Кафка на пляже

– Когда-нибудь все-таки придется разбирать всю эту кучу, да не нашелся еще такой герой, – мрачно проговорил Осима.

В этой комнате, где время как будто остановилось, мы откопали старую стереосистему «Сансуй». Аппарат был сделан на совесть и когда-то считался последним достижением техники, но с тех пор прошло лет двадцать пять. На нем тонким слоем лежала пыль. Совмещенный с радиоприемником усилитель, автоматическая вертушка, колонки, сделанные под книжные полки. Там же отыскалась и коллекция пластинок. «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Бич Бойз», Саймон и Гарфанкел, Стиви Уандер… Модная музыка 60-х годов. Пластинок было штук тридцать. Я достал одну из конверта. Видно было, что с ней обращались аккуратно, – заметных царапин я не обнаружил. Так же, как и следов плесени.

Еще в кладовке мы нашли гитару – все струны у нее были целы. Лежали стопки старых журналов с неизвестными названиями. Старая теннисная ракетка. Мы словно оказались на руинах недавнего прошлого.

– Это, наверное, его вещи – друга Саэки-сан. И пластинки, и гитара, и ракетка, – сказал Осима. – Я тебе уже говорил: он ведь жил в этом доме, вот его вещи собрали и сложили здесь. Хотя стереосистема вряд ли его – помоложе будет.

Мы перенесли систему и пластинки в мою комнату. Стерли пыль, вставили вилку в розетку, подсоединили вертушку к усилителю и включили. На усилителе загорелась зеленая лампочка, диск вертушки начал плавно вращаться. Стробоскоп, отмечавший число оборотов, покрутился немного, решил больше с ума не сходить и успокоился. Проверив иголку в картридже – она была вполне пригодной, – я поставил битловский диск из красного винила – «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера». В динамиках ожила гитара – полились знакомые вступительные аккорды. Звук оказался гораздо чище, чем я думал.

– Хотя в нашей стране проблем – лопатой не разгребешь, но за уровень техники, по крайней мере, она достойна уважения, – восхищенно проговорил Осима. – Надо же! Столько лет стояла, никто не пользовался – и такой звук!

Мы послушали немного «Сержанта Пеппера». Мне показалась, что на вертушке получается другая музыка – совсем не то, что я раньше слышал на компакт-дисках.

– Так, воспроизводящее устройство мы имеем. А вот пластинку так просто не достать. Сейчас этот сингл – «Кафка на пляже» – большая редкость. У мамаши спрошу, вдруг у нее завалялась. А нет – так, может, она знает, у кого есть.

Я кивнул.

Осима поднял перед моим носом указательный палец, как учитель, желающий привлечь внимание ученика, и предупредил:

– Кажется, я уже говорил: ни в коем случае не крути эту мелодию, когда Саэки-сан здесь. Ни за что. Ясно?

Я кивнул.

– Как в фильме «Касабланка», – сказал он, мурлыкая первые ноты «Когда проходит время». – Никогда не ставь эту песню.

– Осима-сан, у меня такой вопрос… – решился я. – Вы случайно не знаете здесь девчонку? Ей лет пятнадцать…

– Где это – здесь? В библиотеке?

Я кивнул. Осима чуть наклонил голову набок, подумал и сказал:

– Насколько мне известно, никаких пятнадцатилетних девчонок в окрестностях не водится. – Он посмотрел на меня так, будто заглянул в комнату через окно. – Откуда у тебя эти странные вопросы?

– Да я вроде недавно ее видел.

– Недавно – это когда?

– Этой ночью.

– Значит, этой ночью ты здесь видел девчонку лет пятнадцати?

– Угу.

– Что за девчонка?

Я слегка покраснел.

– Обыкновенная. Волосы до плеч, в голубом платье.

– Красивая?

Я кивнул.

– А может, это просто видение, призрак, рожденный страстью? – приветливо улыбнулся Осима. – Чего только на свете не бывает. Для здорового гетеросексуала твоего возраста ничего странного в этом нет.

Я вспомнил, как тогда в горах выставился перед Осимой во всей красе, и еще сильнее покраснел.



В обед Осима потихоньку передал мне конверт с «Кафкой на пляже».

– Все-таки нашел у матери. У нее их целых пять штук. Запасливая. Ничего не выбрасывает – рука не поднимается. Привычка плохая, но в нашем случае оказалась полезной.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Вернувшись в комнату, я достал из конверта пластинку. Совсем новенькая… Даже странно. Видно, лежала где-то, и никто ее ни разу не послушал. Для начала я принялся разглядывать фото на конверте. Саэки-сан в девятнадцать лет. Она сидела за роялем в студии и смотрела в объектив. Облокотившись о пюпитр, она подпирала рукой щеку. Легкий наклон головы, немного смущенная, но естественная улыбка. В уголках разъехавшегося в улыбке рта – очаровательные маленькие морщинки. Никаких следов косметики. Пластмассовый обруч стягивал волосы, чтобы челка не сваливалась на лоб. Правое ухо наполовину открыто. Короткое свободное бледно-голубое платье без рисунка. На левом запястье – тоненький серебряный браслет, ее единственное украшение. Красивые босые нога. Под табуретом, на котором она сидела, валялась пара изящных сандалий.

Эта девушка воплощала собой некий символ. Вероятно – символ определенного времени, какого-то места. И душевного состояния. Она казалась духом, вызванным счастливой, случайной встречей. Неприкосновенные навеки мысли и желания, наивные, невинные, окружали ее, плавали в воздухе, словно весенние споры. Время на фотографии застыло. 1969 год… До моего рождения еще столько лет.

Конечно же, девушка, посетившая прошлой ночью мою комнату, – Саэки-сан. Я понял это сразу. Тут не могло быть никаких сомнений. Просто мне хотелось в этом убедиться.

На фотографии Саэки-сан девятнадцать. По сравнению с собой пятнадцатилетней она выглядела чуть более взрослой и зрелой. Может, лицо немного заострилось, хотя какие тут могут быть сравнения? Или исчезла легкая тревога. Но, в общем, в девятнадцать лет она была такой же, как в пятнадцать. Улыбалась той же улыбкой, какую я видел прошлой ночью, так же поддерживала рукой подбородок, наклоняла набок голову. В сегодняшней Саэки-сан были те же черты, та же аура, хотя, наверное, так и должно быть. Я узнавал в ней лицо и манеры девятнадцатилетней девушки и пятнадцатилетней девчонки. Правильные черты, волшебная отрешенность от действительности остались прежними. Фигура тоже почти не изменилась, подумал я с удовольствием.


Но было на этой фотографии и другое. Она четко запечатлела то, что с возрастом ушло навсегда. Саэки-сан больше не лучилась энергией, словно бы лишившись некой силы. Не эффектной, броской, не той, что выставляют напоказ. А естественного незамутненного порыва, прозрачного, как чистая вода, кипящая между скал, доходящего до самого сердца. В сидевшей за роялем девятнадцатилетней Саэки-сан эта сила сверкала особым блеском, била через край. Достаточно было взглянуть на ее улыбку, чтобы понять, какой ясный путь открывается ее светлой, ее счастливой душе. Эта улыбка напомнила мне пятнышко света, что отпечаталось на сетчатке: в кромешной тьме его нарисовал светлячок.

С конвертом в руках я присел на край кровати. Мыслей не было, время шло. Открыв глаза, я подошел к окну и набрал в грудь свежего воздуха. Ветер нес с собой запах моря, хозяйничал в сосновом бору. Прошлой ночью в этой комнате я видел пятнадцатилетнюю Саэки-сан. Конечно. Ошибки быть не могло. Разумеется, существует настоящая Саэки-сан – женщина за пятьдесят, которая реально живет в этом реальном мире. Сейчас она, должно быть, сидит за столом на втором этаже и работает. И я моту ее увидеть – достаточно выйти из комнаты и подняться по лестнице. Могу с ней поговорить. И тем не менее, я видел здесь ее призрак. Как сказал Осима, человек не может одновременно присутствовать в двух местах. Однако в определенных обстоятельствах такое возможно, Я убежден в этом. Бывает, и живой человек становится призраком.

И еще одна важная вещь… Меня тянуло к этому призраку. Не к нынешней Саэки-сан, что тут, рядом, а к той, навсегда ушедшей, которой пятнадцать. Тянуло очень сильно. Так сильно, что словами не объяснишь. Это факт, что ни говори. Может статься, никакой девчонки на самом деле и не существовало. Но сердце-то у меня есть, напоминает о себе мощными толчками в груди. И кровь, которой была перепачкана моя грудь в ту ночь, существовала тоже.



Когда до закрытия библиотеки оставалось несколько минут, я услышал, как сверху спускается Саэки-сан: на лестнице послышался привычный стук ее каблучков. От одного взгляда на нее у меня свело все мышцы и сердце прыгнуло к самым ушам – я увидел в Саэки-сан ту самую пятнадцатилетнюю девочку. Она тихонько спала где-то внутри, как погрузившийся в зимнюю спячку зверек.

Саэки-сан что-то спросила, но ответить я не смог. Даже смысла вопроса не понял. Его я, конечно, слышал, он вызвал колебания барабанных перепонок, через них передался в мозг и принял словесную форму, – но увязать эти слова со смыслом никак не получалось. Я растерялся, покраснел и забормотал что-то невразумительное. Хорошо хоть Осима пришел на помощь и ответил за меня. А я кивнул. Саэки-сан улыбнулась, попрощалась с нами и пошла на стоянку, откуда донеслось тарахтенье «гольфа». Машина отъехала. Осима остался помочь мне закрыть библиотеку.

– Ты случайно не влюбился? – спросил он. – Чего рассеянный такой?

Я не знал, как ответить, и, помолчав, спросил:

– Осима-сан, странный вопрос, наверное… А бывает так, чтобы живой человек стал призраком?

Наводивший порядок за стойкой Осима остановился и посмотрел на меня.

– Вопрос, конечно, интересный. Это в каком же смысле? В литературном, метафорическом, о сути человеческой души? Или вопрос более практический?

– Я больше в практическом смысле… – сказал я.

– То есть если предположить, что призрак реален?

– Вот-вот.

Осима снял очки, протер их платком и водрузил обратно.

– Это называется «дух мщения». Не знаю, как за границей, а в нашей литературе – довольно частый персонаж. Например, в «Повести о Гэндзи» полно таких духов. В эпоху Хэйан[41], по крайней мере, в духовном мире живших в то время людей, человек в некоторых случаях, оставаясь живым, мог превращаться в призрака, перемещаться в пространстве, осуществлять свои замыслы и желания. Ты «Повесть о Гэндзи» читал?

Я покачал головой.

– У нас есть несколько изданий в переложении на современный язык. Возьми почитай. Например, возлюбленная Гэндзи – Дама с Шестой линии жутко его ревновала к законной жене Аои. Обратилась злым духом и стала всячески терроризировать соперницу. Каждую ночь делала налеты на спальню Аои, пока ее не уморила. Узнав, что Аои носит ребенка Гэндзи, она ее возненавидела. Гэндзи собрал монахов и попробовал молитвами изгнать злого духа, но ее злоба была так сильна, что противостоять ей оказалось невозможно… Но вот что самое интересное в этой истории: Дама с Шестой линии совершенно не замечала своих превращений в этого мстительного духа. Когда она приходила в себя после мучительных кошмарных сновидений, ее длинные вороные волосы были пропитаны неведомо откуда взявшимся ароматом благовоний. Она была в смятении, не могла ничего понять. То был запах благовоний, которые возжигали, чтобы изгнать у Аои злых духов. Выходит, Дама, не отдавая себе отчета, преодолевала пространство и проникала в спальню Аои по коридору в глубинах подсознания. Это один из самых жутких и захватывающих эпизодов в «Повести о Гэндзи». Потом, узнав о том, что она, сама того не ведая, натворила, Дама с Шестой линии устрашилась своих грехов и постриглась в монахини… Непонятный, непостижимый мир суть мрак, царящий в наших душах. В XIX веке появились Фрейд и Юнг, и с тех пор, как они проанализировали глубины нашего подсознания, корреляция двух ипостасей мрака стала очевидным фактом, не требующим глубоких размышлений; это даже не метафора. Нет, если вернуться еще дальше назад, это даже не корреляция. До того, как Эдисон изобрел электрическую лампочку, большинство человечества в буквальном смысле слова прозябало в кромешной тьме. А затем границы между внешним мраком, физическим, и внутренним, мраком душ людских, стерлись, и они смешались… Вот так.

Осима сцепил пальцы в замок.

– Во времена Мурасаки Сикибу духи представляли собой не поддающееся объяснению явление, и в то же время: присутствие рядом было совершенно естественным состоянием души. Тогдашние люди, скорее всего, были не способны разделить две ипостаси мрака. Но сейчас в нашем мире все не так. Внешняя тьма полностью рассеялась, зато в душах почти ничего не изменилось – мрак как был, так и остался. То, что мы называем своим «я», сознанием, – это как айсберг, и его большая, подводная часть скрывается в царстве мрака. Подчас такой разрыв рождает внутри нас глубокий разлад и смятение.

– Осима-сан, а ведь там, где ваша горная хижина, я настоящий мрак видел.

– Верно. Там он еще остается. Временами я специально туда езжу, только чтобы посмотреть, – сказал он.

– Человек в живого духа превращается… Есть же какой-то повод, причины… За этим всегда отрицательные эмоции, да? – спросил я.

– Нет оснований утверждать так на все сто. Однако насколько позволяют судить мои скудные знания и способности, духи почти всегда возникают из негатива. В большинстве случаев бурные эмоции у человека вызваны чем-то личным со знаком минус. Дух рождается из таких необузданных страстей как бы сам собой, непроизвольно. А вот чтобы люди обращались в духов во имя мира для человечества и торжества логики – таких примеров, к сожалению, нет.

– Ну а во имя любви?

Осима сел на стул и задумался.

– Трудный вопрос. Не знаю, как ответить. Могу лишь сказать, что ни разу с подобными случаями не сталкивался. Возьмем, к примеру, «Луну в тумане»[42], новеллу «Встреча в праздник хризантем». Читал?

– Нет.

– Эту книгу во второй половине периода Эдо написал Уэда Акинари. Действие происходит в «эпоху воюющих провинций»[43]. Уэда Акинари в каком-то смысле – писатель в стиле ретро, любитель поразмышлять о прошлом… В этой самой новелле подружились два самурая и поклялись быть друг другу братьями. Братство для самураев чрезвычайно важно, потому что дать такую клятву – это положить свою жизнь. Добровольно отдать ее за другого. Вот что это такое… Эти двое жили далеко друг от друга и находились на службе у разных господ. И один самурай сказал второму: «Что бы ни случилось, жди меня, когда расцветут хризантемы». «Хорошо, я готов, буду ждать», – ответил тот. Но в клане того друга, который обещал приехать, возникла какая-то заваруха, и его заключили под арест. Не разрешали выходить из дома. Письмо послать не мог. Так минуло лето, установилась осень и наступило время цветения хризантем. Самурай так и не смог исполнить своего обещания повидаться с другом. А обещание для самурая – превыше всего. Верность своему слову – дороже жизни. И тогда он сделал себе харакири, а его душа, преодолев дорогу в тысячу ри[44], навестила друга в его доме. Любуясь цветами хризантем, они наговорились вволю и на этом его земной путь окончился. Очень красивая вещь!

– Но ради того, чтобы стать духом, ему ведь пришлось умереть.

– Да, – сказал Осима. – Стать духом во имя верности, любви и дружбы страшно трудно, почти невозможно. Для этого надо жизнь отдать. Жертвуешь своей жизнью и превращаешься в призрака. А если такое у живого человека получается – это, насколько я знаю, по злобе. От отрицательных мыслей.

Я задумался.

– Но то, о чем ты говоришь, – когда человек становится духом во имя любви в положительном смысле, – может, тоже бывает. Так глубоко я этот вопрос не изучал. Хотя всякое бывает, – продолжал он. – Любовь – такая штука, способна мир перевернуть. Так что все может быть.

– Осима-сан, а вы когда-нибудь влюблялись?

Он изумленно посмотрел на меня.

– Ну даешь! Интересно же ты о людях думаешь! Я же не баобаб какой-нибудь. У меня ведь по жилам тоже кровь течет. И что такое любовь, знаю.

– Да я не в том смысле… – промямлил я и покраснел.

– Все понятно, – сказал Осима и мягко улыбнулся.