Каменное зеркало

Пояснения были излишни.

– Что способно помочь нам избежать этого? – Гиммлер нисколько не удивился. Штернберг чувствовал, именно этого глава СС в глубине души и ждал.

– Вы знаете что. Мирный договор с Западом. На любых более-менее приемлемых условиях. И совместная борьба против большевиков, иначе от Германии останется то же, что нашей милостью осталось от Польши в тридцать девятом. Ничего.

– Я вас не про это спрашиваю, – поморщился Гиммлер. – Что, по-вашему, требуется нам для победы?

– Для победы?

– Да.

– Вам нужно моё личное мнение, рейхсфюрер?

– Да.

– Хорошо: реактивные истребители, орудия типа «Штральканоне»… И ещё это взрывчатое вещество нового типа, о котором говорил Каммлер. Урановая бомба.

– В общем, долгострой.

– Именно. По трезвом размышлении ясно, что с двумя фронтами мы не дотянем даже до следующего лета, но… – Штернберг не договорил. Неожиданно разговор вплотную подошёл к той теме, которой он старательно избегал почти год. Странный холод распирал лёгкие, когда он представлял, как вслух высказывает эту безумную идею, мучившую его с того дня, как он окончательно понял, чем может стать для Германии Зонненштайн. Штернберг знал, что эта идея рано или поздно вырвется на свободу – даже если он всей душой возжелает задушить её. Она горячим золотом текла в его крови и порою жгла невыносимо – и теперь вдруг хлынула наружу, и ощущение было, словно на некоем незримом плане он сам себе вскрыл вены, чтобы суметь произнести следующее:

– Рейхсфюрер, смею предположить, мы сможем получить время на создание урановой бомбы.

Ну вот, он это сказал.

– Что значит «получить»? – вкрадчиво спросил Гиммлер.

– Я предоставлю всем нам столько времени, сколько необходимо, чтобы восстановить силы. Наладить производство новых типов вооружения. Столько времени, сколько потребуется Германии для победы, – слова хлынули потоком, будто артериальное кровотечение, и Штернберг уже не мог остановиться. Ведь в тисках двух фронтов каждый клочок германской земли был его плотью и кровью.

– Я дам вам такое оружие, которого больше нет ни у кого, рейхсфюрер. Оружие, позволяющее повелевать самим временем. Оружие, которое сделает Германию непобедимой. Зонненштайн – это истинное чудо-оружие, это то, что по одному вашему приказу изменит ход времени во всей Германии. Я всё рассчитал. Я знаю, как это сделать. Я сумею это сделать!





* * *


Через некоторое время Штернберг в задумчивости вышел на улицу. В сущности, ему следовало радоваться, но даже простого облегчения он не ощущал – напротив, на душу снова каменной плитой легла холодная тяжесть.

Теперь проект «Зонненштайн» в одночасье превратился из невинной научной разработки с туманным назначением в разработку строго военную, и Штернберг с содроганием пытался представить себе, как примут новую данность Зеркала.

Кроме того, доносы остались у Гиммлера, и Штернберг знал, что тот не забудет самым тщательным образом проверить, есть ли в них хоть какая-то доля истины. Пока Гиммлер принял его сторону, но полагаться на это было нельзя…

В автомобиле Штернберга ждали. Он замедлил шаг, достал пистолет. Шофёр сидел на своём месте без движения, очень прямо, не смея даже повернуть голову, потому что ему в затылок упирался ствол «парабеллума», который держал Мёльдерс, удобно расположившийся сзади. Правая задняя дверь была приглашающе приоткрыта.

– Если будешь размахивать своей игрушкой, мой мальчик, – услышал он голос стервятника, – я продырявлю твоему крысёнку башку. Убери эту штуку и садись в машину. Вон с той стороны.

Штернберг судорожно сжал шершавую рукоятку, его залихорадило. В здании, откуда он только что вышел, полно охраны. Один выстрел – и сюда сбегутся вооружённые эсэсовцы. Но кто из них двоих сейчас успеет выстрелить первым? Штернберг взглянул на бледное лицо мальчишки-шофёра. Жизнь этого растяпы против убийства гнусной твари. Рискнуть?

Мёльдерс наблюдал за ним с ухмылкой.

– Убери пистолет, юноша. Прежде чем ты поднимешь руку, я застрелю этого недоноска, ты прекрасно понимаешь, – Мёльдерс ткнул стволом «парабеллума» в голову водителя, и парень жалобно сморщился. – Убери. И садись.

Штернберг не сумел себя пересилить. Леденея от беспомощной ярости, отвёл пистолет в сторону и вверх и сел на заднее сиденье рядом с чернокнижником.

– Боишься… – прошелестело рядом. – Бедный юноша. Так хочется сыграть самообладание, правда? А не получается. Вон, уши уже полыхают. Тебя твой мальчишеский румянец выдаёт, когда ты волнуешься. Ты об этом знаешь?

– Не смейте тыкать мне, Мёльдерс.

– Слушай, парень, да ты мне в сыновья годишься.

– Какого дьявола вам тут ещё надо?

– Я уже знаю, зачем ты ходил к рейхсфюреру, мой умница. Те мыслишки, которые квохчут в куриных мозгах нашего дражайшего Генриха, можно расслышать даже из приёмной. Но мне нужны детали, – Мёльдерс положил ему на плечи правую руку, по-отечески приобняв его. Тяжёлая ладонь неторопливо заскользила по чёрному сукну кителя. Мёльдерс, мастер психометрии, мог одинаково успешно считывать информацию обеими руками. – Кроме того, твою пижонскую повозку везде пропустят без вопросов.

– Вы когда-нибудь интересовались, что написано на пряжке вашего ремня, Мёльдерс? Там написано «Моя честь зовётся верностью». Вы не имеете права носить этот мундир.

– Мой милый юноша, в самом скором времени я позабочусь о том, чтобы ты не дожил до моих лет. Но, если честно, немного жаль, что я не смогу увидеть, каким ты станешь лет через двадцать – двадцать пять. И что останется от твоих мальчишеских идеалов.

Холодная рука, прихотливо водившая пальцами по гладкой ткани, плотоядно впилась в плечо, так, что Штернберг сжал зубы от боли.

– Сучёныш… Неплохо сработано. Умный мальчик. А тот ублюдок ещё клялся, что за ним не следили и его хибару не прослушивали… Ты куда сейчас собирался ехать?


Рука с пистолетом вновь толкнула стриженый затылок водителя. В зеркале заднего вида отражались дико расширенные глаза солдата.

– В Вайшенфельд. – Штернберг чувствовал, что его собственная рука, сжимающая направленный вверх пистолет, дрожит. Его сознание едва держало напор чужой силы – будто скрестились клинки двух тяжёлых мечей.

– Вот и езжайте в Вайшенфельд. Слышишь, щенок? – Мёльдерс опять толкнул шофёра. – Я скажу, где остановиться. И смотри, без фортелей.

– Поезжай, Йохан.

Да, полиция уже, должно быть, ищет Мёльдерса, подумал Штернберг. К лучшему или к худшему будет, если их сейчас остановит патруль? Но никто, как нарочно, не стал останавливать длинный сверкающий «Майбах».

Мёльдерс по-прежнему обнимал Штернберга за плечи. Со стороны они могли показаться родственниками или старыми добрыми друзьями.

– Когда-то давно, – шептал изверг, повернувшись к нему, – ещё до твоего рождения, мой славный юноша, была большая война. Мне было почти столько же, сколько тебе сейчас, когда я пошёл на фронт. Красивым молодым лейтенантом. Я командовал взводом таких вот гладкощёких розовозадых сопляков, – на сей раз стервятник не стал тыкать пистолетом в затылок водителю, чтобы не отвлекать того от дороги. – Они передохли в боях под Ипром, там, у окопов, в грязи и в собственном дерьме, все до единого. А я вернулся – контуженным, изуродованным. Отравленным газами. И знаешь, отчего всё? Оттого, что я не отступил вовремя. Всегда надо уметь вовремя отступать.

Каждое его слово сопровождалось слабым толчком воздуха, несущего сладковатый запах какого-то курева и гнили – запах разложения. Штернберга слегка подташнивало.

– Не беспокойся за своих пронумерованных выкормышей, юноша. Я им уже ничего не сделаю. Но есть там одна хорошенькая девчонка, которая ждёт не дождётся тебя, мой мальчик. Клянусь, я выпущу этой милашке внутренности. Запомнил, мой юный Вертер? Я где угодно её найду и выпотрошу, как рыбу.

Это была инъекция страха в самую душу. Дана…

Они ехали недолго.

– Эй, ты, щенок. Останови машину.

Автомобиль остановился на пустой дороге. К самой обочине глухой стеной подступал кустарник.

– Выходи, щенок. – Мёльдерс открыл дверь, вылез, держа под прицелом выбирающегося из машины неуклюжего от страха шофёра. – Спиной ко мне, руки за голову. А ты, мой дорогой юноша… – чернокнижник мгновенно перевёл пистолет на Штернберга.

Было пронизывающее, как вспышка, мгновение, когда они смотрели друг другу в глаза – у Мёльдерса глаза были бесцветные, словно старое зеркало, где на место разрушенной амальгамы подложена фольга. Две сокрушающих воли столкнулись подобно двум таранам. Руки сильно дрогнули. Два выстрела прозвучали одновременно.

Пуля вошла в обшивку сиденья рядом со Штернбергом, а Мёльдерс коротко пошатнулся и бросился в густые заросли. На секунду Штернберг почти потерял сознание – но уже в следующий миг со звериным воем кинулся следом, паля из пистолета и одновременно посылая вперёд ментальный удар. В ответ раздались выстрелы, а удар вернулся такой силы, что померк дневной свет. Тут же пуля зацепила оправу очков, и левая линза брызнула осколками. Штернберг упал, отбросил исковерканные очки, в ужасе прижал ладонь к глазам. Проморгался, поглядел на солнечно-зелёное месиво листвы. От энергетических ударов ломило всё тело, из носа струилась кровь. Кровь сочилась и по переносице из пораненной брови, зудела задетая осколками щека.

Штернберг отполз в сторону, полежал прислушиваясь. Было тихо. Он медленно, щурясь и прикрываясь локтем от веток, почти на ощупь вернулся к машине.

– Поехали отсюда, Йохан…





* * *


Уже к вечеру Штернберг приказал подчинённым все силы бросить на поиски бывшего главы отдела: Мёльдерс скрылся в тот же день вместе с несколькими своими преданными учениками, работавшими в подотделе чёрной магии. Их прощальным подарком мюнхенскому институту стал свирепый пожар, уничтоживший документацию чернокнижников – ту, что они не посчитали нужным взять с собой. Несколько позже Штернберг узнал, что они выкрали все бумаги по «Чёрному вихрю» из штаба Каммлера и взорвали лабораторию, где создавались образцы дьявольского оружия. Уходя, Мёльдерс очень громко хлопнул дверью.

В Вайшенфельде прошло первое общее совещание оккультного отдела, которое возглавил Штернберг. Он всё ещё находился в этом городке, вычислял с группой ясновидящих убежище Мёльдерса, когда нагрянуло известие о покушении на жизнь фюрера. В ставке Гитлера прогремел взрыв, несколько человек погибли, но фюрер уцелел. Кто-то считал это чудом, кто-то – проклятьем. Казни заговорщиков начались в тот же день, и одним из первых был расстрелян граф Штауффенберг, о котором Штернберг недавно умолчал в беседе с Гиммлером. По его сожалению о том, что замысел искалеченного полковника провалился, змеистой трещиной проползла досада на то, что он в своё время не назвал рейхсфюреру имени однорукого штабиста.

После полуночи он с несколькими подчинёнными сидел у радиоприёмника и слушал обращение фюрера к немцам. «Круг узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом германского народа… Мы сведём с ними счёты так, как это свойственно нам, национал-социалистам…» Эти слова долго потом звучали в сознании, словно припев: «мы сведём счёты… сведём счёты…» Штернберг думал не столько о Ройтере, которому наверняка грозили проверки гестапо, сколько о Мёльдерсе, прятавшемся где-то в горах Гарц. О доносе на столе Гиммлера. И о Дане.

К утру, после лихорадочных сомнений, Штернберг принял решение. В сущности, всё было очень просто – и невероятно трудно. Следовало заставить себя поднести драгоценную клетку к открытому окну и распахнуть её. У Мёльдерса и ему подобных никогда не хватило бы воображения уразуметь, что такое можно проделать нарочно.





Штахельберг – Мюнхен


24–25 июля 1944 года

Штернберг ненадолго вернулся в школу «Цет», чтобы руководить распределением курсантов, и заодно привёз чемодан с комплектом женской летней одежды, а ещё – большую бутыль с раствором перекиси водорода. Всё это он отнёс в ту комнату в нежилой части здания с офицерскими квартирами, куда как-то весной уже приводил свою ученицу перед поездкой в город и где до сих пор хранился её шерстяной костюмчик в чёрно-белую полоску.

Но прежде следовало принять последний выпускной экзамен. Штернберг с самого начала был против тех масштабных и вполне конкретных заданий, которые руководство научного общества пожелало видеть в качестве экзаменов для выпускников школы «Цет». Расследование преступлений, поиск месторождений, даже предсказание бомбардировок или отдельных наступательных операций, всё, что угодно – только не касаться общей ситуации на фронтах, только не иметь дела с масштабными пророчествами… Свою позицию он объяснял тем, что такие задания, в силу «временных неудач немецких войск», могут оказать «разлагающее влияние» на моральный дух курсантов. На самом деле Штернберг попросту боялся. Он не представлял, что предпринять в случае, если бывшие лагерницы сговорятся между собой, обратятся к будущему Германии на тренировках по ясновидению, когда им на очень ограниченное время выдают кристаллы, а затем сверят свои видения…

Переубедить руководителей «Аненербе» в отношении сути выпускных заданий Штернбергу не удалось.

Все экзамены в школе «Цет» состояли из ужасающе актуальных задач.

На последнем испытании – экзамене по ясновидению – курсанты составляли общую схему линии фронтов: каждый выпускник отвечал за отдельный участок. И когда после окончания экзамена Штернберг собрал все схемы и уже в своём кабинете разложил их на полу – перед ним открылась вся мощь наступления на Востоке. Утром он запросил последние фронтовые сводки. Эти лежащие перед ним грубо нарисованные схемы с торопливо записанными названиями городов были предельно точны. Он и его команда преподавателей, похоже, всё-таки оказались хорошими учителями.

Линия фронта неумолимо движется на запад. Немецкие войска вытеснены из Выборга, окружены под Витебском, идёт наступление в Белоруссии… А на Западе тем временем разгорается костёр второго фронта: американцы захватили Шербур.

Штернберг стоял над этой огромной составной картой и не находил в себе сил собрать разложенные по полу листки.