Иван Грозный. Сожженная Москва

– Про то и я ведаю, но как убедить князя Верейского вызвать московскую дружину в Чугуев? То не можно, Дуб. Петр Петрович тут же засыплет вопросами, ответов на которые у меня и быть не может. Какую я выставлю причину отзыва дружины? О том мурза не подумал?

Дуб достал из-за пазухи мошну, положил рядом с ендовой:

– Тут сто рублев, Флор Юрьевич, мурза мыслит, ты можешь сделать то, о чем он просит.

У боярина мелькнули огоньки алчности в глазах. Он взял мошну, развязал тесьму, глянул внутрь:

– Сто рублев, говоришь?

– Пересчитай, коли на слово не веришь.

– Нет надобности. Эх-ха-ха, на что тока не пойдешь ради того, чтобы Иван, сын Василия III, слетел с трона. А слетит он тока тогда, когда его Девлет-Гирей оттуда скинет с помощью знати московской, страдающей от гнета первого царя, да в отместку за Владимира Андреевича, князя Старицкого, с матушкой его блаженной Ефросиньей Андреевной, невинно пострадавших за правду. – В чем была правда семьи Старицких, Молчанов уточнять не стал и продолжил: – Но и в сильном желании оказать услугу мурзе я ничего бы не смог, если, оставаясь в прошлом году за князя, не извлек бы из того выгоду, поставив печать на грамоту воеводы. Чистую грамоту. Вот только кто заполнит ее, треба, чтобы почерк был писаря воеводского.

– А что, московские воеводы ведают, каков почерк у писаря Тимохи?

– То вряд ли, но, возвернувшись в Чугуев, подделка сразу же выяснится. И учинит князь следствие. А дружина бросится в обрат, к селу. Следствие же укажет на меня, так как я имел доступ к печати. И что тогда? Темница да суд царя Ивана? Скорый и безжалостный? А я на плахе подыхать не желаю. … За сто рублей рисковать жизнью? То глупо.

– Тогда пошто ты, Флор Юрьевич, повел разговор о грамоте чистой? – сощурив глаза, спросил Дуб.

– По то, что, сделав ее, то устроить можно, мне же придется бежать из Чугуева. Бежать есть куда, в Литве примут, но только если в мошне звенят ихние гроши. Да и рубли сойдут.

– Давай, боярин, не будем ходить вокруг да около. Что ты желаешь получить за отзыв дружины в Чугуев?

– Пять раз по сто рублей, и все серебром. С этим и тем, что удалось накопить, я на Литве не пропаду. Будут деньги, будет грамота. Не будет, извиняй, забирай сто рублей, езжай к Икраму и передай, чтобы уносил ноги, несолоно хлебавши, покуда московская дружина не прищепила ему хвост.

– Значит, дело в деньгах.

– А в чем оно может быть еще? Одним стремлением напакостить царю сыт не будешь. Да и месть в мошну не положишь.

– И чего тянул, молвил слова высокие?

– А чтобы подвести мурзу через тебя к решению раскошелиться.

– А ты не подумал, что Икрам может отказаться от твоих услуг?

– Ну и пусть тогда уходит ни с чем в свой Крым.

– До того сообщив на Москву, что некий боярин из Чугуева вельми помогал ему грабить русские города и села, изводить в полоне русских людей. Тогда мурза не получит ясыря сейчас, но он вернется позже. За поход хан ему немало заплатит, а вот ты лишишься головы и добра, хорошо если сразу, а не проведя долгие мучительные месяцы, а то и годы в темнице.

– Ты угрожаешь мне, Дуб?

– Ни в коем разе. Просто молвлю, во что может обернуться твой отказ помочь мурзе, и все.

– Не будем вести пустые разговоры, мою причастность к разбою татар еще треба доказать. А доказывать некому, или ты явишься перед светлые очи царя русского разоблачать меня? Нет, не явишься. А значится, уговор, ты привезешь до утра пятьсот рублей серебром, я передаю тебе грамоту и тут же съезжаю из крепости. Откажет мурза, пусть сообщает на Москву о моем предательстве. Это последнее слово.

Дуб вздохнул, затем ухмыльнулся:

– А ты молодец, боярин, не испугался, достойно повел себя. Оно и верно, коли мурзе требуется грамота, то пошто не запросить за нее столько, во сколько ее оцениваешь сам. Но раз ты намерен бежать, и мы более не увидимся, давай я запрошу у мурзы не пятьсот, а шестьсот рублей. Мне тоже деньга нужна.

– И ты малый не промах. Проси, сколь хочешь, мне же вези пятьсот рублей.

– Договорились. Но если грамоты не будет, не обессудь. Доказать твое предательство найдется кому. И это не угроза, пойми правильно. Такая нынче жизнь пошла. За деньгу любого оговорят. И ты это ведаешь лучше меня. Накормишь? Или мне голодному в обрат ехать?

– Петр, – вызвал слугу боярин, – накормите холопа. Ему опять ехать далече придется.

– Сделаем, боярин, у жены Глафиры найдется, чем попотчевать человека.

– Ступайте!

На выходе из горницы, когда Петр был уже в сенях, Дуб обернулся:

– До рассвета, боярин, предупреди стражу свою.

– Как пройдешь в крепость?

– То моя забота.

– Добре. До рассвета все будет готово.

Дуб ушел. Отужинав, он покинул крепость известным немногим тайным ходом. И верный конь Ветер, у которого с подковами все оказалось в порядке, понес его к Санге в стан мурзы Икрама.

Прибыл Дуб в Сангу за полночь. Едва коня не загнал. Но дело срочное, не до него. Он остановил коня у шатра, из которого нукеры вынесли окровавленную девицу и потащили ее к шалашу. Позабавился мурза на славу.

Не спал и Азанча, проверял посты.


– Уже вернулся, Дуб? – увидел он гонца.

– Как видишь, десятник, мне треба срочно гутарить с мурзой.

– Ну, не знаю, станет ли он сейчас говорить.

Полог откинулся. Из шатра вышел сам Икрам:

– Мурза станет говорить, вот только приведет себя в порядок, Алим! – крикнул он.

– Слушаю, господин, – тут же возник из темноты нукер.

– Воды теплой, белье чистое, быстро! – Мурза кивнул Дубу, жди, мол, и прошел обратно в шатер.

Через какое-то время мурза, наконец, принял гонца. Лежа на замененной постели, покрытой шубой, он спросил:

– Что передал боярин? Сделает, о чем просил?

– Тут такое дело, господин, – замялся изменник, – Молчанов запросил кроме переданной ему сотни рублей еще шестьсот.

– А ему все свое состояние не отдать? – повысил голос мурза. – С чего вдруг он повел себя так?

– Дело в том, что у него есть чистая грамота воеводы чугуевского с печатью. Получив ее, воевода дружины московской должен будет убыть в крепость. Но грамота та опосля вызовет следствие, что непременно укажет князю Верейскому с московскими вельможами на боярина. А посему, передав грамоту, ему треба бежать в Литву. То он успеет сделать, тока нужна деньга.

– А не подумал он, что станется, коли Верейский и воевода московский прознают про связи его со мной?

– Говорил о том.

Мурза устроился удобнее и велел:

– А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях.

– Слушаюсь!

Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве.

Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу:

– Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену.

– Угу, передам. Я часок отдохну?

– Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать.

– Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб.

– Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской.

– Не попадусь, не беспокойся.

Икрам махнул рукой – пошел, мол.

И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь.

Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне.

– Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь.

– Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось.

– А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас.

– Ну-ну. Он спит, поди?

– Как же? Тебя, вельможи, дожидается.

– В морду хочешь?

– Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась.

Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу.

Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами.