Янтарь на снегу

Однако пусть лучше будет так. В чужих грехах нет ее вины, дочь Инге не заслужила участи своей матери.

Гинтаре Браггитас.

Девушка-солнце.

Эх, как Майло ее недооценил!

Увидев Гинтаре, почти до неузнаваемости изменившуюся, в платье утонченного вкуса, с украшенными жемчужными нитями волосами, Вардас утратил дар речи. Нет. Не потому что она напоминала призрак Инге. Тому, кто знал Инге очень хорошо, было ясно — мать и дочь разнились, как свет звезды и жар полуденного солнца. Нежная, мягкая, лучистая Инге и порывистая, стойкая, пусть и такая же яркая, но все равно другая — Гинтаре. Она ворвалась в его жизнь и перевернула все с ног на голову, даже не подозревая об этом. Сегодня он услышал ее, услышал ее зарождающиеся чувства к нему. Казалось бы, зачем ему такое счастье? Чем он заслужил это? Но у любви свои законы, возможно, боги создали любовь вообще ради забавы, чтобы потешаться над глупыми людишками.

Это чувство не подарило счастья ни Герде, ни Удвигу, ни кроткой Инге, которая заслужила счастье больше других в этом мире, хотя бы тем, что до последнего не оставила его сестру в момент отчаяния. Не забывала о нем и Бригги, когда они совсем осиротели и вынуждены были отправиться в Ивелесс к родственникам.

Любовь Гинты была бы ему наградой за долгие одиночество и боль, но что получила бы взамен сама девушка? Он не сможет подарить ей присущие юности нежность и ласку, не потому что жаль или нерасторопен в делах сердечных, а потому что часть своей души он пожертвовал богине теней для обретения знаний и силы, без которых его жизнь могла прерваться уже сотню раз.

И все же мимолетное чувство, робким ростком коснувшееся его сегодня на вечере, будет греть сердце в моменты полного одиночества, как сейчас. Воспоминания о минутах, проведенных в этом злополучном шкафу, останутся с ним до конца жизни.

Было что-то в этой нелепейшей ситуации, что заставляло глупую ухмылку не сходить с его лица. Когда она полуодетая рухнула в его объятия, он опешил. Даже испугался, что, возможно, кто-то воспользовался ее доверчивостью и расстроенными чувствами. Разозлился. Боги! В эту секунду он ее приревновал к половине присутствовавших на приеме мужчин. Готов был даже убить того, кто поступил так подло и непорядочно. Но коридоры замка были полны разгоряченных гостей, Майло не хотел, чтобы она снова была опозорена.

Все же глупец!

Гинтаре одна забралась в тот злополучный чулан, зачем она разделась — одним богам известно, но, скорее всего, ее сильно сдавил корсет, и ей не хватало воздуха. Модные веяния!

К своему незавидному положению она относилась довольно легко, даже не подозревая, в шаге от какой опасности находится. И дело здесь не только в вездесущих гильтинийцах. Чего стоило Майло сдержаться и не прикоснуться губами к обнаженной шее, отсвечивающей во мраке манящей снежной белизной. Даже потом, оказавшись в тесном пыльном шкафу, он мысленно рисовал перед собой ее плечи и талию, непослушные локоны. Такие близкие и такие запретные. Все-таки она была абсолютна невинна. Невинна и доверчива.

Нет. Пусть лучше Гинтаре обходит его десятой дорогой. Это правильно.

А еще он сильно ошибся, полагая, что она купится на уловку и со страху или в погоне за тенью своего родителя выболтает всю правду о произошедшем в Лизке.

А ведь все было слишком серьезно. Служители Гильтине шли по следу той, которая носила дар богини-отступницы. Очень скоро они настигнут ее. А Гинтаре, которая находилась в слепом неведении о пропасти, над которой ходит, могла пролить свет на объект их поисков. Ответить на вопрос: существует ли на самом деле девушка с даром смерти?

Кто она? Где ее искать?

Но юная леди Браггитас была упряма и несговорчива. А ведь Каррег так и не связался с ним больше, и старик вайдил исчез после нападения на обитель.

Дочь Инге занимала все его мысли. Он не мог перестать думать о ней даже тогда, когда явился его подопечный, чтобы сообщить, что все готово для завтрашнего утра.

Пусть Гинтаре Браггитас еще больше возненавидит его за это. Так тому и быть. Однако более подходящего момента просто представить себе нельзя. Она примет это, пусть и обидится, станет презирать, но это уже другая история. Скоро Гинтаре отдаст свое сердце другому. А ему — неприкаянному Майло Вардасу — останутся воспоминания о том, что он слышал мимолетную, пусть и короткую, песнь любви от солнечной девочки. Это будет его сокровищем и проклятием на всю оставшуюся жизнь.

Впервые в эту ночь ему не приснились кошмары прошлого. Во сне он видел ее… застывшую в мягких лучах, объятую светом, словно в янтаре.

И это было прекрасно.



Жила-была Силике — простая девушка. Добрая и нежадная. Ее все знали в деревне, знали и любили, потому что не было на свете добрей человека, чем Силике. Случилось, что осталась девушка одна — отец замерз в лесу зимой, мать не пережила этого горя. Люди жалели Силике, поддерживали. Больше всех поддерживал и помогал Ракас — сын местного старосты, видимо, любил ее. Силике ответила взаимностью на чувства.

Говорят — это страсть, когда между людьми пробегает искра и они, влюбляясь, теряют голову, тогда двоим ничего не страшно и безразлично, что о них подумают окружающие. Возможно, страсть — это хороню, но длится она недолго. За любой страстью грядет искупление. Так случилось и в этой истории. Отец Ракаса сговорил за него другую — дочку местной ткачихи, девицу с богатым приданым и деловитой матерью. Не способный противостоять отцу Ракас женился.

В горе своем Силике была безутешна — осталась она одна. В тот день, когда у возлюбленного родился сын, несчастная кинулась в воду — ведь своего ребенка ей пришлось выморить из чрева, чтобы избежать позора. Но не так легко избавиться от боли и страданий, решив покончить со всем самоубийством. Так и с Силике.

Ее спасли люди, выловили из омута, вытащили из цепких лап смерти. Гильтине. Ведь в светлый мир после смерти может провести только Велюмате, а вот тех, кто сам не хочет жить, либо натворил при жизни слишком много злого — именно проклятая богиня тащит за собою в Навь. Вот и Силике почти побывала в Нави, а может, она там и осталась, а из реки выловили только тело.

С тех пор несчастная перестала походить на саму себя, надолго уходила в лес, бродила по улицам, как неприкаянная. Странная, с глазами, смотрящими сквозь людей, как будто бы видела Силике то, чего другим видеть не дано.

И все-таки люди жалели Силике, все понимали и жалели. Как не пожалеть заблудшую душу, потерявшую покой? Лишь старосте не нравилось, что девушка живет в той самой деревне, что его сын с семьей. То и дело засматривался Ракас в сторону Силике с печалью да тоской в глазах, не люба ему была вздорная ткачихина дочка, нескладная и некрасивая даже в богатом убранстве.

Тогда староста, подговариваемый невесткой, заманил Силике в дремучий лес, подальше от людей, туда, где жили волколаки. Не учел только староста, что даже нечисть боится тех, кого облагодетельствовала проклятая богиня.

Вскоре вернулась Силике обратно в деревню, что разъярило старосту и его невестку. Но на следующее утро, после безлунной ночи, темной и непроглядной, старосту нашли мертвым у его же дома. Растерзанного неведомым существом.

По деревне пошли слухи про волколаков, но они никогда не нападали на деревни, обитали в самых темных чащах старых лесов. Вслед за старостой стали погибать дети — не ночью, а днем. И никто не знал, откуда шла эта напасть. Только Силике тихо пряталась в своем обветшавшем доме, как будто знала, что нечто из леса пришло за ней самой…

Напасть обрушилась на деревню. Погибло слишком много детей. И тогда люди стали просить помощи у одной из близлежащих обителей, где обитали — как говорили в народе — чистые девы, видящие истину. Так в деревню вошли трое — жрица и две послушницы. Никто не верил, что они справятся с волколаком, там такая силища, а супротив — две девочки и одна престарелая женщина.

Ошиблись люди. Все же истину и правда даровано видеть не всем. Да и кто хотел видеть правду за грузом собственных грехов?

Никто ведь не остановил Ракаса, соблазнившего сироту, воспользовавшегося ее доверчивостью, никто не надоумил Силике не впускать сына старосты в свой дом ночью. А когда у девы зародилась под сердцем жизнь, старая знахарка Каане сама предложила избавить Силике от бремени, ведь серебра, которое ей дал староста, еще надолго хватило. Лишь потом расплатой стал единственный внук самой Каане.

Люди молчали. Боялись и молчали. Зато считали себя праведниками — ведь никто из деревни Силике не гнал, и все о ней заботились. Из реки вытащили. Спасли. И потом… волколаки ведь днем не охотятся.

Не охотятся. А вот вилктаки — монстры-перевертыши… про вилктаков никто, поди, и не слышал, так, сказки-россказни. Их и не видели-то ни разу, вот и не верили.

Только волколак — это монстр, пусть и бывший когда-то человеком, а вот вилктак — это все же человек под личиной монстра. И не узнаешь, не поймешь, что перед тобою чудовище, отдавшее свою душу на вечные муки в холод Нави, в цепкие пальцы Гильтине.


Пожалела проклятая богиня Силике и взамен дала ей волчью шкуру, в которую можно было облачиться только на мертвую луну, когда боги не увидят непотребство, и только Брекста стоит на страже ночной тишины, не давая прорваться злу на волю. Однако человека, творящего зло, остановить невозможно.

Так и Силике. Слишком долго болело ее сердце, одинокое и преданное, чтобы простить лицемерие людей. Перекинулась она через пень и обернулась в волчью шкуру, сделалась вилктаком — не человеком и не зверем, нечистью, способной оборачиваться по желанию, как днем, так и ночью. Первой жертвой стал староста деревни. К нему был особый счет, да и самоуверенность подвела. Но проще было нападать на детей, ведь они доверчивы, а от убогой Силике никто не ждал обиды. На взрослых кидаться все же опасно. А дети — это своя собственная боль, ведь их у Силике больше никогда не будет, так зачем они нужны остальным? Все равно их предадут, как предали когда-то ее.

— Куда ты лезешь? — Людя упиралась, страшилась. Место ей не нравилось. — Видишь, дом заброшенный, убогий. Давай нашу бабулю дождемся!

— Нет же! — Я была неумолима. — Проверить хочу. Чую я, что-то тут нечисто.

— Я тоже чую, вот давай и оставим все как есть.

Избу мы нашли случайно. Просто решили заглянуть в дом на отшибе. Он был заброшенный и смотрелся неопрятно среди других — ухоженных и аккуратных. Проверить надо было все — на наличие темных печатей и следов, пока вайдела Беата осматривала очередного мертвого ребенка.

Людвика к нам попала недавно. Сложная, непокорная, испуганная. Вот ее и отправили младшей лекаркой для воспитания и опыта. Вообще волколаки — нечисть буйная и неприятная, но в деревни в одиночку так далеко не заходят, поэтому можно было обойтись охранными амулетами и тайными письменами на окраинах селения. Вот нас всего трое и вышло. Решили, что справимся.

На месте же все оказалось куда сложнее. По предположению наставницы — кто-то из жителей чинил лютые непотребства.

Солнце стояло высоко, жара была неимоверная. То лето выдалось слишком душным. Казалось, что под ногами тлеет трава. Жару я не то чтобы не любила, но уже хотелось легкой дождливой прохлады, а мы еще и в льняных длинных хламидах пешком несколько километров от ближайшего подвоза шли.

В сыром доме стоял неприятный дух, как будто там уже давно никто не жил и даже крысы передохли. Людя даже нос зажала.

Нам бы сразу сообразить, что все нечисто. Никто не предостерег нас. Вместо того чтобы выйти на улицу да поглазеть на обительских, как оно обычно в деревнях бывает, народ по избам попрятался.

— Г-гинта… — окликнула Людя, глядя куда-то в сторону. — Что… это?..

Отвлеклась от груды хлама, валявшегося в углу бесформенной массой, и посмотрела туда, куда указывала спутница.

Из-под печи, откуда вылезали растрепанные полосы ветоши, раздалось грозное рычание. Я и сама со страху онемела. Но стыд и вина, что притащила Людю в логово не пойми чего, встряхнули и прибавили храбрости. Посох — моя защита — оттягивал руку. Приготовилась отразить атаку, скомандовала:

— Вылезай! — Людвику предусмотрительно заслонила собою. — Все равно тебе уже не уйти.

Вонь как будто усилилась, а жаркий воздух стал стремительно леденеть. Лоскуты ветоши зашевелились, подались вперед, оказались клоками шерсти на длинной оскаленной морде. Вот уже длинное тело вылезло на середину горницы, оттеснив нас к стене.

— Думаешь? — прошипела тень с вращающимися и смотрящими в разные стороны красными глазами и дернулась вверх.

Я только и успела, что махнуть посохом, вызвав слабый сноп голубых искр. Но все равно оказалась опрокинута навзничь. Людя заверещала и бросилась к двери, но выбежать не успела — чудище ударило ее лапой, отбросило в сторону.

— Что ты такое? — У меня из рассеченной губы потекла струйка крови, но я встала и подобралась, ожидая еще одного броска.

Передо мной был не волколак, на которого посох с серебром и рунами действовал, как огонь Пречистой. Да, серая шерсть клочьями на боках, но тело меньше в размерах, как у изломанной псины. Что-то было не так…

Существо осклабилось и зарычало.

Точно! Человеческие зубы, вывороченные наружу! Вот оно что! Еще не мертвое, поэтому посох и не подействовал.

— Тебе не справиться… — проскрежетало существо.

— Это, знаешь ли, как посмотреть! — Пальцы покрепче перехватили орудие. — Руны, может, и не подействуют, но отхватишь ты от меня знатно!

— Меня не убить, я пожертвовала душу проклятой богине взамен на бессмертие.

— Фу, как низко! Связаться с отступницей и продешевить. Хотя вопрос, кто еще продешевил? Другого способа не нашлось, чтобы стать бессмертной?

— Скоро… вся деревня заплатит мне…

— За что? Столько детей погибло, тебе не надоело?

Я крутанулась и врезала чудищу аккурат между глаз. Пока оно, мыча, крутило головой, кинулась к Люде, лежавшей в серой груде хламья.

— Боги… — отплевывалась Людя громко и с чувством. — Это же детская одежда. Ты только посмотри!

Я тащила ее к выходу.

— Некогда! — рявкнула ей на ходу.

В голове и без того билось гонгом: «Во что мы влезли?! Куда ввязались?!»

Тварь перегородила нам дорогу.

— Не пущу…

— Что это такое?! — Людя от ужаса стала белой и без своих обожаемых белил. — Я на такое не подписывалась!

Глаза выпучены, волосы растрепаны, еще чуть-чуть, и в обморок грохнется.

— Мне нехорошо!