Источник счастья
Часть 28 из 79 Информация о книге
Репортёр, писавший для нескольких бульварных газет под псевдонимом Вивариум, уже вторую неделю не оставлял их в покое. Один или с фотографом он пытался прорваться в госпиталь, дежурил возле дома. Однажды поймал Таню возле гимназии. — Вы принимали участие в операции, которую ваш отец провёл ребёнку, больному прогерией? Вам известно, в чём суть метода Свешникова? Это панацея, эликсир молодости и вечной жизни? По счастью, мимо проходили двое городовых, Таня позвала на помощь, сказала, что этот человек сумасшедший и преследует её. Репортёра увели, но на следующий день он, как ни в чём не бывало, появился на скамейке во дворе. В двух газетах были напечатаны его статьи, в которых говорилось, что после ряда экспериментов на животных профессор Свешников испытал свой таинственный препарат на ребёнке. В госпиталь явился высокий чиновник из департамента, смущаясь и покашливая, спросил Михаила Владимировича, откуда взялись эти странные слухи. — Видите ли, прогерия — болезнь крайне редкая, совершенно неизученная, — стал объяснять профессор, — медицине известны случаи самоисцелений при тяжелейших и безнадёжных недугах. Бывает, что сами собой исчезают раковые опухоли, восстанавливается работа сердца после инфаркта. При проникающих ранениях головы, когда повреждены важнейшие участки мозга, кажется — человек обречён, однако он полноценно живёт, функции погибших клеток берут на себя другие клетки. Ребёнок перенёс три остановки сердца за одну ночь, сорок минут был в коме. Возможно, от этих потрясений произошла мобилизация скрытых внутренних резервов организма, изменился обмен веществ. Чиновник сдержанно выразил радость по поводу чудесного исцеления еврейского сироты и пообещал лично похлопотать о том, чтобы скорее было оформлено опекунство. — Ну, а опыты на животных, — спросил он, — правда, что вам удалось омолодить нескольких крыс и морских свинок? — Я не занимаюсь омоложением, — любезно улыбнулся профессор, — меня интересуют функции желез, роль костного мозга в кроветворении, белок, вызывающий рост капилляров. Иногда опыты дают неожиданные результаты, но к эликсиру молодости это отношения не имеет. Побеседуйте с господами спиритами, медиумами, в Москве и Петрограде есть практикующие алхимики. Поверьте, они вам расскажут об эликсире молодости значительно больше, чем я. Мои познания в этой таинственной сфере весьма скромны. С чиновником вопрос был улажен. Но шляпницы из мастерской мадам Котти, кухарки и горничные, дворники, разносчики газет шептались, глазели, стерегли у подъезда, показывали пальцами на Осю, на Михаила Владимировича. Однажды в дверном проёме возникло бледное длинное лицо соседа сверху, спирита Бубликова. Михаил Владимирович пригласил его на чашку чая. — Неужели вы, Аркадий Аполлинарьевич, человек, знакомый с тончайшими инфернальными субстанциями, готовы поверить, что мне, невежде, скромному военному лекарю, может открыться древняя и самая сокровенная тайна высших сфер? Неизвестно, удовлетворил ли этот разговор Бубликова, но больше он профессора не беспокоил. Репортёр Вивариум оказался куда настырнее. — Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, — сказал Худолей, заметив, как вздрогнула Таня от очередной волны шума из прихожей, — ваш брат вместе с господином Агапкиным сумеют утихомирить мерзавца, он забудет сюда дорогу. — Скоро папа вернётся. У него сегодня две тяжёлые операции, — сказала Таня, — только Вивариума ему не хватает. — Ваш отец поразительный человек. Сколько жизней он спас, и ещё спасёт. Скажите, он тоже православный христианин? — Да. Надеюсь, его вы не собираетесь гипнотизировать? — Ну, Татьяна Михайловна, зачем вы так? — нахмурился Худолей. — Я просто любовался вами, никакого гипноза я не использовал. А что, вы чувствовали нечто необычное, когда я смотрел на вас? — Нет. Просто немного странно. Ещё раз хлопнула дверь, что-то громыхнуло, потом стало тихо. Через минуту Володя и Агапкин вошли в гостиную. Володя тяжело плюхнулся в кресло, положил ноги на низкий журнальный стол и закурил. — Таня, я обещаю вам, что этот человек никогда больше ни вас, ни Михаила Владимировича не побеспокоит, — сказал Агапкин и сдержанно поклонился. Глава восьмая — Светик хочет стать писателем. Звонок Наташи застал Кольта в Берне. Он прилетел в Швейцарию на очередное заседание международной ассоциации банкиров. — Хорошо, пусть напишет что-нибудь, — сказал он и отключил телефон. Пётр Борисович ехал в отель с банкета, он очень устал, но не от заседаний. Они были недолгими и вовсе не утомительными. Устал он от себя, от своей тоски, от беспощадного движения времени. Только что был двухтысячный год, а сейчас кончается май две тысячи четвёртого. С той памятной новогодней ночи в Куршевеле пролетело три с половиной года. У Петра Борисовича стало всё настойчивей болеть сердце, появилась одышка, заныли суставы. Его уже не радовали удачные сделки, колоссальные прибыли, роскошные перспективы совместных инвестиций. Иногда у него перед глазами вставало лицо археолога Орлик, тревожное, испуганное, счастливое. Он даже думал, не разыскать ли её? Достаточно было позвонить Тамерланову, но тут же возникал вопрос: зачем? С Тамерлановым они расстались нехорошо, холодно, как никогда прежде не расставались. Конечно, губернатор давно забыл и простил дурацкий вопрос — не надоест ли ему Маша. Дело не в словах. Раньше Тамерланов был таким же, как Кольт, сильным холодным одиночкой, и они понимали друг друга. Но появилась Маша, и Тамерланов как будто выбыл из команды. Наверное, именно поэтому так легко согласился сдать наркобаронов. Ему хотелось расчистить пространство вокруг себя и своей Маши. Портье с лицом академика протянул Кольту ключ от номера. Бесшумный зеркальный лифт вознёс его на седьмой этаж. С балкона президентского люкса старого пятизвёздочного отеля открывался изумительный вид на ночной город. Кольт стоял на балконе, бесцельно слонялся по огромному номеру, несколько раз включал и выключал телевизор, шуршал газетами, смотрелся в зеркала, лежал в джакузи. Одна унылая, упорная мысль не давала ему покоя, крутилась в голове, как заевший диск. Здесь красиво и удобно. Каждая деталь интерьера — маленький шедевр, созданный ради того, чтобы ему, Петру Борисовичу Кольту, было приятно смотреть, прикасаться, пользоваться. Ну и что? Через пару дней он улетит отсюда, а в сказочный номер вселится кто-то другой. Вся эта красота будет приветливо улыбаться другому, радовать чужие глаза, как будто его, Петра Борисовича, никогда здесь не было и вообще не существует на свете. Что от него останется? Только пара-тройка тысяч евро на счету отеля. И очень скоро, так же просто и естественно, как этот отель, он покинет жизнь, исчезнет. Что останется? Пара-тройка миллиардов на банковских счетах, в ценных бумагах и в недвижимости. В половине третьего он принял лёгкое снотворное. В семь он проснулся в холодном поту, долго стоял под душем, заказал завтрак в номер, включил телефон. Он решил позвонить Гоше, поставщику девушек, чтобы срочно прямо сюда, в Берн, прислали какую-нибудь новую подружку. Хотя бы так, если не получается иначе. Хотя бы так. Но он не успел набрать номер, телефон зазвонил. — Светик хочет стать писателем. — А ты? — спросил он Наташу. — Ты чего хочешь? Она молчала минуты три, наверное, пыталась переварить неожиданный вопрос, но, видимо, не смогла и спросила: — В каком смысле? — В самом прямом. Ты чего-нибудь хочешь для себя, а не для Светика? — Я? Для себя? Ну, не знаю. Хочу немного свободного времени. — Зачем? — Мне пора делать глубокий пилинг и подтяжку, у меня овал оплыл, это минимум две недели. Слушай, ты понял, что я сказала? Светик хочет стать писателем! — Зачем? — Ну как? Сейчас все пишут, это модно. И потом, это шикарный пиар-повод. Можно зафигачить такой проект! Супер! Я уже договорилась с двумя издательствами, если ты вложишься в рекламу, можно даже прибыль получить. Светик очень хочет, она так загорелась, она уже заказала платье и два костюма для презентаций книги. — Погоди, она что, уже написала что-то? В дверь постучали. Горничная вкатила столик, накрытый белой салфеткой. — Издеваешься? Нет, конечно! — Ну так пусть сначала напишет. Горничная бесшумно удалилась. Кольт хлебнул ледяного апельсинового соку. — Петя, с тобой всё в порядке? — спросила Наташа. Голос в трубке звучал тихо и испуганно. — Пусть сначала напишет! — повторил Кольт. — Как? Сама? Она же не умеет! — панически прошептала Наташа. Кольт ничего не ответил. Он выключил телефон, бросил его на ковёр и принялся намазывать маслом горячую булочку. Он раздумал звонить своднику Гоше. Вместо этого он позвонил портье, попросил найти для него номер известной швейцарской клиники, которую рекомендовал ему министр. Москва, 1916 Почему после вливания одни животные омолаживались, другие погибали, Агапкин понять не мог. Он искал закономерность, пробовал самые разные комбинации, иногда в голову приходили совершенно абсурдные варианты. Выживают только белые крысы-самцы. Но стоило в это поверить, как в следующей серии экспериментов белые самцы дохли, а серая старая самка, облезлая, с парализованными задними лапками, после недели лихорадки обрастала мягкой блестящей шерстью, резво бегала, давала потомство. — Потерпите, — говорил профессор, — прежде чем мы сумеем понять что-нибудь, могут пройти месяцы, годы, нужны сотни опытов. Видите, Григорий Третий всё-таки стареет. — Надо сделать ему ещё вливание. — Нет. Будем наблюдать. — Надо попробовать других животных, свиней, собак, обезьян, — настаивал Агапкин. — Нет. Мы ещё не разобрались с крысами, — возражал профессор. — Но уже был опыт на человеке. — Это не опыт. Это акт отчаяния, — вздыхал профессор, — к тому же случай с Осей настолько нетипичный, что никаких выводов мы делать не вправе. Речь идёт не о взрослом человеке, который состарился естественным образом, а о патологии редкой и загадочной. Ося не омолодился. Он вернулся к своему реальному возрасту. Сколько нищих, никому не нужных стариков бродило по московским улицам! Агапкин старался не смотреть на них. Ему представлялось, как он делает вливание, как наблюдает, ждёт с замиранием сердца. В госпитале, когда попадался безнадёжный больной старше сорока, у Агапкина тряслись руки. Он заглядывал в глаза профессору, но тот едва заметно качал головой: нет. «Он не все говорит мне, — думал Агапкин, глядя на склонённую к микроскопу голову профессора, — он прячет свою тетрадь. Володя взламывал ящик, но ничего не нашёл». У Григория Третьего выпадала шерсть. Он подволакивал задние лапки и перестал интересоваться молодыми самками. — Почти два крысиных века он прожил, — сказал профессор, — этого пока довольно. — Надо попробовать вливание, — повторял Агапкин. — Хорошо, Федор. Я подумаю. Но без меня, пожалуйста, ничего не делайте. Помните, что количество препарата у нас ограничено. Мы не можем заставить паразита размножаться, не можем искусственно культивировать его. Он нам пока не подчиняется, живёт как хочет. Агапкин покорно ждал в лаборатории, когда профессор вернётся из госпиталя, и не заметил, как уснул. Проспал всего сорок минут, и опять ему приснился кошмар.