Ярость

Прежде чем сесть в «БМВ», Инга даже весело постучала по багажнику рукой и рассмеялась:

– Не спать, мой сладкий! Не спать!

Она припарковалась возле домика, но, несмотря на пасмурность и резкий ветер со стороны моря, на улице было еще слишком светло, чтобы незаметно доставать его из багажника. Вопреки своему обыкновению, Инга решила пробежаться вдоль моря. Хотя обычно она не бегала после еды. Возможно, пора начать воспринимать все менее серьезно и не всегда делать именно то, что следует.

Она надела «Найки», натянула на уши повязку и побежала вдоль берега. Инга хорошо помнила трехметровый гранитный фаллос на берегу, установленный художником по имени Экарт Гренцер. Скульптура совершенно не понравилась ее матери. Теперь она хотела посмотреть еще раз.

Пенис, который теперь в одиночку противостоял ненастьям, показался Инге совершенно непрезентабельным, и она рассмеялась во весь голос.

Что с нами произошло, думала она. И почему людей впечатляют подобные поделки…

Она знала, что в конце пути есть маленькое кафе, и помнила, что там подают чудесное какао. Инга решила выпить порцию. Но не в теплом помещении, а снаружи, чтобы чувствовать ветер и море.





* * *


В кабинете доктор Шнеебергер снова обрел уверенность в себе. Он размашисто жестикулировал и, казалось, не сомневался в собственной неприкосновенности. Мелкий король в своем королевстве.

– Совершенно не понимаю, зачем поднимать такой шум. Да, Анна Катрина Клаазен была у нас. Она явилась сюда по своей воле и также добровольно ушла.

Словно в доказательство он положил на стол ее документы. Веллер хотел просмотреть бумаги, но Шнеебергер не позволил.

– В нашей стране действует не только защита данных, но и защита пациентов. Отношения пациента и врача основываются на глубоком доверии. Посторонним там не место, как в исповедальне, когда католику отпускают грехи. Лишь в случае особо тяжкого преступления…

– Речь как раз об особо тяжком преступлении, – перебил его Веллер и снова попытался забрать бумаги.

Шнеебергер и Веллер принялись перехватывать друг у друга документы, напомнив Руперту дерущихся из-за крабового мяса чаек на побережье в Норддайхе.

Веллер обратился к Хорсту Тарту:

– Допустим, это правда, моя жена действительно пришла и ушла отсюда добровольно. Но тогда почему, черт подери, ни я, ни ее друзья не знаем, где она находится? Она не подходит к телефону. Мы даже не можем определить его местонахождение.

Хорст Тарту поднял брови и жестом предложил доктору Шнеебергеру ответить. Тот не заставил себя ждать:

– Иногда, если в жизни у человека наступает кризис, ему важно заморозить все контакты и разобраться с внутренним миром. И он подыскивает клинику вроде нашей. Как думаете, сколько у нас уединяется знаменитостей? Об этом же не пишут в газетах! Личное дело вашей жены переполнено тяжелыми должностными преступлениями. Вам это известно лучше меня, господин Веллер. И все указывает на то, что у нее серьезные психологические проблемы. Так пожалуйста, дайте же ей шанс!

– Где гарантия, – заговорил Руперт, – что Анну Катрину все еще не держат где-нибудь здесь? Мы ведь не позволим выставить нас, как школьников, правда, Веллер?

– Покажите мне бумагу с ее подписью, что она поступает сюда на полный пансион по собственному желанию, – приказал Веллер.

– Ну, она поступила к нам на основании судебного предписания. Не удивительно, что ее документы…

Руперт скрестил руки на груди.

– Вот, пожалуйста. Какое там добровольно! Правда понемногу выходит наружу.

Веллер обращался не к доктору Шнеебергеру, а к Хорсту Тарту. Он надеялся перетянуть коллегу на свою сторону. Веллер старался рассуждать четко и по существу, хотя в такой напряженной ситуации это было непросто, и ему очень хотелось решить вопрос кулаками – легко и быстро.

– Вы слышали, что он сказал. Анна Катрина попала сюда на основании судебного предписания. При этом он утверждает, что она была здесь добровольно и покинула клинику по собственному желанию. Где логика? Если она попала сюда по постановлению суда, то не могла просто так уйти, разве нет?

Слова Веллера возымели действие. Хорст Тарту снова поднял брови и посмотрел на доктора Шнеебергера, надеясь, что у него готов логичный ответ. Но доктор лишь махнул рукой, словно больше не хотел тратить время на таких дураков.

Сильвия Хоппе резко заявила:

– Анна Катрина разбила внизу окно и выбралась наружу.

Веллер благодарно кивнул ей и продолжил:

– Почему один из ваших сотрудников пришел сюда со сломанной рукой? Откуда царапины у вас на лице?

Шнеебергер оборонительно поднял руки.

– Вы не представляете, что происходит в закрытом отделении… Наша работа – не сахар.

– Именно это закрытое отделение мы и собираемся осмотреть, – ответил Веллер.

Хорст Тарту метался, не зная, какую выбрать сторону. Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, которому каждый раз приходилось выбирать между разведенными родителями – они постоянно спорили и обращались к третейскому судье по любому, самому незначительному вопросу. Он ненавидел такие ситуации.

– А документы на выписку есть? – спросил Хорст Тарту. – Можно взглянуть?


Доктор Шнеебергер посмотрел на него и открыл рот.

Готово, подумал Веллер. Вот ты и попался.





* * *


Анна Катрина бежала без носка на одной ноге, в серой льняной одежде, которую ей выдали в клинике Фройда-Адлера. Нашивку с именем «Анна Катрина Клаазен» она оторвала, но на ее месте торчали нитки, намекая, что чего-то не хватает.

Справа под ребрами осколки порвали одежду и расцарапали кожу. Ранка была незначительной, но кровила и болела.

У Анны Катрины не было денег. Мобильного. И, самое худшее, она не знала, кому доверять. Даже если у нее появится возможность позвонить, следует рассчитывать, что мобильный Франка Веллера прослушивают, потому что все ожидают – в первую очередь она попытается связаться с мужем или сыном. На работу звонить точно не стоит.

Все вокруг казалось удивительно пестрым. Нужно было как-то сориентироваться, но в таком виде она вряд ли могла спросить у кого-нибудь: Где я?

Ее окружали просторные сады, старые виллы и дома, всем своим видом говорившие о достатке. Анна увидела церковь и на мгновение задумалась, не побежать ли туда.

Возможно, так бы она и поступила, если бы вдруг не появился полицейский автомобиль. Она спряталась в палисаднике, за толстым стволом каштана.

«В кого я превратилась, – подумала Анна Катрина. – Прячусь от коллег вместо того, чтобы попросить о помощи. Кто из нас сошел с ума: я или мир?»

Пошел снег. Большие снежинки танцевали на ветру.

В центре она увидела скульптуру «Сплетницы». Две женщины стояли и разговаривали, словно случайно встретились, совершая покупки. У одной была корзина, у другой – зонт.

Эта в общем-то довольно непримечательная скульптура работы Фиделиса Бентеле вызвала у Анны Катрины слезы. Она еле волокла ноги. Каждый шаг давался с трудом, и ей пришлось присесть на скамейку. Подобрав под себя голые ноги, она рыдала, глядя на скульптуру. Композиция просто излучала нормальность. Они беседовали друг с другом в общественном месте. Именно это сейчас было для нее практически невыполнимой задачей. Приходилось скрываться даже от полиции, и было ужасно осознавать: она сбежала из закрытого отделения психиатрической клиники.

Воздействие лекарств волнообразно возобновлялось. Анна не доверяла собственному восприятию. У нее перед глазами и в волосах действительно были снежинки? К ней действительно приблизилась огромным скачком какая-то парочка или она заснула, пока они подходили?

Слово «микросон» блеснуло в ее сознании, как предупреждение. Она замерзла и не чувствовала ног. Изо рта шел белый пар. Долго она здесь не продержится.

Парочка была вместе недавно, всего восемь месяцев. Их звали Девальд и Мартье, у каждого за плечами было тяжелое расставание, и они встречали первое Рождество в общей квартире. Им хотелось, чтобы все вокруг тоже стало лучше и новее.

Они держались за руки, и, несмотря на свою влюбленность и радость, все-таки заметили Анну Катрину. Девальд и Мартье никому бы не отдали своего счастья, но надеялись, что все вокруг могут стать счастливыми, неважно, насколько они сейчас плохо выглядят.

Возможно, скорое Рождество тоже повлияло на их готовность помочь. В любом случае, они заговорили с Анной Катриной:

– Вам нужна помощь?

Анне Катрине очень хотелось закричать «Да!», но она этого не сделала.

– Вы слишком легко одеты, – дружелюбно сказал Девальд и показал на свой меховой воротник. – Сейчас холодно.

– Где ваши ботинки? – спросила Мартье.

Она успела заметить, что от Анны Катрины не пахнет алкоголем, но взгляд у нее мутный, как от наркотиков. Сын Мартье экспериментировал с химическими наркотиками в нежном возрасте шестнадцати лет. Они поменяли не только его поведение, но и зрачки. Теперь он не употреблял уже два года, но у него по-прежнему были блуждающие глаза.

Мартье и Девальд были хорошими, готовыми прийти на помощь людьми. Они бы без вопросов позволили Анне Катрине позвонить по своему мобильному, дали бы ей денег на теплый ресторан или подарили одежду. Мартье все равно похудела на восемь килограмм с тех пор, как влюбилась, и многие вещи перестали ей подходить, чем она очень гордилась.

Но Анна Катрина не могла принять и даже осознать их дружеское предложение. Она вскочила на скамейку и огрызнулась:

– Оставьте меня в покое!

И убежала прочь, переполненная смешанным чувством стыда и страха.

Но далеко она не ушла. На замерзшей лужайке ей под ногу попало что-то острое, она порезала ступню, сделала еще несколько шагов и упала.

Девальд подскочил к ней, но не решался дотронуться – он боялся, что на мужчину она отреагирует хуже, чем на женщину.

Мартье склонилась над Анной Катриной и осторожно прикоснулась к ней.

– Пожалуйста, – пробормотала Анна Катрина, – никакой скорой, никакой полиции!

За последние годы брака Мартье обнаружила, что ее муж, несмотря на увлеченность культурой, тонкую душевную организацию и докторский титул, имеет склонность к насилию. Она предположила, что с Анной Катриной произошло нечто подобное и она стесняется полиции и врачей.

Она убежала в пижаме на улицу после вспышки гнева мужа? И была ли это вообще пижама?

Анна Катрина тронула добрую душу Мартье, и она предложила своему новому спутнику жизни:

– Давай для начала отведем ее к нам. Нельзя же оставить ее здесь.