Иван Грозный. Сожженная Москва

– Варвара! – крикнул Парфенов и, когда служанка появилась, наказал: – Еще чашу! – Он взглянул на Скуратова: – Не откажешься, Григорий Лукьянович?

– Отчего с хорошими людьми не выпить? Давай!

Варвара мигом принесла чашу.

Скуратов выпил, кивнул довольно:

– Доброе вино!

– Сказывал ты, что царь на Москву по делу послал? А ты что, отдохнуть собрался?

– А у тебя, Василь Игнатьевич, память короткая. О чем на слободе гутарили?

– О многом.

– И о дочери князя Бургова, Анфисе. Обещался познакомить?

– Да, но я еще…

– Брось, Василь. Никто же не неволит тебя. А пошто не посмотреть на девицу, коль и время для того есть?

– Так, значит, мы поедем к князю Бургову?

– К нему. Он уж ведает о гостях, прием готовит. Вот и Михайло Бордака захватим, совета его потом послушаешь.

Слишком велика была власть Скуратова при царе, чтобы отказать, оттого Парфенов махнул рукой:

– А ладно, чего не посмотреть? Поедешь с нами, Михайло?

– Поеду, коль надо, – кивнул Бордак.

– Надо.

– Тогда какие могут быть вопросы?

– По чаше выпьем, и к князю, не след заставлять уважаемого человека и дочь-красавицу ждать, – сказал Скуратов.

Выпили, оделись, поехали, тем боле что ехать было нет ничего.

Скуратова с гостями на подворье Бургова действительно уже ждали. Холопы открыли ворота, как только подъехали всадники, приняли коней. У входа стоял сам Владимир Юрьевич Бургов.

– Приветствую тебя, князь! – улыбнулся Скуратов. – А вот и я с гостями, знакомься, Михайло Бордак, боярин, и княжич Василь Парфенов.

– Приветствую, гости дорогие! – ответил князь. – Наслышан о вас, о ваших подвигах ратных.

– И от кого ж ты наслышан о подвигах гостей?

– Эх, Григорий Лукьянович, Москва хоть и большая, да та же деревня. Что один узнает, разнесется по улице, а проникнет на торговые ряды, то оттуда уже по всему городу. Но проходите, морозно ныне.

Хозяин и гости зашли, поднялись на верхний этаж, в горницу. По пути им встретилась необычайной красоты девица, что «стрельнула» глазами по княжичу и тут же, закутавшись в платок, убежала в комнату.

– Дочь моя, Анфисушка, – с гордостью проговорил Бургов.

Устроившись в горнице и отведав медовухи, Скуратов спросил:

– Извиняй, князь, сколько же годков твоей дочери?

– А то ты не ведаешь?

– Откуда ж? Ведаю, что есть у тебя дочь, что супружница твоя померла при родах, ребенка спасли, а ребенок тот и есть Анфиса. Известно, что более ты не женился, воспитывал дочь один. То известно многим.

– Не ведаешь? Скажу, семнадцатый годок пошел.

– Уже семнадцатый? А чего все в девках?

– А вот то, Григорий Лукьянович, извиняй, не твое дело.

– Ну, зачем ты так, Владимир Юрьевич, я же просто спросил. Обычно родители подбирают пару своим деткам повзрослевшим. Или боишься остаться один? Но то несправедливо, у девицы своя жизнь должна быть. Семья, детки, муж достойный.

– Отвечу, коли настаиваешь, все же гость непростой, – вздохнул князь. – Остаться один не боюсь, отбоялся свое, и достойных женихов много, да только кого ни подберу, Анфиса не принимает.

– Она же не должна видеть жениха до венчания.

– Я неволить единственное дитя не собираюсь. А посему, да простит меня Господь, женихов показываю.


– Ну, может, и правильно. А то сосватают девицу, придет время венчания, а жених-то уродец. Вот весело невесте будет. Такого и врагу не пожелаешь.

– Пошто речи о том ведешь, Григорий Лукьянович?

– Давай по-простому, по-свойски, Владимир Юрьевич, гляди, какой красавец княжич Парфенов, и тебе ведомо, что рода он знатного, у государя в чести, воевода, и тако же один, холостой.

– Погодь, Григорий Лукьянович, ты что, свататься приехал?

– Как можно? Обряд сватовства – дело родителей, я тебе говорю, что есть. И никто никому ничего не навязывает. А ведь хорошая бы пара вышла, Владимир Юрьевич, княжич и дочь твоя, а?

– Хорошая, спору нет, – неожиданно улыбнулся князь. – Но дело-то не только в достоинствах жениха, но и в отношении невесты к нему.

– А как может определиться твоя дочь, не видя княжича?

– Она его видела, в сенях перед горницей. После порасспрашиваю, как ей Василий Игнатьевич. Отвергнет, не обессудьте, гости дорогие, а коли примет сердцем и душой, то милости прошу свататься. О том сам с князем Игнатом Ивановичем разговор вести буду.

– Ну и ладно. Только мыслю, одного взгляда маловато, князь. – Скуратов отличался упертостью в достижении поставленной цели. – Ты же на Рождество дочь дома держать не будешь?

– Нет, конечно, пойдет опосля справления обряда гулять с подругами.

– И где гулять будет?

– Да где всегда, у Кремля. Там на праздник народу тьма собирается.

– Добре. Ну что ж, Владимир Юрьевич, благодарствуем за прием, угощение, пойдем мы, а ты поговори с дочерью, поговори, Малюта худого не предложит.

Гости вышли во двор, где сразу попали в оковы усилившегося мороза. Скуратов направился в Кремль, Бордак с Парфеновым поехали к своим подворьям.

– А Анфиса-то и впрямь красавица, – задумчиво проговорил княжич.

– Понравилась?

– Да, но только видел-то ее мгновения.

– Ничего, Скуратов не зря расспрашивал князя, где гулять дочь будет. Туда и ты поедешь, разглядишь девицу поближе, а может, и поговорить сумеешь.

– Как-то, Михайло, неудобно получилось. Не по обычаям, не по традициям. Завалились в дом князя и давай о дочери говорить.

– Говорили не мы, а Скуратов, он человек прямой, кружить вокруг да около не любит.

– Интересно, князь действительно поговорит с Анфисой?

– Коли сказал, значит, поговорит.

– Жаль, я не узнаю, чем тот разговор обернется, – вздохнул Василий.

Первым было подворье Бордака. Попрощавшись с княжичем, он заехал в открытые ворота. Уже стемнело, и служка встретил его с факелом.

В доме Алена подошла к мужу:

– О, да ты изрядно выпил, милый. Вот, значит, какое дело было у тебя на Москве?

– Упрекаешь?

– Нет.

– И правильно. Сначала дело сделал, а потом… Давай я после расскажу, что-то развезло меня.

– Ложись, отдыхай.



О том, как отнеслась к нему дочь князя Бургова, княжич узнал от своего отца. Тот приехал на подворье к сыну и сказал, что в гостях у него был князь Бургов, изъявил желание договориться о помолвке Василия и Анфисы. Княжич принял ту новость радостно.

Отпраздновали Рождество, приступили к работе у Воротынского. Составили отчет о своих деяниях против татар на границе. Передали боярину.

Москва в то время принимала станичных голов, размещая их в опричном дворе. Там же шло обсуждение.

В результате полуторамесячной работы царской комиссии, боярин и воевода Воротынский представил царю «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». В него входили цели приговора, руководство по ведению разведки станицами, порядок обеспечения станичников и сторожей лучшими конями, наказы, что и как делать при обнаружении ворога или, напротив, ворогом. Расписание, в котором начало службы застав и сторожей определялось на 1 апреля и заканчивалось до выпадения первого снега. Назначалось жалованье из казны людей станиц и сторож, а также то, кому и где нести пограничную службу. И много еще другого, направленного на усиление охраны пока что южных рубежей государства.

«Боярский приговор» боярин Воротынский доставил в Александровскую слободу.

Тогда же с южных рубежей вернулась малая комиссия воевод князей Тюфякина, Ржевского и боярина Новосильцева. Приехал и Малюта Скуратов.