Ката

– Ты поведешь? – спросила Ката, и собственный голос показался ей далеким-далеким, все тело гудело от прилива адреналина. Вскоре ее руки задрожали так сильно, что ей стало тяжело удерживать их в спокойном состоянии, она терла ими коленки и смотрела в заднее окно – но погони не было. Перевела взгляд на Соулей – а та прищурилась, смотря через лобовое стекло на дорогу, а затем поднесла к губам бутылку и сделала глоток.

– Ты все еще со своей бутылкой? – спросила Ката, повторила про себя собственный вопрос и рассмеялась – наконец она нашла способ снять напряжение, – но велела себе замолчать. Она боялась.

Соулей передала Кате бутылку. Та отпила из нее, посмотрела в окно и увидела, что они приехали на улицу Боргартун.





28


Они отправились к Кате домой. В городе еще было полно народу, но в Тингхольте улицы были пустынны, а дома тихи.

Перед домом парковаться было негде, и Соулей поставила машину возле супермаркета «Бонус». Когда они вошли в квартиру, Ката принесла для них обеих бокалы и налила красного вина.

– А стаканы и лед у тебя есть? – спросила Соулей и пояснила, что хочет выпить рому, который у нее с собой, а с красным вином погодить. Ката принесла то, о чем она просила, поставила диск Сезарии Эворы, и когда адреналиновая горячка улеглась, ей стало страшно; все случившееся показалось ей таким невероятным, что голова пошла кругом.

– Да ты его даже не вырубила, – сказала Соулей. – Тем более, что это была самозащита. Если б ты ничего не делала, он бы меня отпинал, и мне была бы хана. И тебе тоже. Тебе было бы лучше, если б мы обе загремели в отделение «Скорой помощи»? И ты была бы вся избита, и твои же коллеги тебя штопали бы? Да ни за что на свете, подруга, так что всё, проехали.

– Он меня потянул за собой в падении, – сказала Ката. – После того, как я его ударила этой бутылкой.

– Да. После того, как он закатил мне оплеуху и собрался прибить. А ты его остановила.

– Я помешала ему ударить тебя.

– Да. И я ему тоже наваляла, не ты одна.

– Правда?

Соулей кивнула.

– Да. Я его пинала и камнями в него кидалась.

– Не верю. – Ката осушила стакан и снова наполнила. – Ты это выдумала, чтобы мне было не так паршиво?

– Да нет, конечно!

– А как ты думаешь: я его убила? Даже если не вырубился, он мог и после помереть. Или у него будет серьезная травма головы; я такое часто видала…

Соулей зажгла сигарету и положила Кате руку на колено, чтобы успокоить ее.

– Да, это хорошо было, – сказала Ката и кивнула, затем взяла у Соулей сигарету и зажгла, хотя, строго говоря, уже выкурила свою сегодняшнюю «норму». Но ведь уже настал новый день.

Ката вышла в туалет посмотреть, нет ли у нее синяков, но ничего не обнаружила.

– А его соседи? – спросила она, когда вошла.

– Да какая разница. Они услышали либо нас, либо его вопли. По крайней мере, у них в коридоре зажегся свет. Это муж с женой, старенькие.

– И они позвонили в полицию…

– Наверное, А может, нет. Когда он избивал меня, они на такое раскачаться не могли.

– Они открыли дверь и увидели, как он лежит на тротуаре, вот и позвонили. А может, видели и то, как мы бежим по саду. Номер на машине видели. Я же в этой квартире прописана. Как ты думаешь, они могли увидеть номер? Может, к нам сейчас уже кто-нибудь выехал?

Соулей помотала головой и налила себе еще рома; она не казалась ни пьяной, ни трезвой, только слегка потрепанной, волосы спутаны, в глазах блеск – но когда разговаривала, создавалось впечатление, что мыслит она ясно.

– Все обойдется, я тебе это гарантирую. А потом, он сам ничего не будет помнить. Решит, что упал или что-нибудь в этом духе.

– Какая разница, какая, в жопу, разница! – вырвалось у Каты, и она почувствовала, как в ней вспыхивает гнев. – Я об этом не жалею. Я рада; я чувствую, что я живая. – Она вскочила и немного покружилась по комнате, затем повернулась к Соулей и сказала, что снова так поступит, и снова, и снова. – Расскажи мне еще раз, как он с тобой поступал. Если тебе это не противно… Прости. Я больше не буду. – И снова села на диван.

– Если тебе от этого станет легче, то расскажу…

И Соулей принялась вспоминать, как Фьёльнир обращался с ней, пока они были вместе, как бил, как она легла в клинику, а потом дала заманить себя на тот обед, и как он изнасиловал ее, избил до полусмерти и вышвырнул на улицу.

Ката подлила в стаканы и попросила Соулей продолжать рассказ.

– О чем-нибудь, что для тебя не так тяжело. Тебя так хорошо слушать… Что же мы делали?

Она вскочила, сделала несколько кругов по комнате. На столе появлялись все новые стаканы, пепельница переполнялась окурками. А к утру они обе лежали рядышком на диване и спали.






29


В следующие дни Ката, как ни в чем не бывало, ходила на работу. Она дежурила в ночные смены и, хотя работы было много, иногда выбегала позвонить Соулей. На нее никто не подумал. В газете «Де-Вафф» и на сайте «Висир» писали о «тяжких телесных», нанесенных на Лёйгарнесе в ночь на воскресенье, полиция искала свидетелей и просила откликнуться тех, кто в ту ночь проходил по этому району.

– Впустую это все, – буркнула Ката: и время людей понапрасну тратят, и ресурсы общества…

Она устыдилась такой мысли и отогнала ее прочь. Для поднятия духа стала, когда ей казалось нужным, припоминать обед Фьёльнира и Соулей – и, в конце концов, начала считать, что сделала слишком мало. Когда на работе выдавалась свободная минутка, она искала в компьютере всякую любопытную информацию, в частности, книги за последние три года, в которых есть слова «дали/подсыпали/подмешали наркотик» или «наркотик в стакане». Поиск дал несколько десятков результатов, среди них два в сочетании с «Эскьюхлид»: одна девушка «очнулась на Эскьюхлид», другая – «в окрестностях Эскьюхлид» и пошла в гостиницу при аэродроме просить помощи; а третья, насчет которой Ката не была уверена, проснулась на пляже в Нёйтхоульсвике[29], раздетая, в одном белье, а ее одежда была кучей свалена рядом. Все девушки выражали уверенность, что недавно занимались сексом, но не помнили, с кем; все они напились пьяными в центре Рейкьявика, через несколько часов очнулись, а что было в промежутке, не помнили. Ни на одной из них не было ушибов и царапин, никаких следов спермы, и мазки из вагины и заднего прохода у двух девушек (третья не пожелала, чтобы у нее брали пробы) ничего не выявили.

После этого у девушек была возможность подать заявление в полицию, но поскольку было невозможно подтвердить, что им подмешивали наркотик, лишь немногие пошли на это. А ведь без заявления незаконно брать анализ крови на следы веществ, пусть даже женщина утверждает, что им вдруг все начало казаться «странным» в баре, клубе, на семейной встрече, фестивале, соревнованиях по конному спорту. В то же время им талдычили, что шансы найти преступника – а уж тем более упечь его за решетку – исчезающе малы и что найти в крови вещества сложно. А еще их спрашивали, принимают ли они психотропные лекарства, сколько они в тот день съели, выпили, выкурили, какая у них фаза менструального цикла и как это все могло усилить эффект от того одного-двух стаканчиков, которые они выпили до того, как им все начало казаться «странным», – и некоторых девушек стали подозревать в том, что они скрывают свою наркозависимость. Их рассказы подвергали сомнениям, и, как правило, в итоге женщины (все еще под действием веществ или более ошалелые и невнимательные, чем обычно?) уставали от этой канители, махали на все рукой и просились домой проспаться. И им это позволяли.

Зато если в приемный покой привозили мужчину в тяжелом состоянии, который мямлил слова «напали» или «избили», – то немедленно вызывали полицию, та составляла протокол, записывала свидетелей и начинала поиск преступника. Но ведь, может, этот мужчина просто упал?





* * *


Соулей ответила после первого звонка. На заднем плане раздавались галдеж и громкий хохот. Она была в кафе и попросила Кату подождать, пока она выйдет. Ката услышала, как Соулей зажигает сигарету и шумно вдыхает дым. Она сказала, что беседовала со своим доверенным лицом в обществе анонимных алкоголиков.

– Несмотря на то, что ты начала выпивать?

– А вот как раз из-за этого! – Она беззаботно рассмеялась.

– Понимаю… – Ката, собравшись с духом, решила спросить: – А ты своему спонсору про все это расскажешь?

– Через несколько лет, наверное, когда пить брошу. Лет через пять. Или десять…

После короткой паузы она спросила, выпустили ли Фьёльнира из больницы.

– Еще нет. Но до его выписки осталось всего несколько дней.

– Он, как пить дать, будет подозревать меня. Он, конечно, тупой, но у него есть на такие вещи какой-то крысиный нюх; ему может втемяшиться, что надо ко мне зайти. Где я живу, он без понятия, но может разузнать. Наверное.

– Этого не должно случиться, – сказала Ката и задумалась. – По крайней мере, его еще несколько дней не будет в городе… Понадеемся на лучшее и приготовимся к худшему, как говорят у нас в больнице.

Она попросила Соулей не волноваться насчет Фьёльнира; они договорились встретиться в выходые и попрощались.

Ката молча смотрела, как дождь барабанит по стеклам, затем взяла визитную карточку и позвонила человеку, который один раз предложил ей свою помощь, – лукаво подмигнув.





30


В почтовом ящике было еще одно письмо от Ханны, редактора «Новой жизни». Оно пришло еще до всех звонков и писем из СМИ, желавших взять у Каты интервью о Вале – на темы «утрата», «самоубийство», «наркозависимость», – но не о том, что случилось на самом деле. Эта Ханна в свое время развернула дискуссию вокруг Йоуна Бальдвина, бывшего министра и посла, и его переписки с его юной племянницей. Насколько Ката знала, такое называется английским словом groomer: когда старший мужчина становится своего рода наставником молодой девушки или ребенка, постепенно начинает вести себя с ней или с ним все более и более неприлично, убеждает своего подопечного, что это естественно, делает его своим соучастником и, в конце концов, добивается власти над ним в сексуальной сфере.

Ханна была очень настырна и слала ей письма хотя бы раз в месяц. Но Кате было нечего сказать: по причинам юридического характера она не могла назвать имена Бьёртна и Атли, полиция не поддержала бы ее разговоры на темы наркотиков и изнасилований, и к тому же журналист поставил бы ее в тупик теми или иными вопросами, что выставило бы ее в интервью матерью, которая все отрицает: что, мол, да, самоубийство не исключено, и да, ее дочь и раньше сбегала из дома и у нее «были проблемы».

Ката, как обычно, оставила это письмо без ответа, зашла в личный кабинет на сайте банка, заплатила за квартиру, а потом послала письмо Тоумасу по поводу всяких мелочей в разделе имущества. Когда они продали дом, сошлись на том, что надо пригласить антиквара для оценки нескольких больших предметов мебели, мелкие же поделить между собой, а оставшееся отнести в «Красный крест». Тоумас поселился в таунхаусе на улице Хьярдархайи[30], который сдал ему приятель. Ката не знала, начал ли он с кем-нибудь встречаться, но это было и неважно.

Она помешивала в кастрюле на кухне, в промежутках садилась за компьютер и читала новости, которые ее удручали, – и не успела глазом моргнуть, как с головой зарылась в посты о чести, достоинстве и (довольно часто) мужчине или мужчинах, потерявших свое достоинство в чьих-нибудь или в собственных глазах; ведь совсем не ясно, следует ли как-нибудь различать эти два понятия.

Мужчины в Америке, Франции и Германии мстили страшно – приходили на работу, в школу, в детский сад и мстили за свое бесчестье, убивали отца и мать, жену, детей, друзей, всех, кто опозорил их или был всего лишь свидетелем этого позора или мог быть свидетелем. И у японских мужчин честь была велика, а бесчестье – огромно, опоясано высоколобым самурайским кодексом; и мужчины Южной Америки, Средиземноморья, Ближнего Востока, Пакистана, Индии, Афганистана, Малайзии – все они зорко стояли на страже своей чести во имя «семьи» или Христа, Аллаха, Магомета, Авраама, Давида. И в эпоху викингов, и в скандинавском Средневековье тоже все вертелось вокруг чести и достоинства мужчины. Судя по всему, человеческие общества где угодно на планете и в какую угодно эпоху делилось на классы на основе мужских чести и достоинства, и они различались по отношению к этой самой чести и последствиям покушений на нее.

«Мы много ночей думали, что она умрет, потому что нос у нее расплавился и она не могла дышать», – рассказывала мать из Пакистана о своей дочери, Фахре Юнус, которой облили лицо большим количеством кислоты. Кислота попала в рот и постепенно разъела кору мозга. Бывшего мужа Фахры (по их понятиям, опозоренного) суд оправдал, а потом Фахра покончила с собой. И таких покушений за год бывали тысячи, чаще всего в Южной Азии, Пакистане, Индии и Бангладеше, – а сколько женщин из этой статистики действительно были преступницами? Вот именно: ни одна! Наиболее распространенная причина покушений: будто та женщина или девушка опозорила свою семью – например, отказала жениху, не захотела заниматься сексом с мужем, оделась не как предписывается или даже просто посмотрела на парня, несущегося мимо на мотоцикле, – и под конец можно назвать еще ревность. Обливание кислотой обычно приводит к слепоте, травмам лица и/или смерти, а подобных случаев сейчас стало больше, не в последнюю очередь потому, что мужчины стали получать доступ к кислоте.

Так Ката носилась по всему свету и наконец набрела на самое популярное современное развлечение – кино. Она заметила, что и в нем говорится о чести и достоинстве мужчины, и, как и прежде, эти понятия переносились на семью, работу, имущество, города, страны, а порой и на весь мир. Самое популярное кино – фильмы в стиле «экшн»; когда чести и достоинству мужчин что-нибудь угрожает, они начинают отождествлять экшн с местью, а самих себя считать носителями справедливости. А, впрочем, это явление не связано только с каким-то одним жанром кино: ковбой в немом кино – мстил, водитель в «Такси» – мстил, Корлеоне, Джон Коффи – мстили, человек по имени Декстер – мстил, Джек Ричер – мстил, Халк и Железный человек – мстили, Норрис, Лундгрен, Дизель, Джаа, Ли, Йен, Чан, Стейтем и Бронсон – мстили. Ахилл (Брэд Питт) мстил за своего опозоренного побратима, да и сама по себе Троянская война разгорелась из-за того, что мужчина оказался опозоренным из-за женщины. И все это честные, достойные люди, осуществлявшие свою месть из чувства справедливости и милосердия или чего-нибудь подобного, и за это им доставался почет.

Как же много этой мести! Так много, что Кате жизни не хватит все это пересмотреть. И она хорошо понимала, что в ней притягательного. Пустота у нее в желудке – отчаяние, охватывавшее ее в самые неподходящие моменты – происходила от бесчестья; бесчестье порождало страх потерять себя, потерять контроль над собственной жизнью и потерпеть поражение по отношению к другим в обществе. У нее отняли жизнь ее дочери, естественное право Валы на жизнь и свободу попрали, она лежит в земле неотомщенная, а в это время пятно позора лежит на ее родителях – а также и на всем социуме, который должен был бы защитить ее, но предал – и потом предал вторично, потому что никого не покарал…

Ката подняла глаза от компьютера и потянулась к сигарете – третьей за день. В жизни и в культуре есть не одна только месть. Но вот какой момент: кому-то мстить можно, а кому-то – нет. Месть и ее осуществление – это реальность для мужчин. И хотя не все готовы на решительные действия (как-никак, не все – герои), по крайней мере, в их сознании живет сама возможность мести. Как показывают примеры:

Ни одна женщина не застрелила своих детей, мужа, а потом саму себя. Женщины никого не убивают из-за «позора» на работе, в школе, в фитнес-клубе или на семейной встрече.

По данным ООН, женщины выполняют 70 % всей работы в мире, в пересчете на часы, и получают за это 1 % денег. Ни одна женщина не пошла мстить за это.

Женщины никого не обливали кислотой. Они не обливали кислотой своего козла-мужа, который каждую неделю избивал их, волочил детей по комнате за волосы, приходил домой пьяный, снова бил их, мочился в постель и еще говорил о чести семьи.