Краденое счастье

Мы обе засмеялись. Я смотрела на серый экран и чувствовала, как по щекам текут слезы, а узистка улыбается и по животу моему датчиком водит.

— Вот видите он открывает ротик. Как маленькая рыбка.

Узистка была молодая и очень приветливая. Казалось она восторгается вместе со мной. Смеется, все озвучивает и показывает… а мне кажется, что я влюбилась. Да, это ощущение было похоже на всепоглощающее чувство любви. Когда от нее покалывает все тело и хочется кричать от счастья. Мой мальчик. Мой сладкий. Это же мой малыш. Только моооой.

— Папа будет рад такому чудесному и здоровому мальчику. Я напечатаю вам фотографии непременно покажите ему.

— У нас нет папы.

Посмотрела на меня, и улыбка тут же пропала.

— Простите… Я не хотела. Извините.

— Ничего. Зато у него есть мама и дедушка. Так что есть кому показать.

Первые фото малыша казались мне невероятно красивыми, и я шла и рассматривала их, спотыкаясь и останавливаясь, чтобы, улыбаясь присмотреться к личику, с животику, ручкам и ножкам, к напечатанным срокам и размерам плода.

Это произошло настолько стремительно, что я даже закричать не успела. Возле меня остановилась машина, преградила мне дорогу. Из машины выскочили два мужчины, они схватили меня, засовывая в рот какую-то тряпку, согнули пополам и протащили по улице, бросили ничком на заднее сидение, и я услышала скрип покрышек. Автомобиль стремительно сорвался с места. От ужаса я смогла только замычать. Но мой голос заглушила бешено орущая в салоне музыка.





Глава 20




Со мной никто не разговаривал. Меня куда-то везли. Очень долго. По ухабам, по каким-то вихляющим дорогам. И чем дольше мы ехали, тем страшнее мне становилось. Я дергалась и мычала, брыкалась. Но это лишь от бессилия. Выйти с машины несущейся полным ходом я бы все равно не смогла.

Потом меня грубо тащили куда-то, опустив мою голову вниз за волосы, удерживая согнутой, чтоб ничего не видела кроме красивых мраморных плит под ногами с завитками на углах. Я перебирала босыми ступнями и быстро бежала ведомая жестокими руками. Меня завели куда-то в здание, ничего кроме пола я не вижу, мне не дают смотреть. Потом повели вниз по лестнице, отперли какую-то дверь. Я изо всех сил сопротивлялась, билась, пытаясь не дать втащить себя в жуткую комнату, похожую на темницу для заключённых с решеткой на окнах с цепью, вдетой в кольцо на стене.

Это ведь не может быть моя комната? Человека не могут держать в таких условиях. Это… это какой-то бред. Жуткий сон. Мне снится этот кошмар, и я скоро проснусь. Надо ущипнуть себя, укусить. Но меня насильно подтащили к низкой тахте, усадили на нее, нацепили железный ошейник на шею и закрутили его так, что он впился неровными краями в кожу. Как собачья цепь в деревнях. Я видела такие… как и несчастных псов, сидящих на ней. Но я не собака. Я человек!

От отчаяния я взвыла, но всем было плевать. Меня бросили в этой страшной квадратной комнате с тусклым светом и маленьким окошком под потолком. Услышала, как снаружи повернулся ключ. Вытащила кляп изо рта и подбежала к двери, но тут же вскрикнула, упала на колени. Цепь не давала сделать больше ни единого шага. Она доставала лишь до ведра в углу и до второго угла комнаты, где стояла железная миска с водой и при любой попытке дернуться резала кожу.

— Так нельзя! Нет! Слышите?! Отпустите меня! Отпуститееее! Кто вы? Что вам от меня надо? Вы все ненормальные! Сумасшедшиееее! Я беременная! Слышите? Меня нельзя в такие условия! И… и у меня нет денег! Вам никто за меня не заплатит!

Боже! Где я? Что это за очередной кошмар, страшнее предыдущего?

От ужаса я не могла успокоиться. Металась по комнате и железка страшно терла горло. До крови. Я кричала так громко, что охрипла и сорвала голос. Я била кулаками о пол, раскачивалась на коленях и трогала стены в поисках хоть какой-то лазейки. Но ее не было. Комнату подготовили к моему прибытию. Стены обиты войлоком и забиты досками. Как попало. И мне видно ворсины через зазоры. Попыталась отодрать одну из досок и загнала занозы в пальцы. Со слезами выдергивала их зубами. К вечеру я поняла, что мои крики и истерики бесполезны. Меня никто здесь не слышит, а тому, кто меня сюда притащил плевать.

Спать было страшно. Я не знала где я и у кого. А вдруг я усну и произойдет что-то страшное. Воспаленный мозг рисовал жуткие картины. Одна страшнее другой. Села под стенкой, обхватив ноги руками, постоянно глядя на дверь. Готовая напасть если кто-то зайдет и попытается приблизится ко мне. В отчаянии опрокинула воду, а потом меня мучила страшная жажда и я пожалела, что сделала это. Я совершенно обессилела и мне казалось, что сижу здесь целую вечность.

Ключ в дверях повернулся, и я увидела пожилую женщину со светлыми короткими волосами, уложенными в красивую прическу. В ее руках был поднос. Выглядит женщина очень хорошо, даже изысканно. И я воспряла духом, радостно бросилась к ней, но она меня осадила резким движением руки.

— Сядь на место иначе к тебе сюда неделю никто не зайдет.

Металлический голос, похожий на воронье карканье и тонкие брови изогнулись над маслянисто-серыми глазами, аккуратно подведенными карандашом. От нее пахло дорогими духами и ее туфли на невысоком каблуке блестели и отражали решетки на окне.

— Кто вы? Что вам от меня нужно? — закричала я, чувствуя, как по телу бегут мурашки при взгляде на это каменное лицо. Ни капли сочувствия. Скорее пренебрежение и злость.

— Только то, что находится внутри тебя.

— Что? — я не сразу ее поняла. Меня душили слезы и отчаяние. Я не могла понять, что происходит и мне казалось, что сейчас все закончится. Еще немного и все прекратится. Это ведь не по-настоящему все. Так просто не может быть. Не со мной. Но выражение лица этой женщины заставило похолодеть от страшного предчувствия.

— Вам нужен выкуп? Меня выкрали ради денег? У меня их нет. И вам никто не заплатит. Понимаете? Вы ошиблись.

— Тебя не выкрали, а заставляют выполнить свои обязательства. То, что находится внутри тебя — тебе не принадлежит. И ты прекрасно об этом знаешь, но попыталась присвоить себе чужое! Украсть!

И до меня начало доходить что она имеет ввиду. Стало жутко, волосы зашевелились на затылке, а над губой выступили капельки холодного пота, я попятилась назад.

— Вы… передайте ей, что я передумала. Я не хочу отдавать своего ребенка. Никто не может меня заставить. Это незаконно. Этот… этот ребенок мой. Вы ничего не добьетесь. Я вам его не отдам.

— А ты видишь, что здесь кто-то соблюдает закон? Ты думаешь кого-то вообще волнует твое мнение?

Она поставила поднос в углу. Достала с кармана баночку, вытащила одну таблетку и положила возле стакана с водой.

— Здесь твой ужин и витамины. Будешь вести себя хорошо будешь выходить на прогулки во двор. А начнешь устраивать истерики — привяжут к кровати до самых родов. Будешь испражняться в судно и есть через капельницу. Ты еще не поняла, что с тобой никто не играется? Все серьезно, девочка. И когда ты подписывала бумаги и брала деньги тебя об этом предупреждали.

Она говорила так, будто совершенно не сомневалась в своей правоте. И ее нисколько не ужасали методы, которыми они собирались меня заставить отдать им малыша.

— Вы в своем уме? Это похищение человека! Подайте в суд, если вы считаете, что я виновата! Я верну вам деньги!


— Ты? Вернешь деньги? Тебя нет. Никто не знает где ты. Возможно никогда не узнает. Хочешь жить — сиди тихо. Родишь и может быть тебя отпустят.

Вблизи она походила на змею. Белую, страшную, с холодной кожей и злыми глазами.

— Может быть?

— Да, именно, может быть!

Она ушла, а я смотрела на дверь и не верила, что на самом деле это со мной происходит. Но поверить пришлось. Первые дни я ничего не ела. Сидела на постели и смотрела в одну точку. Я знала, кто это сделал… знала и мне было страшно. У меня в голове не укладывалось, что человек способен на такое. Это только в кино так бывает. В самых жутких фильмах ужасов. Но не в жизни и не со мной. На четвертый день моей голодовки у меня начала кружиться голова, я не вставала с постели. Змея пришла с двумя мужиками, меня скрутили и держали, пока старая сука запихивала в меня овсяную кашу, а потом колола мне в вену какой-то препарат. Все это время я кричала и пыталась вырваться, но она схватила меня за лицо и поцедила своими тонкими подведенными перламутром, губами.

— Если выкинешь ребенка — тебе вырежут матку наживую. Обещаю! Поэтому жри, пей витамины и молись, чтобы у тебя родился живой и здоровый ребенок!

Ее глаза в этот момент казались безумными. Я замерла, глядя на нее, как на ядовитую и опасную паучиху.

— Кто вы? Она вам платит за это? Зачем… зачем вы так… я же человек. В вас нет сострадания?

Нет, его в ней не было. Как и никаких других чувств по отношению ко мне. Точнее одно было — это презрение. Иногда она смотрела на меня с нескрываемым отвращением. Словно ненавидела. Но ведь я ее совершенно не знала. За что ей меня ненавидеть?

— В следующий раз накормим через зонд. Поняла?

Я кивнула. Рыдать уже не хотелось. Это было бесполезно. Только думать о том, как сбежать отсюда. Надеяться, что у меня получится это сделать рано или поздно и они не успеют забрать ребенка.

— Вот и хорошо, что ты понятливая.





* * *


Меня выпустили на улицу под конвоем. Позволили час в день сидеть на лавке на заднем дворе. Раз в неделю ко мне приходил врач брал у меня кровь, прослушивал плод. Первые разы я умоляла его позвонить в полицию, угрожала, просила, молила. А потом поняла, что ему хорошо платят за молчание. И ему все равно. Он выполняет свою работу, а я для него не больше чем труп для патологоанатома. Всего лишь предмет для анализа, не более. После осмотра он равнодушно при мне разговаривал с Змеей. Он никогда не называл ее по имени. А для меня она была Змея. Бесчувственная, холодная и мерзкая.

— Плод развивается хорошо. Сердцебиение, размеры, все в норме. Конечно, неплохо бы сделать еще одно УЗИ. По крайней мере на двадцать второй неделе нужно провести скрининг. Обязательно. Привезете ее ко мне в клинику. Я предоставлю необходимые условия. У нас есть инфекционный, изолированный бокс.

Я смотрела то на нее, то на него и чувствовала, как ненависть рождается и внутри меня тоже. Это не люди. Это даже не животные. Я не знаю, что может заставить быть человека столь жестоким и циничным. Теперь каждый раз, когда Змея ко мне входила я молчала и смотрела на нее так же, как и она смотрела на меня.

— Что смотришь волком? Спасибо скажи, что кормим как на убой. И относимся нормально. Сидишь тут, как на курорте. Спасибо должна говорить каждый день. Коллекторы были бы менее терпимы. А мы всего лишь забираем свое. То, что ты, отдала добровольно и даже взяла деньги. Теперь поздно жалеть.

Наверное, ей и в самом деле так казалось или она издевалась надо мной. В этих четырех стенах я сходила с ума. Мне хотелось биться о них головой. Ни телевизора, ни радио. Только голоса снаружи. Из-за окна. Иногда близко настолько, что я различала, о чем говорят охранники или слуги. Я успела понять, что мы находимся в доме. Видимо загородном. Когда у Змеи было хорошее настроение она приносила мне старые газеты.

— На. Почитай. И не говори, что к тебе плохо относятся. Завтра поеду в город привезу книгу. Если смотреть так перестанешь. Мне не нравится твой взгляд.

Мне самой он не нравился… и я ощущала, как с каждым днем и я все меньше похожу на человека. Я скорее загнанное животное в клетке. Которое ждет свою миску с едой и водой. Я зачитывала газеты до дыр. Они собирались в углу моей комнаты стопкой и когда было совсем невмоготу я начинала изменять статьи. Подставлять имена. Особенно мне нравилось делать это с криминальными сводками. Представлять себе Змею мертвой. Ее и ту тварь, которая меня на все это обрекла… которая решила, что купила мою жизнь и жизнь моего ребенка.

В тот день, когда моя жизнь окончательно и бесповоротно изменилась, меня разбудил знакомый голос. Голос, который я так часто слышала во сне.

— Я приехал поговорить. И ты ответишь на мои вопросы! Ты не будешь прикрываться положением и прятаться здесь от разговора!

Я вскочила с постели и бросилась к окну, позвякивая ошейником. К причиняемой им боли я уже привыкла. А на коже образовались незаживающие ранки и рубцы от старых шрамов и потертостей. Но звук голоса заставил меня ожить… заставил меня всхлипнуть и превозмогая боль влезть на стул, ощущая, как душит ошейник и краем глаза смотреть в окна на НЕГО. Они были вместе. Альварес и… и Каролина. От взгляда на него стало больно дышать и сердце не просто забилось оно затрепетало, ударяясь о грудную клетку изо всех сил.

Они стояли друг напротив друга. Мне было больно на них смотреть под таким углом, но я услышала, как он заорал:

— Перестань меня шантажировать! Я знаю, что ты беременна! Не напоминай каждый раз!

— Не знаешь. Ты… ты постоянно заставляешь меня страдать! Тебе плевать на мое состояние! На токсикоз и боли! Врач запрещает мне нервничать!

— Просто ответь? ты с ней встречалась? Скажи? да или нет? На ее сотовом были звонки от тебя!

— Нет! Я не встречалась с твоей потаскухой! Я не знаю почему она пропала! Не знаю ясно?! Мне еще не хватало думать о твоих шалавах! Да, я ей звонила… звонила, чтоб узнать на кого ты меня меняешь! На кого у тебя стоит вместо меня…Она сделала тебя импотентом?! Или … ты можешь трахать только продажных сучек? С нормальными, без париков и линз у тебя не выходит?

Альварес замахнулся, а я дрожала от напряжения и чувствовала, как ошейник ранит мою кожу на шее.

— Если… если я рожу мертвого ребенка — это будет твоя вина!

Его рука опустилась и сжалась в кулак.

— Да пошла ты! — и быстрым шагом пошел прочь.

Она вдруг бросилась за ним следом, падая на колени и цепляясь за его ноги, волочась за ботинком по траве, как тряпка.

— Арманд, подожди… прости меня. Да… да я с ней говорила. Я ревновала, понимаешь. Ревновала тебя. Прости… хочешь я буду для тебя ею. Скажи и я сыграю кого угодно… умоляю!

— Тебе никогда не стать ею, ясно?! Никогда! Ты мне омерзительна! Я не знаю каким образом от этой грязной еб**ли, где я практически не принимал участие, появился ребёнок… но я позабочусь о нем… а ты держись от меня подальше.