Каменное зеркало

– Не утруждайте себя, у вас и так много работы… – Он помолчал, склонив голову к плечу с самым настороженным видом, словно прислушиваясь к чему-то, хотя по всему дому была разлита полнейшая тишина, оттенённая глухим шорохом дождя за окнами. Затем вновь обратился к Хайнцу:

– Вы ведь давали клятву верности фюреру, не так ли?

– Так точно. Когда меня принимали в гитлерюгенд, и ещё когда я вступал в войска СС, – ответил Хайнц. Зачем вообще о таком спрашивать, подумалось ему.

Штернберг странно улыбнулся, нанизывая Хайнца на иглу своего пристального взгляда.

– А вы смогли бы нарушить эту клятву?

– Никак нет, оберштурмбаннфюрер, – отчеканил Хайнц, уже чувствуя какой-то пренеприятнейший подвох.

– А если я вам прикажу?.. – прозвучал вкрадчивый, тёмным шёлком скользнувший в тишину вопрос.

Хайнц обмер. Ну как в такой ситуации следует отвечать? «Провокатор…» Он стоял навытяжку, уронив мокрую тряпку к ногам. Прямо перед ним был чёрный трон, и с трона на него взирало божество с золотым солнцем на груди.

– Я задаю этот вопрос не из праздного любопытства. Мне действительно нужно знать.

Хайнц не смел раскрыть рта. Фюрер далеко, а командир – вот он… Ну и что? Фюреру до Хайнца нет никакого дела. Хайнцем больше, Хайнцем меньше, какая разница. А для командира разница определённо есть… Нет, всё равно, подлое это дело – клятвы нарушать…

– Виноват… Вы и так знаете ответ, – едва слышно сказал Хайнц.

– Вы боитесь это произнести?

Хайнц немного помолчал, набираясь решимости.

– Никак нет. Я готов выполнить любой ваш приказ, оберштурмбаннфюрер.

– Ну так что, – офицер осклабился, – значит, «Хайль Штернберг»?

«Да он чего, совсем ошалел? – в панике подумал Хайнц. – Или это у него юмор такой? Хотя, если быть до конца честным, разве не под таким девизом я сейчас живу?..» Помедлив, Хайнц вскинул правую руку и от всей души заявил:

– Хайль Штернберг!

– До чего буквально вы всё понимаете…

Хайнц смутился до дрожи в коленях. К его величайшему облегчению, от продолжения злосчастного диалога его спас Франц, вновь явившийся в кабинет.

– Шеф, вас хочет видеть группенфюрер Илефельд. Говорит, это очень срочно. Он ждёт внизу.

– Ещё и этот дурень, – пробормотал Штернберг. И без того мрачный, он ещё больше помрачнел. – Припёрся всё-таки. Карп маринованный. Колода дубовая, чурбан с погонами, – ругался он себе под нос, приподнимая руки и мотая всклокоченной головой, словно силясь собрать себя по кускам. – Скажи ему, чтоб сюда поднимался. Я сейчас.

Штернберг с трудом поднял себя из недр кресла и постоял на месте, покачиваясь, как дерево на ветру.

Вернулся Франц.

– Шеф, ну вы хоть в порядок себя приведите, – забеспокоился он. – Хоть рубаху застегните…

– И так сойдёт, – зло ответил Штернберг. – Каков гость, такова и честь. Бездельник чёртов, навязался на мою голову.

Офицер впечатал в переносицу очки, засунул руки в карманы галифе и так, с приподнятыми плечами, тяжеловесной походкой вышел из комнаты. Ординарец вышел следом, и Хайнц, про которого все благополучно забыли, не удержался, разумеется, от того, чтобы не подойти к приоткрытой двери и не послушать начальничьи разговоры.

Из соседнего помещения доносилось повизгивание половиц под тяжёлыми шагами Штернберга, слоняющегося из угла в угол. Вскоре со стороны лестницы в комнату проследовали другие шаги. Прозвучал насмешливый голос Штернберга:

– Не желаю вам доброго утра, группенфюрер, поскольку оно далеко не доброе. Присаживайтесь, если вам угодно. Я знаю, с чем вы пришли.

– Вам уже сообщили? – осторожно осведомился другой голос. Этот голос Хайнцу уже приходилось слышать раньше, он принадлежал генералу Илефельду, холёному седовласому чиновнику с неопределёнными обязанностями.

– Нет. Но в общих чертах я знаю, – неприязненно ответил Штернберг.

– Хорошо, в таком случае вам известно, что сегодня утром я получил директиву от фюрера, – к последнему слову не слишком твёрдый голос Илефельда набрал силу. – Срочное распоряжение. Фюрер приказывает немедленно прекратить проведение операции «Зонненштайн» в связи с изменившимся стратегическим планом.

– Стратегическим – чего? – Штернберг подавился злым смешком. – И в каком же направлении, разрешите узнать, он изменился? В направлении сознательного самоуничтожения?

– Не позволяйте себе подобных выводов, если не желаете, чтобы вас обвинили в пораженчестве. Под предводительством фюрера немецкий народ одержит победу…

От разразившегося вслед за этими словами дичайшего громогласного хохота вздрогнули оконные стёкла.

– «Победу»! – орал Штернберг так, что Хайнц в соседней комнате аж присел. – Американцы в Ахене! Русские в Восточной Пруссии! Дерьмовая, однако, выходит у нас победа, драгоценный вы мой! Если это всё и впрямь называется победой, в таком случае я – не кто иной, как Святой Бонифаций! Слейте, наконец, куда-нибудь цистерны ваших благоглупостей, потому как, если вы и дальше будете меня ими пичкать, я просто захлебнусь блевотиной… «Победа»! Из какого места, спрашивается, наш прославленный стратег собирается доставать ресурсы для победоносной войны?! У него так много танков? Орудий? В карманах завалялась лишняя тысяча самолётов? И пара-другая десятков свежих дивизий? И у него так много времени, да?! Русские уже держат нас за самые яйца! А наш непобедимый полководец, видите ли, меняет стратегический план!..

В этом стальном грохоте тонули все попытки собеседника что-либо возразить. Франц старался утихомирить разбушевавшуюся стихию:

– Шеф, прошу вас, успокойтесь! Ради бога! Вам надо беречь нервы!

– Не имеете права… здесь старший по званию… – доносились обрывки захлёбывающихся реплик Илефельда.


Наконец всё смолкло. Вновь послышались тяжёлые шаги.

– Место здесь глухое, гористое и малонаселённое, связь наладить непросто, – тихо сказал Штернберг. – Для вас было бы лучше вовсе не получать этого приказа.

– Я не понимаю.

– Всё вы прекрасно понимаете, группенфюрер. В том числе и то, что с оставшимся в нашем распоряжении временем нам никогда не выиграть эту войну… Уберите, к чёрту, вашу сигару, не устраивайте здесь газовую камеру.

– Э, руки!.. Да как вы смеете! Как вы смеете фамильярничать, вы…

Некоторое время было тихо. Затем раздался генеральский голос, в котором звенело смертельно оскорблённое достоинство:

– Фюрер уверен в том, что время и так работает на него. Фюрер убеждён, что коалиция союзников скоро развалится. Фюрер не позволит себя обманывать. Фюрер считает, что при запуске Зонненштайна Германия может лишиться вождя – и подозревает, что вы с самого начала это знали. Вам ещё крупно повезло, раз некоторые люди за вас заступились! Иначе вы прямо сейчас были бы арестованы!..

– Что? – поперхнулся Штернберг.

– …Фюрер знает, у немецкого народа достаточно силы воли для достижения скорой победы. Зонненштайн лишь отложит час расплаты для врагов рейха, тогда как в январе будущего года германские войска должны вновь оказаться на побережье Атлантики. Фюрер планирует начать наступление на Западе. Все ресурсы необходимо бросить на подготовку стремительного наступления, а не на бессмысленное откладывание часа возмездия и производство не испытанного в боях оружия.

– Значит, вот как, – с бешенством сказал Штернберг.

– Фюрер отказался от прежнего намерения – это его слова – связываться с сомнительными услугами мистиков, потому что окончательно убедился в губительном воздействии ваших опытов со временем на его здоровье. Эти ваши Зеркала, сказал он, просто предназначены для того, чтобы свести его в могилу. Ваш Зонненштайн представляет угрозу для всех немцев, ведь в такой трудный час Германия не должна оставаться без фюрера…

Генерал не договорил. Повисла настораживающая тишина. Хайнц всерьёз испугался, не сотворил ли разъярённый Штернберг чего-нибудь жуткого с этим злосчастным чиновником.

Вновь раздались шаги, тяжеловесные и неровные, словно расхаживающий по комнате человек был пьян.

– Он, видать, совсем с ума сошёл, – прозвучал едва узнаваемый голос Штернберга. – Он просто напрочь свихнулся ко всем чертям.

– Не смейте так говорить о фюрере…

– Смею, группенфюрер! И ещё как смею! «Отказался связываться с сомнительными услугами»… Скажите пожалуйста! Весьма любопытно, что он запоёт, когда русские войдут в Берлин…

– Вы ответите за эти слова, – сурово пообещал Илефельд.

– Наступление на Западе, ха! Можно подумать, на Востоке у нас мир и благодать, как на седьмой день Творения…

– Вот погодите, я ещё позабочусь донести о том, что здесь слышал.

– Да ради бога! – с ядовитейшей душевностью воскликнул Штернберг. – А я в свою очередь с удовольствием поделюсь тем, что слышал от вас пару дней назад, когда вы называли фюрера бездарным воякой, обосравшимся Наполеоном, сифилитиком и импотентом. Валяйте, если вам погоны так сильно жмут…

– Я такого никогда не говорил, – испугался Илефельд.

– Говорили, говорили… Итак, Зонненштайн фюреру не нужен, – мрачно подвёл итог Штернберг. – У фюрера и без того столько времени в запасе, что он может преспокойно отправить подлечиться на курорты все немецкие армии, вместе взятые, перед победоносным, прости господи, наступлением на Западе, в то время как американцы отплясывают в Ахене. О Санкта-Мария, действительно, при таких потрясающих успехах, на кой дьявол фюреру сдались «сомнительные услуги мистиков»? А о том, что творится на Востоке, что силы русских во много раз превосходят наши, мы, значит, предпочли вовсе забыть, чтобы не обделаться, да?! – вновь заорал он.

Хайнц, напрочь забывший о своих обязанностях уборщика, окончательно утвердился во мнении, что понятия «субординация» для Штернберга просто не существует.

– Русские были остановлены ещё в октябре. Фюрер уверен, они не смогут продолжить наступательные действия. Все данные об их подготовке к наступлению – блеф. С нашей стороны правильное использование резервов в людях и оружии способно сотворить чудо…

– Именно чудо нам сейчас и нужно, – яростно подхватил Штернберг. – Именно чудо я и собираюсь призвать нам всем на помощь. Я сделаю всё, чтобы спасти нашу страну от уничтожения. И мне глубоко плевать на тот бред, который вы называете «приказом фюрера». Этот клинический случай должен касаться только медиков, а уж никак не меня, не вас и не судьбы всей Германии.

– Вы не посмеете проигнорировать приказ фюрера, – отчаянно запротестовал Илефельд. – Приказы фюрера не оспариваются и не обсуждаются! Вы и так позволили себе слишком многое!

– Дорогой мой группенфюрер, – в голосе Штернберга зазвенела особая золотая струна, от звучания которой по спине Хайнца прошёл ледяной озноб. – Мы с вами ведь хотим расстаться добрыми друзьями, правда? Так вот, слушайте: вам не удалось передать мне приказ фюрера о прекращении операции. По той причине, что к моменту получения вами директивы я уже успел отбыть к Зонненштайну, оставив вас в Рабенхорсте, основательно приболевшего – чем? – ну, придумайте что-нибудь поблагообразнее дизентерии. Вам ясно?

– Я вас не понимаю, – едва слышно сказал Илефельд.

– Вы всё прекрасно понимаете. Сделайте так, как я сказал, и мы с вами братья навеки. Дружба со мной, знаете ли, полезная штука. Особенно если у вас вдруг забарахлит здоровье либо приключатся крупные финансовые или служебные неприятности.

– Ваше предложение неприемлемо.

– В таком случае, сожалею, я вынужден вас убить, – произнёс Штернберг с ужасающим ледяным дружелюбием. – Что предпочитаете: телесные неполадки или несчастный случай?.. Мне действительно жаль. Я не люблю пользоваться подобными методами, но придётся.

На сей раз тишина, обрушившаяся за последними словами, была воистину страшной. Хайнц почувствовал, что у него начинают мелко стучать зубы.

– Я… я согласен, – хрипло произнёс Илефельд спустя минуту. – Я согласен на ваше предложение.

– Прекрасно. Я знал, что вы сделаете правильный выбор. На всякий случай предупреждаю: не пытайтесь нарушить наш уговор. Последствия будут для вас весьма плачевны. Но, думаю, до этого дело не дойдёт. Я уверен, на ваше благоразумие можно положиться.

– Вы шантажист, – угрюмо сообщил Илефельд. – Идите, делайте ваше чёртово дело. И чтобы завтра к вечеру вас здесь не было.

– Слушаюсь, группенфюрер, – Штернберг издевательски щёлкнул каблуками.

Беседа, судя по всему, была закончена. Хайнц бросился домывать пол в кабинете, сообразив, что за истекшее время вполне можно было вымыть три таких комнаты. Очень скоро услышал шаги у порога и почти против воли обернулся. Штернберг стоял в дверях, едва не подпирая головой притолоку, и смотрел на него.