Камея из Ватикана

Саша щекой прилегла ему на плечо и сказала со вздохом:

– Приехала.

Они поцеловались раз и еще раз.

– Слушай, – жалобно проговорил Федор ей в волосы, – давай попробуем выйти из этой проклятой машины. А?..

Саша засмеялась, выпрыгнула из «Мерседеса» и, путаясь подолом юбки в мягкой и слабой траве, подошла к озерцу.

Оно лежало тихо-тихо, словно не дыша, и вода, прозрачная, светло-коричневая, как индийский топаз, была неподвижна.

– Здесь когда-то брали песок, – сказал подошедший Федор. – Давно, когда строили дорогу. Поэтому оно такое прозрачное, и дно хорошее. Лесные озера, как правило, топкие, заросшие.

Саша сошла к воде и увидела свое отражение. И не узнала себя.

Вдруг ей все стало ясно.

Она стянула с плеч щегольскую курточку, швырнула ее в траву, расстегнула юбку и переступила через нее, когда она упала. Стащила футболку и вся прижалась к Федору, сильная, горячая, грозная.

Он обнял ее и с силой прижал к себе.

– Я тебя не выпущу, – сказал он. – Раз уж ты мне досталась.

Саша потянула его вниз, в траву, – в их собственную траву на берегу их собственного лесного озера.

Это было как возвращение в тот самый параллельный мир, о существовании которого она уже знала и куда так стремилась. На этот раз, она не понимала почему, но так получилось само, два мира, ее и его, объединились в один – огромный, небывалый!..

В этом новом общем мире горел закат, не шевелились и молчали деревья, а люди словно совершали языческие обряды, как они делали издревле!..

Они словно возвращались друг к другу из топазовых глубин времени, мчались навстречу, задыхаясь и торопясь, зная, какая их ждет награда.

Саша знала, что так было всегда и так всегда будет, с этим уже ничего нельзя поделать, и это нельзя утратить, как невозможно потерять закат или грозу!..

Все остальное неважно и не имеет смысла – только здесь и сейчас, только с ним.

И нет никакого сценария, фанерных персонажей и нарисованного на заднике неба, потому что вот оно – живое, настоящее, сильное, правильное.

И уверенность и страсть, пришедшие из его вселенной, наголову разбили придуманные преграды и ограничения, высунувшиеся из ее мира.

Они катались по траве и, кажется, очень шумели, потому что лес совсем затих, изумленный. В угаре и спешке Саша успела подумать о том, что они распугают всех барсуков и белок, и засмеялась, а потом не стало никаких мыслей и белок.

Общий новый мир, как ему и положено, начался со вспышки сверхновой.

Саша была уверена, что вспышку засекли все телескопы вселенной.

…Опять они долго лежали, молчали и не шевелились.

Потом она встала, перешагнула через него и спустилась к воде. Он сел, обняв руками колени, и наблюдал за ней.

Вода показалась ей прохладной и приятной. Она зашла по колено, песок мягко обнимал ступни.

– Оно очень холодное, – предупредил Федор негромко. – Подземные ключи бьют.

– Правда? – удивилась Саша, упала в воду, оттолкнулась и поплыла.

Вода была сладкой на вкус. Щеки и губы у нее горели, и было приятно чувствовать прохладу.

Она доплыла примерно до середины озера, когда раздался такой всплеск, словно с берега плюхнулся медведь.

Федор – а вовсе никакой не медведь – догнал ее в два гребка. Он посматривал на нее, словно готовый в любую секунду подхватить и спасти.

– Я не собираюсь тонуть, – сказала ему Саша. – Я просто… отдыхаю.

Перевернулась, раскинула руки и легла на спину. Теперь ей в лицо смотрело вечернее небо.

Весь мир смотрел ей в лицо. Оказывается, все это время он был так близко!..

Федор взял ее за руки и стал буксировать к берегу.

Он вытащил ее из воды, ладонями стряхнул с волос капли, сказал, что сейчас принесет полотенце, и ушел в сторожку.

– Спасибо тебе, – сказала Саша озеру. – Мне так нужно было… в воду.

Примчался Федор, завернул ее в мягкую ткань и спросил озабоченно:


– Замерзла?

Саша отрицательно покачала головой.

– Я принес тебе шлепанцы. – Он подсунул ей резиновые тапки. – Чтоб ты не лезла сейчас в свои кеды. Обувайся, и пойдем в тепло.

Эти тапки ее поразили. Словно ее романтический любовник открылся совсем с другой стороны!

Она засмеялась и сунула ноги в шлепанцы. И спросила:

– Ты заботливый?

– Я не знаю, – ответил он. – Посмотрим.

Они вошли в дом, где горело желтое электричество, на стене висели плащи и штормовки, а под ними стояли болотные сапоги и высокие ботинки – другой мир, непривычный и странный.

Новый.

Саша была уверена, что непременно в нем обживется.

– Я принесу тебе переодеться. У меня есть чистые футболки и свитера.

Пока он метался, Саша зашла в комнату с железной дверью и осмотрелась. Здесь были огромный письменный стол, заваленный бумагами и ручками, компьютерный монитор с тающим белым яблоком, стеллажи от пола до потолка, уставленные книгами, удобное кресло, широкий диван и странный рисунок над ним. На рисунке был изображен бородатый муж в тоге. Он сидел и задумчиво чертил палочкой на стене.

– Саш, ты где?

– Я здесь, – откликнулась она. – Что это за картина?

Он мельком глянул на стену.

– Это Витторе Карпаччо, художник пятнадцатого века. Мне нравится название. «Философ в студии, занятый геометрическими измерениями».

– Тебе на совершеннолетие подарил папа римский?

Федор засмеялся.

– Почти. Это репродукция, подлинник в Пушкинском музее. Одевайся, холодно!

– А сам ты голый.

– Я сейчас тоже оденусь.

Саша напялила футболку и толстовку – словно в мешок нырнула, – а штаны уж никак невозможно было удержать, они все время падали.

Вернулся Федор и привязал к ней штаны веревкой.

Только тут Саша почувствовала, как сильно замерзла, но какое это имеет значение!..

Вдвоем они уселись на тесной кухоньке и стали смотреть друг на друга.

– Я так рад тебя видеть, – сказал он. – И я тебя боюсь.

– А я тебя уже нет, – призналась Саша. – Сегодня перестала. А раньше тоже боялась.

– Как ты могла меня бояться? – спросил он. – Ты же… совершенная, как божество.

– Нет. Я запуганная, обиженная и хорошо разбираюсь только в бизнесе.

– Саша, это я. Я запуганный, обиженный и хорошо разбираюсь только в своей науке. И то не слишком.

– Кого ты боишься? Кроме меня? Мародеров на Юкатане?

Он улыбнулся. Она запомнила, и ему это было странно и приятно.

– Боюсь, что я такой же, как мать. Боюсь, что никому и никогда не подойдет мой образ жизни. Одиночества боюсь. Все-таки по-настоящему я никогда не был один, пока была жива Лидочка. Я иногда так ее называл.

– У тебя есть дети?

Он кивнул.

– Взрослая дочь. Она выросла без меня. Когда мы развелись с женой, было решено не путать ребенка, и папа у нее… не я.

– А у меня мальчик и девочка, близнецы. Они тоже выросли без меня, хотя мама у них я.