Ката

– А почему вы так считаете?

– Он забрал с собой материалы из моего кабинета, в том числе список моих клиентов за последний год. А в нем – ваше имя и адрес на Мысе… Не знаю, насколько у него в последние дни ясное сознание, но, по-моему, достаточно ясное. И если он не вспомнит вас по СМИ, по этой истории с исчезновением дочери, то сообразит, что Гардар слил вам информацию. А это значит, что он знает ваши имя и адрес, и догадается, что мы с вами связаны. Единственное, что его может смутить, – что вы женщина средних лет…

– Это весьма трезво, правда ведь? – Ката улыбнулась.

– Он вас рассмотрит… Я нутром чую, что ему хочется завершить это дело. И, вероятно, он пойдет кратчайшим путем и постучится к вам в дверь, чтобы задать пару вопросов. И увидит, что вы говорите неправду.

– И что тогда будет?

– Ну, не знаю… – Фридьоун хмыкнул. – Вы исчезнете. Или он наберет ванну горячей воды и перережет вам вены опасной бритвой. Вы же были в психиатрическом отделении? – Он на миг замолчал и посмотрел в окно. – Имейте его в виду. Он придет.

– Не волнуйтесь, я в глазок всегда смотрю.

Ката собралась встать, но Фридьоун попросил ее не уходить.

– Я ведь тоже потерял ребенка, как и вы. Дочь. Хотя там все произошло по-другому.

– А сколько ей было лет?

– Двадцать один. Она росла без внимания, в бедности, у кошмарных родителей – пусть лучше это скажу я сам, чем кто-то другой… Мы с ее матерью выпивали и под конец пили буквально все, что подвернется под руку. У нас дома собирались компании и торчали по неделе, по две… Ее изнасиловал наш приятель. Но ситуацию в семье это в целом не изменило – хотя для нее, конечно же, да.

– Мне очень жаль, – сказала Ката просто из вежливости.

– У нее никогда не было выбора. Шестнадцатилетний подросток из неблагополучной семьи не станет выбирать, когда новый парень, на семь лет старше, предлагает ей понюхать волшебного порошка, который на несколько часов делает все напасти в мире преодолимыми… После этого она начала колоться, безвылазно торчала в притонах, вламывалась в дома, била старушек, чтобы отобрать у них кошельки. А потом покончила с собой или по ошибке приняла слишком большую дозу. Точно неизвестно… Нам с вами уже не вернуть их обратно, понимаете? Что бы мы ни делали…

– Да, понимаю. Но мы можем не допустить, чтобы такая же участь постигла других… То, как ты поступаешь с другими, имеет последствия – во всяком случае, должно иметь. Причем не только для жертвы.

– Но на смену этим негодяям придут другие.

– Тогда им тоже придется пожинать последствия, – сказала Ката как можно более ласковым тоном. – Я подумала о том, что вы тогда сказали насчет Ганди: «Если все будут поступать по принципу “око за око”, то весь мир ослепнет». Знаете, как мне кажется? Если будет «око за око», то получатся двое одноглазых: не только жертва, но и преступник. Потому что он заслужил это. И более того: если он будет одноглазым, менее вероятно, что он повторит свой поступок.

Ката встала и направилась к выходу. Человек на другой кровати лежал с открытыми глазами и недоуменно смотрел вокруг, словно только что очнулся от воздействия препаратов.

Фридьоун поднял руку, чтобы попрощаться.

– Выздоравливайте! – сказала Ката и ушла.





60


Она рассматривала головы на стене. Ровно подстриженные волосы до подбородка закрывали лица, словно шторы. Ее внимание привлекло, что на всех них волосы были одинаковой длины, хотя при жизни это было не так.

Ката заставила себя подойти к головам ближе и проверила, нет ли в стене за ними отверстий (мало ли, вдруг ее кто-нибудь разыгрывает). Она тщательно осмотрела кожу голов, потянула за волосы, чтобы убедиться, что это точно не парики. У Кальмана кожа на голове имела синий, почти фиолетовый оттенок, и при ближайшем рассмотрении тот же цвет обнаружился у остальных.

Если у всех троих волосы были одинаковой длины, значит, когда-то их всех обрили и потом дали примерно одинаково отрастить волосы.

Зачем?

Немного подумав, Ката принесла из кухни стул и ножницы. В ванной отыскала тряпку, одноразовые лезвия и пену для бритья, которой пользовалась, когда ей случалось брить ноги.

Она начала с Кальмана: встала на стул, одной рукой подхватила волосы, а в другую взяла ножницы; потом состригла волосы как можно ближе к корням, оставив их только на макушке и на затылке. Ту же процедуру повторила с Мией и Носорогом, и под конец состригла волосы надо лбом, чтобы стали видны лица, – хотя этот момент она старалась оттянуть как можно дольше. У Кальмана вид был печальным, словно ему не по душе перспектива смерти, а Носорог ухмылялся и выглядел вызывающе.

Затем Ката взяла пену и лезвия, обильно полила пеной головы и начала соскабливать волосы, по мере необходимости стирая тряпкой пену и срезанные пряди.

Она провозилась с ними долго – но вот все головы стали лысыми и сияющими, как только что отполированные зеркала, и на них постепенно проступили нанесенные – от верхней части лба до затылка – знаки. На голове Мии было изображение – точнее, контуры – человека, который на первый взгляд показался Кате двухголовым: одна голова над животом, другая на плечах; но потом она увидела, что нижнюю голову он держит в руках.

На голове Кальмана рисунок был уже другой: человек поднимал вторую голову вверх над своей собственной. А у Носорога он держался руками за собственную голову, словно пытаясь вдавить ладони в виски, а второй головы на картинке видно не было.

Эти три картинки содержали в себе инструкции.

Ката опустилась на пол, заглянула под головы и увидела, что все они висят на одинаковых крючках – коротких железных «лапах», торчавших из стены и у шеи загибавшихся вверх. Другие головы крепились к стене на полированных дощечках, к которым прилегали шеи, и Ката определила на глаз почему: в отличие от всех остальных животных, обезьяны и люди – прямоходящие, и голова у них направлена не вперед, а вверх, ведь они ходят на задних ногах, ориентированы уже не по горизонтали, а по вертикали, – и это казалось ей тем более удивительным, чем больше она об этом думала. Каким же гнетущим это должно было быть в ту пору: больше не стоять твердо на четвереньках, когда центр тяжести такой широкий и расположен так близко от земли, а подняться – и обречь себя на непрерывные упражнения по поддержанию равновесия, на точные движения, хождение на цыпочках: сколько же на это все было затрачено энергии! Но эта перемена явно прошла не впустую, тут и сомневаться нечего (Ката улыбнулась про себя), если посмотреть на Землю в наши дни: во всех сферах бал правят люди.

Нет, это решение было верным: в придачу к недостатку равновесия мы явно получили еще что-то – и лучше, – что-то, что компенсировало энергозатраты и со временем позволило нам сажать на привязь и забивать наших братьев, оставшихся на четвереньках у земли, неповоротливых и вялых от своего устойчивого равновесия.

Но сейчас ей надо было думать о другом. Если она не ошибалась, изображение на голове Носорога было последним в ряду, а значит, нужно выбрать именно его, тем более, что его голова была самая крупная. Ката ослабила застежки, державшие голову, осторожно прикоснулась к ней и обнаружила, что та снимается. Тогда она взяла ее за уши, аккуратно потянула на себя, унесла в комнату и положила на пол лицом вниз. Из нижней части головы свисали тонкие нити, похожие на травинки, вперемежку с какими-то шариками от моли. Ката села на пол, аккуратно просунула руку внутрь шеи и выковыряла набивку. Во время этого занятия она нашла внутри головы еще больше застежек, расстегнула некоторые из них и вытащила наружу маленькие гипсовые пластинки. Запустила руку еще дальше внутрь – и постепенно голова потеряла форму и превратилась просто в кучу кожи на полу.

Кожа, подумала Ката, лицо, голова – эти слова тут больше не подходили, но других у нее в запасе не было. Она взяла «голову» обеими руками, нашла внизу шеи отверстие и расширила его, подняла эту «голову» над собственной – как на рисунках, – приставила отверстием к своей голове и натянула себе на макушку. Почувствовала, как к ее коже прижимается другая – прохладная, наклонилась вперед и натянула ее еще глубже, ощутила, как она растягивается, а вместе с тем все теснее облегает ее собственную голову. Когда ощущение тесноты в горле прошло, послышалось тихое чмоканье – «голова» окружила ее собственную и приклеилась к ней.

Ката ловила воздух ртом, задыхалась, но все же ощупью нашла свое новое лицо и потянула за него; подтянула рот так, чтобы он стал на место ее собственного, поправила нос, уши и глаза. Затем выпрямила спину, поморгала и осмотрелась вокруг.






61


В комнате все было по-прежнему – а разве должно было быть иначе? Он поднял руки, повертел ими туда-сюда, окинул взглядом свое тело и решил, что немного располнел.

Немного погодя он вышел в прихожую, движимый смутным желанием найти зеркало. На противоположном конце прихожей открылась дверь, ведущая в ресторан, где, казалось, все было готово: галдели посетители, звучала приятная музыка, горели свечи и, если он не ошибался, морозильник в кухне был набит продуктами. Но было еще слишком рано (в его новом состоянии) выходить на люди и прочно усаживаться за стол.

Вместо этого он подошел к окну в прихожей и увидел отражение своего лица в стекле: курносый нос, покрытый шрамами, грубый подбородок и скулы; губы толстые, нижняя чуть отвисла, глаза маленькие, прищуренные, глубоко посаженные, словно затонувшие. Лысина блестела, а поры в коже были такими грубыми, что на их дне проглядывало мясо.

Он оторвался от окна и сделал по прихожей несколько кругов. Было неприятно нести эту новую голову, она была тяжелая и какая-то беспокойная, так и рвалась вперед. Да только он больше не видел ничего вокруг себя; его дыхание стало хриплым, и в какой-то момент он сделал шаг через комнату, почувствовав, что вся энергия хочет разом вырваться из него. Выставил голову вперед, тотчас наткнулся на стену дома и прошиб ее лбом насквозь. В ноздри ему ударил запах гниющих растений. Он побежал сквозь мрак, ничего не видя вокруг; ветки били его по лицу, листья царапали, и все же ничто не могло его остановить. Он углублялся все дальше в темноту, думая о костях и о том, что ими движет; двигал мышцами, двигающими кости, нервными окончаниями, которые двигают мышцы, мозгом, который двигает нервные окончания, и электрическими импульсами, озаряющими череп бледным светом. Его охватило оцепенение, которое началось в пальцах рук и ног и быстро перекинулось на голову. Сердце билось тяжело и быстро, затем на миг замерло, и он ощутил, как содрогается и исчезает, перемещаясь в какое-то место, где движение прекращается.

Он перевернулся на спину и перевел дух. Подбородок опустился, язык распух и свесился над нижней губой.

Над головой он различал тихий шорох дождевых капель. Их стук стал чаще – и ему взбрело на ум, что звук весело горящего костра похож на дождь, барабанящий по крыше, а шум дождя по крыше похож на гром аплодисментов. И что природа принимает самые невероятные обличия, но их не так много, как думают люди: иногда она срывает маску. Ее края сходятся друг с другом в одной точке, и сознание замолкает, убегает от тяжести мироздания, которой само же нагрузило мир.

И что все – одинаковое.

– Прости, – сказал он и почувствовал, как девушка отдаляется и исчезает. Закрыл глаза – и ему показалось, что он везде одновременно: в баре в центре, на Мысе, в больнице, в доме. Все места соприкасались друг с другом и бились друг о друга, словно листья в лесу.





Башня смерти





62


На последнем развороте газеты «Фрьеттабладид» была фотография Бьёртна в кругу друзей – радостных парней с прической ежиком, накачанными бицепсами и усмешками, говорившими о том, что они – духовные калеки. Если верить журналисту, Якобу Бьяртнару – этому благодушному барану отцовской власти, – их группа собиралась подняться на высочайшую вершину Исландии – Кваннадальсхньюк. В последние недели парни собирали обещания пожертвований в поддержку «хронически больных детей» (что бы это ни значило), а в интервью Бьёртн сказал, что у него есть «маленькая племянница» и это навело его на такую идею.

«Я просто хочу ей помочь», – говорил он. В конце интервью – точнее, этой бодрой беседы, под которой Якоб поставил свою подпись – упоминалось, что завтра вечером Бьёртн с друзьями будут отмечать свое достижение в определенном ресторане в центре и приглашают заглянуть туда «всех красивых девчонок».

Ката расхохоталась и закрыла газету. У этого парня в голове такой забавный бардак… Еще раньше на этой же неделе он попал в эту же газету, на эту же страницу после того, как победил в каком-то соревновании под эгидой «Второго канала»: группа знаменитостей ездила за границу, чтобы принять участие в квесте в аквапарке, пройти ряд испытаний, в каждом из которых определялся победитель; среди испытаний упоминались (Кате это было непонятно) «обшитые палки, которые вертятся», «батут» и «большие пластиковые мячи». Бьёртн заявил, что никогда не сомневался в своей победе.

А еще Ката видела, как он сидит в машине на другой стороне улицы и следит за ее домом. У нее не было уверенности, что он узнает ее в лицо: в Интернете фотографий Каты не было, и хотя он следил за ней рядом с ее домом, на улице освещение было неважнецким. Еще Бьёртн звонил ей на домашний телефон и тотчас давал отбой, она слышала, как он молчит в трубку; во входную дверь кто-то ломился, и из «темницы» в подвале раздавался шум, словно кто-то хотел влезть в окно. Он собирался прийти – совсем как предрекал Фридьоун.

Ката наклонилась вперед и подула на ногти, которые целый день до этого обтачивала пилкой. Они были заостренными, сужавшимися к концам; она провела остриями по тыльной стороне ладони и поцарапала ее до крови. Нанесла на ногти витамин «Е» и отвердитель, а после этого сидела совсем неподвижно, растопырив пальцы, и ждала, пока высохнет лак.

Затем отнесла кофейную чашку на кухню, зашла в спальню, оделась в рубашку и брюки и посмотрелась в зеркало. Ей подумалось, что раньше она никогда не видела саму себя – какая она есть на самом деле. Ката не могла сказать, что это означает, но ее взгляд был спокойным, руки не теребили лоб, нос, щеки или подбородок, она не ощущала необходимости прятаться.

Тело было умиротворенным.

В коридоре свет был ярким, но не резким, и комнаты по обе его стороны создавали ощущение, будто она в больнице, хотя не переступала порог дома. Похоже, мир уменьшился – а может, он изначально и не был таким большим, как она считала?

Комнаты были заставлены кроватями, попискивающими приборами и людьми, пытающимися прогнать страх. Ката зашла в канцелярию, взяла ключи от холодильника, в котором собиралась забрать замороженные перчатки, используемые для «Такситола» – ангела, который летал, как сова, пах, как отбросы, и спасал жизни миллионам. Проходя мимо лестничной клетки в прихожей, она решила сделать круг по нижнему этажу и проверить, не трогал ли кто-нибудь окна или двери дома, и произвести такую же проверку в подвале. Бьёртна она ждала не раньше следующего вечера, но все же взглянуть не помешало бы.

В подвале был запах, напоминавший сладкий лук, – совсем как в желтом доме органиста. Платяной шкаф в коридоре по-прежнему был закрыт. Ката пошарила по его задней стенке, нашла замочную скважину двери, ведущей в «темницу», вынула длинный стержень с железным шаром на конце и открыла. В ее ноздри ударила сильная вонь разложения, смешанная с другим запахом, более кислым, напоминающим старый навоз, – и она зажала нос. Через разбитое окно в подвал лезла растительность, ползучие растения покрывали стены, а посреди комнаты на полу валялось мертвое животное, напоминающее так называемого комодосского дракона, о котором Ката читала в своей прошлой жизни: это ящерицы, которые наносят жертве ядовитые укусы и преследуют до тех пор, пока та не потеряет способность двигаться и обороняться, и тогда съедают ее живьем.

Экземпляр перед ней был мертв и явно уже пролежал так некоторое время; его туловище было толстым и неповоротливым, напоминающим бревно, покрытым чешуей, похожей на серо-зеленые ракушки; глаза запали, на морде появилась ухмылка-оскал – напоминающая ту, какая в былые времена появлялась на лице органиста в самый разгар мессы, – а внутренности, выпавшие из лопнувшего брюха, лежали на полу засохшей кучкой. Если Ката правильно понимала, животное забрело сюда через окно, а наружу выйти не смогло. Одна его передняя нога была сломана, и, судя по следам когтей на стене, оно пыталось вскарабкаться к окну.

Ката представила себе, что встретила такую зверюгу, пробираясь по девственному лесу. Он укусил ее за лодыжку, улепетнул, но все равно держался близко, пока не начал действовать яд; тогда он подошел еще ближе и оскалил зубы. Ката открыла рот, чтобы попросить пощады, дать животному понять, что вовсе не желает того, что сейчас последует – ей хочется жить; но, разумеется, все напрасно: тот, к кому она обращалась, не понимал слов, эта зверюга жила по другим законам и пользовалось другими звуками. Ее мир был замкнутым кругом, в который не могла вместиться Ката с ее миром, – но он был полон движений, ритма и мрака, и отдельных образов, проносившихся во мраке подобно молнии и озарявших его. Форма да движение – вот и все, что она понимала.





* * *


Фьоула выглядела более бодрой, чем раньше. Но дозу морфия ей увеличили, так что большую часть дня она спала или дремала, и в те редкие разы, когда открывала рот, она словно бы говорила во сне.

Ката сидела на стуле у кровати, на обеих руках – охлаждающие перчатки, чтобы ногти были твердыми, а пальцы у нее так онемели, что вообще ничего не чувствовали. Она полностью отодвинула пластиковую штору от кровати, чтобы между ней и Фьоулой во время разговора ничего не было. Для нее всегда было важно, чтобы между ней и теми, кого она любит, не было никаких преград.

Окно в палате занавесили. Глаза Фьоулы были закрыты, а все же выражение лица у нее осталось такое, словно она пристально следит за чем-то, – наверное, оттого, что рот был приоткрыт. Губы сухие, и кожа тоже; морщины тянулись от уголков рта по щекам и пропадали под волосами, словно ее лицо было стеклом с трещиной.

– Я встречусь с ним завтра, – сказала Ката и посмотрела на шторы. Освещение за ними, казалось, ничем не отличалось от обыкновенного дневного света. – Однажды я летела на самолете с мужем и дочерью. Мы возвращались в Исландию и уже подлетали… На самолет обрушился тяжелый удар, и это было так, словно в моем теле вспыхнуло пламя. В моем теле!.. И сердце бешено забилось, и мышцы напряглись и застыли за долю секунды. А знаешь, что удивительно? Я не думала о том, что упаду или погибну. Я вообще не думала – я начала делать это только очень много времени спустя. Это ничего не прибавило бы, хотя, разумеется, было бы удобнее – как-нибудь потом – застолбить это событие у себя в памяти парой слов… Понимаешь, не то чтобы я собираюсь погрузиться в какое-нибудь беспамятство – но в ресторанах меню существуют для того, чтобы по ним заказывать, а не для того, чтобы их есть.