальные теплицы.

— И что, бог добрёл? — спросил Кольт, когда они вошли в зал приёмов.

— Ещё бы! Жрецы Сонорха жили сто пятьдесят — двести лет. — Хозяин взял гостя под руку и провёл через зал приёмов в небольшую столовую.

Там был накрыт стол на две персоны. Как только они сели, из боковых дверей явились два пожилых лакея в костюмах, в бабочках и принялись быстро молча расставлять закуски.

— Что будешь пить? — спросил хозяин.

— А ты?

— Я пью только чистую воду. Но для тебя есть всё, что захочешь.

— Коньячку, пожалуй.

Пригубив коньяк за здоровье хозяина, Кольт положил в рот лимонную дольку. Есть ему почему-то совсем не хотелось. Хозяин тоже не притрагивался к закускам, пил воду мелкими глотками.

— Что же эти твои жрецы делали с бедными девочками? — спросил Кольт.

— Сам ритуал жертвоприношения так и остался тайной. Орден жрецов был закрытым, не только для простолюдинов, но и для знати. Жрецы выбирали очередную девочку, от двенадцати до четырнадцати лет, увозили её, и она исчезала. Никто не смел протестовать, люди верили в безграничное могущество жрецов. Они действительно могли вылечить любую болезнь, вызвать засуху и дождь. Мой прапрадед был одним из них.

— А прапрабабушкой была какая-нибудь из тех прекрасных девственниц?

Герман Ефремович весело рассмеялся и подмигнул.

— Правильно. А как ты догадался? При вступлении в орден жрецов Сонорха давался обед безбрачия, но внутри ордена никто не соблюдал этих формальностей.

— Дети жрецов тоже жили по двести лет?

— Не всегда. Смотря, какой путь они выбирали. Сто пятьдесят, а тем более двести лет — это совсем не просто. Не каждый может, но главное, не каждый хочет.

— Разве есть выбор? — тихо спросил Кольт.

— А как ты думаешь? — Тамерланов уставился на него своими узкими глазами.

Радужка была такой чёрной, что сливалась со зрачком, и на миг Петру Борисовичу стало не по себе под этим долгим немигающим взглядом. Он принуждённо откашлялся.

— Кстати, помнишь, ты возил меня в какое-то село к старику долгожителю? Ему сейчас должно быть сто десять. Он что, тоже праправнук этих твоих жрецов?

— Кто? О ком ты? — хозяин удивлённо поднял брови.

— Ну как же! Маленький посёлок возле буровой, там всего семь юрт. Старик прискакал на коне, бухнулся перед тобой на колени. Он совсем не говорил по-русски. Ты потом сказал мне, что ему сто восемь лет, показал молодую женщину с младенцем и сказал, что ребёнок — его сын.

— И ты поверил? — Герман весело рассмеялся. — Ну, ну, не хмурься. Тогда я тоже верил. Но потом оказалось, что мошенник живёт по паспорту своего покойного деда. Если бы не скважина, я бы так и не узнал ничего об этих фокусах. Чтобы не платить налоги и не отдавать мальчиков в армию, мои кочевники хитрят, не регистрируют младенцев, паспорта передают по наследству. На самом деле тому старцу всего лишь пятьдесят. Тут у меня милиция нашла ещё пару тысяч таких долгожителей. Эй, Пфа, ты совсем загрустил? Не огорчайся. В моей степи, кроме того старика, есть много всего интересного.

— Да, конечно, — Кольт кисло улыбнулся.

Надо было прекращать этот нелепый разговор.

«Может быть, я схожу с ума? — вдруг подумал Кольт. — Зачем я прилетел? Конечно, сейчас мы сменим тему, у меня есть несколько деловых предложений. Здесь нужен ещё один нефтепровод. Японцы хотят войти в долю. Торнтон, американский медиамагнат, просит пару-тройку племенных жеребцов с конезавода. И ещё, надо как-то очень осторожно выяснить, кому он сбывает свою дурную траву. Были неприятные сигналы из ФСБ. Если он погорит на наркотиках, у меня могут возникнуть проблемы. Надо хотя бы подстраховаться».

Кольт допил свой коньяк и заговорил о делах, пока только о нефтепроводе и жеребцах. Минут через двадцать они с губернатором пришли к полному взаимному согласию по всем финансовым вопросам. Кольт успокоился, расслабился, с удовольствием поел холодной телятины, вкуснейшего местного сыра из кобыльего молока, с виноградом и ломтиками ананаса. Потом выпил кофе, выкурил сигару.

— Да, все забываю тебе рассказать, — спохватился хозяин, — тут ко мне вдруг явились археологи из Москвы. В двухстах километрах отсюда развалины древнего храма. Я думал, просто груда камней, хотел даже расчистить там все бульдозерами, освободить место для пастбища. Но вот научные люди говорят, этим камням не меньше двух тысяч лет. На них выбиты письмена, которые пока не могут расшифровать. Похоже на египетские иероглифы, но не совсем. Хочешь, поедем посмотрим? Вдруг они там нарыли древнейшую неизвестную цивилизацию? А что? Разве моя степь не может стать международным туристическим центром? Построим пару-тройку музеев, хороших отелей, починим дороги. Почему нет?





Москва, 1916