Когда бог был кроликом

Это был благотворительный вечер «Стоунволла»[24]. Брат обычно поддерживал эти мероприятия. На этот раз оно проводилось в одном из больших аристократических особняков на окраине Гринвич-Виллидж. Вечера были довольно камерными, и посещали их, как правило, одни и те же люди, но деньги на них всегда собирались хорошие, главным образом благодаря высоким ценам на билеты, «молчаливым» аукционам и другим аукционам совсем уж интимного свойства, о которых знали только избранные.

— Но ты ведь сначала не собирался идти? — подсказала я, торопясь достичь той части истории, которую еще не слышала.

— Нет, не собирался. Но потом вспомнил, что мне надо посмотреть, как они отремонтировали особняк, потому что я как раз присматриваю новый дом и мне нужен архитектор; и это, кстати, тоже важная тема — завтра ты должна съездить со мной и взглянуть на дом.

— Хорошо, съезжу. — Я глотнула водки, и она сразу же ударила в голову. — Рассказывай дальше.

В небольшом саду играл струнный квартет, и брат просидел там большую часть вечера в приятной компании пожилого джентльмена по имени Рэй; тот вспоминал о волнениях в Виллидж в 1969-м и рассказывал о своих ужинах с Кэтрин Хепберн и с Марлен, которую знал, потому что работал костюмером на «МГМ», дружил с фон Штернбергом и еще имел немецкие корни со стороны матери. Постепенно стемнело, и в садике зажгли свечи, наполнившие воздух ароматом жасминового чая и инжира. Квартет замолчал, и гости перешли в дом, чтобы узнать результаты аукциона и отведать предлагаемых в тот день японских блюд. Скоро брат и Рэй остались в саду вдвоем. Однако никаких неприличных предложений не последовало, все напоминало вечера, которые брат проводил с Артуром за неторопливыми разговорами о Холстоне[25] и Уорхоле.

И вдруг по пожарной лестнице в сад спустился человек. Совсем молодой, как показалось в свете свечей; не такой уж молодой, как выяснилось, когда он приблизился. Но Рэй оглянулся на него и улыбнулся.

— Кто это к нам пришел, такой молодой и красивый?

Мужчина засмеялся в ответ.

— Меня зовут Чарли Хантер. Как поживаешь, Джо?



Официант принес нам еще по мартини. Я почувствовала, что проголодалась, и заказала вторую порцию оливок.



Они успели втиснуть годы жизни в ту пару часов, что продолжалась вечеринка, а потом, счастливые, пьяные и все еще не верящие в свою встречу, брели по узким улочкам Виллидж обратно в Сохо[26]. Выходные они провели в квартире Джо, среди пивных бутылок и пустых коробок из-под пиццы, взахлеб пересказывая друг другу все те годы, что разделили их и определили характер каждого. Тогда-то Чарли и открыл ему, что тоже не должен был оказаться на той вечеринке. В пятницу он собирался вернуться домой в Денвер, но рейс отложили, а потом на понедельник наметилась какая-то важная встреча и коллега, которого он знал только по имени, предложил: «Оставайся, сегодня будет вечеринка», и он остался и не видел коллегу с тех пор, как тот на аукционе записывал ставку в надежде выиграть ужин на двоих в «Трибека-гриль» с какой-то неназванной знаменитостью.



Джо одним глотком допил то, что оставалось у него в стакане.

— И знаешь, Элл? По-моему, он собирается насовсем перебраться в Нью-Йорк.

Кажется, в этот момент я все-таки спросила его, стали ли они снова любовниками, а может, и не спросила, потому что он как раз заказал третий мартини, и тогда эта идея мне очень понравилась, но вкус третьего мартини все еще стоял у меня во рту, когда утром я проснулась, разбуженная всепроникающим солнцем, и обнаружила, что брат стоит у моей кровати на одной ноге, держит в руке чашку с макиато и притворяется австралийским аборигеном.





~




Дом прятался в самой середке Гринвич-виллидж, на зеленой улочке, удивительно тихой и какой-то нездешней, учитывая, что располагалась она всего в одном квартале от Бликер-стрит и в двух от площади Вашингтон-Сквер. Агента мы увидели еще издали: он говорил по телефону, стоя под большим айлантом, который в этот иссушающий полдень давал явно недостаточно тени.

Последние пятьдесят ярдов мы преодолели бегом, и я выиграла этот неожиданный забег, потому что первой прикоснулась к черной металлической решетке. Агент смотрел на нас с недоумением: мы были потными, разгоряченными и, наверное, показались ему бедными, такими бедными, что вряд ли потянули бы хот-дог на двоих, не говоря уж об элитной нью-йоркской недвижимости.

Аромат айланта стал сильнее, когда по ступенькам мы поднялись к входной двери, и как только агент открыл ее, он смешался с активным запахом сырости, которая, как поспешил заверить нас агент, была легко разрешимой проблемой, а отнюдь не конструктивной особенностью дома. Внутри было темно, пусто, а окна закрывали плотные деревянные жалюзи, застрявшие на полпути, когда мы попытались их поднять. Все тут казалось на редкость убогим, и благодаря нелепой планировке дом напоминал курятник. Стены скрывались за полосатыми обоями с чередованием оранжевого, черного и коричневого цветов, дубовые перила были грубо окрашены, а краска почти неразличима под слоем жирных пятен. Я вернулась в коридор и по узкой лестнице поднялась на второй и на третий этаж, обнаружила на верхнем дыру в потолке и в ней — птичье гнездо; потом осторожно спустилась на кухню и вышла в жалкий садик за домом, заросший сорной травой и молодыми, высотой по колено айлантами — видимо, отпрысками того дерева, что росло у входа. У этого дома было так много недостатков, он требовал такой большой работы; но пока я стояла перед ним, а брат тайком показывал на часы, мне открылась и его первоначальная планировка, и то, каким он мог бы стать. Поэтому когда брат без всякого энтузиазма спросил: «Ну как тебе?» — я ответила: «Мне очень нравится». И это было правдой.



Когда мы вернулись домой, было почти шесть. Я быстро приняла душ, оделась и, чтобы не нервничать, взялась за статью, которую надо было закончить до завтра. Это была даже не статья, а пилотный проект колонки для воскресной газеты; я дала ей временное и незамысловатое название «Потерянные и найденные», но, как ни странно, в будущем оно так и закрепилось за ней. Это был рассказ о Дженни Пенни и о том, как она вернулась в мою жизнь; несколько историй, связанных нашей перепиской и воспоминаниями. Я волновалась, когда писала ей об этой идее, спрашивала ее мнение и, возможно, разрешение, если статья будет опубликована. Уже со следующей почтой я получила ее решительное и однозначное согласие, а также новое имя — псевдоним, который она придумала себе по моей просьбе.

Я еще не закончила, когда услышала звонок в дверь. Брат окликнул меня из своей спальни. Я открыла замок на входной двери, сделала несколько шагов назад и стала ждать. Вдруг я вспомнила про полотенце на голове, поспешно стащила его, и мокрые волосы рассыпались по плечам. Я очень нервничала. Пыталась представить себе, как он войдет и что скажет. Может, бегом ворвется в квартиру и закричит, что счастлив видеть меня? Или вежливо постучит? Я услышала его шаги по лестнице, потом они остановились. Он не сделал ни того ни другого; он просто немного приоткрыл дверь, просунул внутрь голову, улыбнулся и сказал:

— Привет, Элл. Как жизнь?

Его смуглые черты совсем не изменились, и улыбка была такой же, но из голоса исчез протяжный эссекский акцент, который я хорошо помнила. И он принес шампанское. Мы не собирались оставаться дома, но он все-таки принес шампанское, потому что для такого момента требовалось шампанское.

Он, подбоченившись, оглядел меня и сказал:

— Совсем не изменилась.

— Ты тоже, — ответила я.

Мы обнялись, и бутылка шампанского, которую он все еще держал в руке, холодила мне спину.

Брат присоединился к нам, когда хлопнула пробка. Он был еще мокрым после душа, но уже успел надеть розовую футболку с надписью «Шесть Джуди», силуэтом Джуди Гарленд и еще одной надписью поменьше: «Песни на ужин». Они делали так всегда: заказывали новые футболки для каждого благотворительного выступления. Как-то концерт давался в поддержку престарелых, и тогда на футболках было написано: «Петь можно в любом возрасте». На этот раз на повестке дня была еда для бездомных и покупка новой передвижной кухни.

Я передала бокалы с шампанским, которые наполнила доверху. Обычно я так не делала, но сейчас мне это требовалось, потому что, когда брат поднял бокал и сказал: «За нас. Наконец-то мы вместе», у меня по щеке, еще до того как я сделала глоток, побежала первая слеза.



Я думала, что он в кабинете помогает Джо решить какую-то финансовую проблему, поэтому вздрогнула, когда почувствовала на плече его руку.


— Подожди, — попросил он, потому что я как раз собиралась выключать компьютер.

Стоя у меня за спиной, он прочитал первый абзац.

— Что скажешь? — спросила я.

Тут в комнату заглянул брат.

— Такси уже здесь. Готовы? — спросил он и бросился к себе в комнату за дисками и рекламными фотографиями.

— И я хочу туда, — тихо сказал Чарли. — Напиши и обо мне.

— Туда?

— Ты же меня потеряла, а потом нашла, — кивнул он. — Значит, и про меня можно написать, верно?

— Тебе придется поменять имя.

— Эллис.

— Что?

— Мне нравится имя Эллис.

— Хорошо.

— А Дженни Пенни какое выбрала?

— Либерти. Либерти Белль[27].

Мы заняли маленький столик у задней стены, подальше от людей, которых не знали, и тем более от тех, которых знали, поближе к ледяному бару с водкой и неиссякаемыми запасами крошечных гамбургеров и толстых креветок в чесночном соусе.

— А я думал, ты, может, замужем, — сказал он.

— Нет, — ответила я и допила то, что оставалось в бокале.

Молчание.

— И попыток не было? Не встретила никого стоящего?

— Нет.

— Ни разу?

— В ретроспективе — ни разу.

— «В ретроспективе». Господи, до чего же вы похожи. — Он помахал рукой брату, который как раз выглянул из-за красного бархатного занавеса. — Свой собственный маленький клуб.

— Нет, на самом деле все немного сложнее.

— Все мы немного сложнее, Элл. Помнишь, как мы последний раз виделись?

— Помню.

— Сколько тебе тогда было: девять, десять? Ты здорово злилась на меня.

— Он ведь так и не смог тебя забыть.

— Знаю, знаю, — засмеялся он.

— Нет, правда.

Я потянулась за бокалом вина, который на подносе проносили мимо.

— А нам было по пятнадцать, да? Черт. Куда ушли все эти годы, Элл? Посмотри на нас сейчас.

— А мне кажется, все было вчера, — сказала я и одним глотком наполовину опустошила бокал. — Ну и как вы — опять трахаетесь?

— Бог мой, какие мы стали взрослые.

— Да, как-то быстро повзрослели. Ну так как?

— Нет. — Он постарался ухватить бокал с шампанским с проносимого подноса. И пролил половину себе на рукав. — Он не может со мной.

— Почему?