Янтарь на снегу

— Тощая жердь! — еще менее сдержанно, сомкнув губы в тонкую линию, вынесла неутешительный вердикт леди Габриэле — родная сестра моего покойного деда.

Она также приехала на похороны, но вместо того чтобы отправиться в храм, сослалась на ревматизм и посетила кухню для покорения вершин кулинарных изысков, а точнее, просто решила поесть пирожных, которые потребляла с особым удовольствием и смаком — это со слов Люди. О несвоевременной кончине дражайшей племянницы она тоже выразилась весьма эксцентрично, причем в присутствии большого количества скорбящих гостей.

— Бедная Рената?! — воскликнула в ответ на чьи-то излияния. — Кто вам сказал, что моя племянница была бедной? Она жила как королева, делала, что хотела, и просаживала деньги семьи на «эльфийскую пыль»! Бедняжкой она точно не была, если увлекалась этой гадостью.

После этого пересуды в фамильном замке стихли, а на следующий день скорбящие гости поскорее разъехались.

Для меня же все только началось!

Наивные мечты о короткой передышке перед поездкой в столицу испарились, как утренний туман. Едва за последним гостем закрылась дверь, меня вызвали на семейный совет. Почтенные дамы в лице матери Легарта и двоюродной бабки заставляли ходить перед ними, поворачиваться, улыбаться, смеяться, кланяться, кушать кексы, подавать чай и махать веником под названием «веер».

В общем, это был кошмар! Леди, достопочтеннее одна другой, вздыхали, хмурились, прикрывали глаза и разочарованно кивали головами, украшенными благородными сединами. По их высокопарному мнению, я была неотесанной грубиянкой, о чем они не забывали мне сообщать. Это хотя бы было честно. Еще бы не было так неприятно от мерзких хихиканий прислуги!

Вечером, уставшая, будто перепахала целое поле в качестве тягловой лошади, измученная муштрой, я поплелась в свою комнату, где меня уже ждала Людя с охапкой свежих слухов и ценных советов в сфере скорого устройства своей (ну и моей, разумеется, тоже) обеспеченной жизни благодаря выгодному брачному союзу.

Встретила она меня озабоченным взглядом, полным сочувствия:

— Что-то на тебе лица нет. Случилось что?

Я упала на кровать и обессиленно раскинула руки в стороны.

— Ничего… Меня, похоже, готовят к полномасштабной войне за сердце короля. Да еще и «тощей жердью» обзывали сегодня бессчетное количество раз!

— Ну, главное, что не лупили жердью! — Людя осторожно присела на край моего ложа. — А слова, они — как вода в песок. Хотя если воды много…

Неуклюжее подбадривание и нотки задумчивости в ее голосе чуть взбодрили, и ухмылка сама обозначилась на губах:

— Тебе хорошо говорить, ты небось из замковой кухни не выходишь. Неусыпно следишь за качеством приготовления еды.

— Да я только одним глазком взглянуть! Да понюхать! — оправдываясь, Людя наклонилась надо мной, чтобы посмотреть прямо в глаза. Я положила ладони ей на щеки и слегка потрепала:

— Ну, видимо, тебя от насыщенных паров раздуло, аки утопленника!

— Вот тебе здрасте! Нарвалась на похвалу от лучшей подруги! — Людя обиженно отвернулась, скрестила на груди руки.

«Да что же это я?! Не хватало еще поссориться с единственным родным здесь человеком!» Когда я протянула руку, чтобы примирительно положить ее на плечо подруги и попросить прощения, Людя повернула ко мне лицо уже без тени обиды:

— А что, я и правда раздобрела?

— Есть немного…

— Немного… — Людя капризно поджала губу. — Лорды любят женщин всеобъемлющих, как манерами, так и телом. Я бы на твоем месте задумалась о пользе булочек и запеченной свининки.

И что с ней прикажете делать?

— Но я не просто пришла к тебе языком почесать! Ты все прихорашиваешься, а могла бы подумать и о своей первой служанке! — Людя молитвенно сложила руки на груди и сделала невыразимо печальные глаза. — Платьечко бы мне новое, да локоны завить! Пожалуйста!

Перед этими полными слез глазами не устояло бы ни одно благородное сердце. Трепещите, вельможи!

Но резон в ее словах был.



Вскоре после похорон в замке снова появилось много народа, но все это были не родственники и друзья, а люди дела — белошвейки, модистки, цирюльники, лекари, наставники. По словам леди Катрисс, люди проверенные и надежные. Не знаю, насколько надежные, но один из наставников особенно впечатлил — южанин по имени Лоренцо. На меня он, хоть и был на полголовы ниже, смотрел свысока, словно я навозная муха, говорил с сильным южным акцентом и имел манеры настолько странные, что, если бы не аккуратненькая ухоженная растительность на подбородке и низковатый голос, я решила бы, что передо мною дама. Но двигался Лоренцо весьма изящно, чего не скажешь обо мне. Очень скоро я получила увесистое прозвище Слониха, но это было лучше, чем Мейнская кобыла, поэтому смолчала. Хотя желание подкорректировать этому Лоренцо его благообразный нос укоренилось во мне сильно. Очередной раз получив его тросточкой с костяным набалдашником сначала по неверно поставленной ноге, затем по «скорченной, как коряга», руке, я, утратив последние крохи терпения, запасенного в обители, глянула на него сверху вниз таким испепеляющим взглядом, что в ответ получила уже боязливое и более вежливое: «Ну нельзя же так, дорогюша! Вы во мне дырю прожжете, кто же вас будет учить манерам?»

Как-то от всего этого было не по себе, будто я заняла чужое место и пыталась выдать себя за совсем другого человека. От постоянного дерганья и верчения меня начинало тошнить, а собственное отражение в зеркале, которое я имела честь видеть каждый день по нескольку часов кряду — стало вызывать неприязнь.

Более того, все усугублялось тем, что знания, которые я получила в обители, здесь оказались не нужны. От дамы при дворе не требовалось знания нескольких языков, древних летописных текстов, ведения быта и умения держать язык за зубами о внутренней и внешней политике королевства и политических интригах в государстве. Юная леди должна была уметь улыбаться тогда, когда нужно, двигаться плавно и легко, говорить о моде и искусстве, развлекаться сутки напролет. Все это было для меня непостижимо далекими дисциплинами.

А во время еды за общим столом тетки доводили меня до исступления, когда отчитывали за неправильно взятый прибор и полностью съеденную еду на тарелке. Видите ли, леди не должна показывать, что она голодная, и съедать все. Девушка должна оставить часть пищи на тарелке. В обители нас учили быть благодарными богам за любую пищу и доедать все до последней корочки. За тарелку с остатками каши можно было и черпаком по лбу получить.

Ко всему прочему, расшитые серебряными нитями одежда и обувь сковывали, мешали нормально двигаться. И как в таком «переносном саркофаге» можно было научиться танцевать? Осознание того, что во всем этом мне предстоит существовать оставшуюся жизнь, угнетало и безмерно подавляло.



Однажды я не выдержала, когда в отражении в зеркале увидела огроменные ножницы над головой. Таким ножницами один деревенский дед стриг у нас кусты шиповника в саду. Я все понимаю — мои волосы вились, были непослушны и напоминали паклю, если их не расчесать как следует. Но ножницы над моей головой пробудили не самые приятные воспоминания.

— Прокляну! — выпалила я неожиданно даже для самой себя.

— З-за что?! — воскликнул побледневший цирюльник.

— За волосы!


Злополучные лезвия с грохотом приземлились на пол, а их хозяина как ветром сдуло. Потом, правда, пришлось выслушивать лекции теток, что нынешняя мода позволяет носить длинные роскошные волосы, а не стог соломы на голове.

— К тому же, милочка, — вещала леди Катрисс спокойным монотонным голосом, занимаясь при этом вышивкой и не глядя в мою сторону, — волосы требуют ухода, их иногда надо расчесывать, а с вашим запущенным случаем поможет только полное изведение поросли.

Вот как, спрашивается, десять лет я могла за ними ухаживать, а тут, видите ли, это невозможно? Но меня никто не слушал — леди Катрисс продолжала заниматься своим рукоделием, а леди Габриэле листала некий фолиант, судя по гравюрам, весьма сомнительного содержания.

— Волосы резать не дам! — Мой возглас ушел в никуда — тетки продолжали заниматься своими делами.

— Поверь, — спокойно произнесла леди Габриэле. — Мы знаем, что делаем, и уж точно стараемся для твоего блага. Ты тоже постарайся хотя бы не отпугивать окружающих, а то господин Лоренцо опять жаловался на оттоптанные ноги, а цирюльник, между прочим, выписанный из столицы, что обходится весьма дорого, отказался с тобой работать и уехал сразу же после инцидента.

— Не знала, что в столице придворные дамы стригутся садовыми ножницами. — От расстройства чувств мой язык не мог держаться за зубами долго. — Проще сразу подвешивать модниц кверху ногами и серпом сносить шевелюры — так быстрее получится. А еще коса заостренная неплохо подойдет…

— Не язви, деточка, — спокойно молвила пожилая дама. — Но если ты и дальше будешь топтаться по ногам господина Лоренцо или пропускать занятия по пению и рисованию, от нас сбегут и эти наставники. Пожалей хотя бы Легарта — все твои выходки тенью ложатся на его репутацию. А ему сейчас нелегко.

— Вот именно. — Леди Катрисс даже взор оторвала от своей вышивки. — Чего стоила только история с Ренатой! А знаешь, сколько пришлось заплатить сбежавшему цирюльнику, чтобы он держал рот на замке и не рассказывал всем, что его прокляли?

Тут я виновато опустила голову.

— То-то же! Поэтому лучше делай то, что необходимо делать, а не бунтуй, как твоя мать. Сама знаешь, к чему привело ее непослушание.

Это было последней каплей. Я выскочила из гостиной и помчалась, не разбирая дороги. Непрошеные слезы жгли глаза, рыдания сдавили горло. Не плакать! Только не плакать! Это нормально — для них я навсегда останусь дочерью мятежной Инге, бастардом, грязным пятном на репутации Дома. Только вот никто не желал понять, что моя мать была не виновата. Не виновата! Она не бросила, не избавилась от меня, не отказалась. Любила и заботилась о своем ребенке, как умела.

Надо найти Легарта, поговорить с ним, попросить запереть меня в тихой обители на краю королевства и навсегда вычеркнуть мое имя из истории славной и благородной семьи Браггитас. Хватит с меня этого балагана с танцами и прическами, в котором я чувствую себя обезьянкой, на которую нацепили платье и отправили бегать меж довольных зрителей за горстку монет. Смешно, забавно и болезненно, потому что даже обезьяна не в восторге от того, что над нею все смеются и тыкают пальцем.

С такими грустными мыслями я очутилась в совершенно незнакомом месте. По приезде никто мне, разумеется, замок не показывал, наверное, решили — раз я здесь росла, все помню. Ну да, конечно. Мне свою жизнь в этом месте вспоминать не хотелось, не то что само жилище. А в этих покоях я никогда и не бывала. Или бывала? Комната за массивными дубовыми дверями оказалась не заперта, поэтому я вошла.

Странная штука — память. Она способна хранить прошлое где-то очень глубоко, под пластом новых событий и впечатлений. И только тоненькая ниточка — что-то очень важное, что осталось в голове, но еще не подвластно сознанию, — способна вытянуть воспоминание наружу.

Не окажись я в этом месте, никогда ничего и не вспомнила бы. Только тогда, когда увидела огромные пыльные стеллажи со старинными фолиантами, поняла, что была здесь, и не один раз.

Воспоминания, вырванные из забытья, стали возвращаться ко мне, будто исчез слой нанесенной временем пыли. Вот он — этот огромный резной стол с головами львов на боковых тумбах, не изменился с тех самых пор. Я не знала, как находила сюда дорогу, но почему-то прекрасно запомнила это место. Под этим самым столом я сидела, пока мама рылась в бумагах или книгах. Точно помню, что это было. А еще под столом я испуганно пряталась от разъяренной тетки, но это уже потом, после маминой смерти. Если старое дерево не трогали, то анаграмма все еще должна быть там. В попытке ли обрести утраченное или просто из-за разгоревшегося любопытства, я полезла под столешницу. Времена не те, да и я не та, поэтому там оказалось не так просторно, но тело мое протолкнулось в проем между тумбами, и под пальцами проступили знакомые глубокие царапины. Анаграмма имени, что попадалась на всех письмах и даже на ее платке, украдкой была выцарапана гвоздем, зажатым в слабой детской ручке, целую жизнь тому назад. «Ну, здравствуй, мама! Круг замкнулся, и я вернулась туда, откуда начался мой путь. Но уже не как позор рода, а как его надежда на возвышение. Звучит, да? Если бы ты была жива, ты бы оценила шутку судьбы!»

Тут как будто еще сохранился ее цветочный запах. Непрошеные слезы покатились по щекам. Как бы мне хотелось, чтобы мамина рука нырнула вниз и погладила меня по пышным детским кудряшкам.

И я вспомнила, вспомнила…

Из-под стола можно рассмотреть всю библиотеку в щель между панелями, я всегда смотрела.

Вот мама что-то долго и усердно ищет, а я терпеливо сижу и наблюдаю за ней. Удивительно, а мне казалось, что я ее почти забыла — это сосредоточенное лицо и внимательный взгляд. А она стоит передо мной, как и раньше, — худенькая, с аккуратно причесанными волосами, не то что у меня.

«Теперь оно будет лежать здесь… — говорила мама больше сама с собой, нежели со мной, но мне нравилось сознавать свою важность, будто настоящая взрослая. — Мы ведь найдем, не так ли? Это наш с тобою секрет».

Она повернулась и улыбнулась мне, потому что знала — я подглядываю за ней в щелку.

А вот уже другое время, Инге уже другая — похудевшая и осунувшаяся, что-то очень быстро пишет, сворачивает вместе с кулоном, который всегда висел на ее шее — цепляет все это к птице, терпеливо ждущей на подоконнике, и выпускает голубя на свободу.

«Я все сделала правильно, малышка. — Она сжала меня в объятиях, больше для собственного успокоения. — Так будет лучше…»

О чем она сожалела? Почему плакала?

В моем прошлом больше тайн, чем казалось. И моя мама — самая большая загадка, не разгаданная до сих пор. Выходит, чтобы на все найти ответы, необходимо разобраться в жизни моей матери.

Я вытерла щеки и погрузилась в раздумья, силясь вспомнить еще хоть что-нибудь, и вдруг дверь библиотеки открылась. От неожиданности я чуть не ударилась головой о столешницу. Внутри похолодело. Вот будет смеху-то, когда меня здесь обнаружат — великовозрастная девица с коленями, прижатыми к подбородку, и растрепанными патлами сидит под столом. А еще леди, названная одной из невест короля! Занятия по сокрытию под столом в случае дворцового переворота. Обхохочешься!

— Я понимаю ваше нетерпение, матушка, — это, понятное дело, говорил Легарт. — Но постоянно жаловаться мне на девушку — это уже слишком!

— Но она ведет себя совершенно неподобающим образом!

Леди Катрисс! А как же иначе? Нет ничего лучше, чем жаловаться сыну на бездарную родственницу. Но, может, оно и к лучшему — я ведь сама хотела уговорить Легарта отказаться от затеи со сватовством.

— Вспомните себя в семнадцать лет, мама! — А у родственника терпение на пределе — видимо, жалобы ему поднадоели порядком.

— Что ты имеешь в виду? — Леди тоже изменило обычное спокойствие. Это хорошо — чем раньше свечка загорится, тем раньше отгорит.

— Думается мне, вы не всегда были покладисты. Особенно когда вас пытались выдать замуж за лорда Баниуса. Или вы забыли, как сбежали из дома среди ночи в военный лагерь к моему батюшке?

— Что?.. Откуда…

О, как много в этой семье интересных тайн! Похоже, у меня входит в привычку подслушивать важные разговоры. Не пора ли сменить статус придворной леди на покровы тайной шпионки, рожденной в тени? Но образ девицы, вываливающейся из-за портьер и роняющей на голову объектов слежки тяжеленные камни, неудачно выскальзывающие из-под увесистой стопы, мигом охладил мои фантазии.

Нехорошо это — надо исправляться.

— Оттуда, матушка. Дело давнее, и ведь тогда все замяли, потому что вам хватило ума нарядиться в крестьянское платье, и вас приняли за обычную дворовую девицу.

— Ужас какой!