Красавиц мертвых локоны златые

– Тебе понравилась прогулка с мисс Стоунбрук и мисс Персмейкер? – Я попыталась отвлечь ее от темы, которую не хотела обсуждать.

– Это была не прогулка, – хмыкнула Ундина. – Я спряталась в багажнике в каретном сарае. Думала, ты знаешь.

– Наверное, – отозвалась я. – Забыла.

– Они испугали меня до чертиков. – Ундина выкатила глаза. – Я боялась, что из этой штуки вывалится дно и меня кусками разбросает по дороге. Ты и понятия не имеешь, каково это!

– Очень смело с твоей стороны, – заметила я. – Но зачем?

– Я вспомнила, что ты сказала. Что мисс Стоунбрук может быть преступницей. Я хотела выяснить, что она собирается делать.

– Ничего подобного, – сказала я. – Это ты сказала, что она может быть преступницей, или актрисой, или у нее болезнь…

– Задницы! – каркнула Ундина.

– И что ты выяснила? Постой, погоди минуту. Я не уверена, что хочу знать.

– На самом деле ничего интересного, – ответила Ундина. – Из-за шума и пыли было трудно разобрать, о чем они говорят. А когда мне удавалось, это было скучно. Ску-учно! Они ехали в домик викария к миссис Ричардсон, чтобы обсудить выступление. Думали, что она предложит им к чаю. Мисс Персмейкер сказала, что ее никогда не радует скромная добыча, которую можно найти в сельском приходском доме.

Я навострила уши, осознав, что слушаю настоящий диктофон, прятавшийся в багажнике миссионерской машины.

– Ты очень точно запомнила ее слова, Ундина, – заметила я.

– Еще бы. Ибу учила меня развивать эйдетическую память. В наши дни большинство людей называют ее фотографической, но на самом деле она эйдетическая. И у меня она есть. Ибу говорила, люди думают, что это подозрительное, странное и необычное свойство, но вовсе нет. Она была у Бальзака и натуралиста У. Г. Хадсона, а также у Яна Христиана Смэтса и историка Томаса Бабингтона Маколея, и у меня.

– Продолжай, – сказала я.

– Некоторые авторитетные источники считают, что эйдетическая память – не более чем примитивная форма…

– Стой, – попросила я. – Я имела в виду: продолжай рассказывать, что ты услышала в багажнике машины.

– Ха! Я так и думала, что тебе это интересно. – Ундина ухмыльнулась с дьявольским блеском в глазах. – Мисс Стоунбрук сказала, что любая жрачка, которую им предложат в доме приходского священника, без сомнения, будет лучше, чем помои, которыми их пичкала эта особа Прилл.

Ундина выжидательно уставилась на меня.

– Любопытно, – признала я.

Она с нервирующей точностью воспроизвела голос мисс Стоунбрук.

– Забавно, когда приходится есть в полночь, словно голодающие взломщики в «Ритце». И после всех трудностей, которые нам пришлось преодолеть с этими… Мне нельзя говорить следующее слово. – Ундина переводила взгляд с Доггера на меня и обратно.

– Даю вам разрешение, мисс Ундина, – сказал Доггер. – Имейте в виду, только на этот раз, поскольку это может быть вопрос жизни и смерти.

Я поразилась, как ловко Доггер обращается с ребенком. Это та разновидность доброты, которой, я думаю, нельзя научить или научиться.

– Чертовыми бобами! – разразилась Ундина. – После всех трудностей, которые нам пришлось преодолеть с этими чертовыми бобами, – вот что она сказала. В точности.

– Спасибо, Ундина, – поблагодарила я.

– Извините, что произнесла это дважды, – сказала Ундина. – Иногда я страдаю от избытка усердия.

Мы с Доггером улыбнулись. Ничего не могли с собой поделать. С трудом удерживались от смеха, по крайней мере я.

– Избыток усердия не является большим недостатком, мисс Ундина, – заверил ее Доггер. – Временами я и сам им страдал. Возможно, нам стоит поучиться вместе, вам и мне, как обуздывать языки время от времени и приберегать наши самые тайные сокровища для собственного удовольствия.

– Будет исполнено, – сказала Ундина. – Вас услышал и понял. В точности.





20




В уединении своей комнаты я размышляла над уликами.

Как мне нравится звучание этих слов: «размышлять над уликами». Они выражают самую суть жизни следователя: нити чужих жизней, схваченные и сплетенные в нить… шнурок… веревку… возможно, петлю, которая окажется на шее убийцы. И тем не менее, несмотря на это, я начала понимать, что одиночество навеки станет основой «Артура У. Доггера и партнеров».

В уединении своей комнаты я размышляла над уликами. Идеальная фраза. Запишу ее для последующего использования.

Нравится вам или нет, но временами вам нужно побыть в одиночестве; временами вам нужно почувствовать себя одиноким; временами вам нужны другие люди.


Почему я раньше об этом не задумывалась? Поразительно, что я не обратила внимания на столь очевидный факт.

Я сделала то, что мне казалось правильным: десять минут смотрела в окно на Висто, где ранняя осень расцветила землю яркими цветами и деревья купались в лучах раннего заката.

Время идет. Мне не нужно об этом напоминать.

Я взяла дневник и сверху чистой страницы написала дату и время. Под ними:





ВОПРОСЫ


1. Сможет ли доктор Брокен и дальше притворяться, что он не в себе? Доггер думает, что он притворяется. Может ли очень богатый человек купить невидимость? Какие выводы мы можем сделать из билета на поезд?

2. Почему и когда миссионерки решили покинуть дом миссис Прилл? В первую очередь зачем они туда приехали? Как калабарские бобы оказались в машине, которую они взяли в аренду?

3. Для чего на самом деле нужен плетеный корсет миссис Стоунбрук?

4. Как во всю схему вписывается мисс Трулав?

5. Могу я ошибаться насчет пальца мадам Кастельнуово?



Я сразу же поняла, что ни на один из этих вопросов нет простого ответа. Они настолько же сложные, насколько дело само по себе – одно из самых странных, с какими мне доводилось сталкиваться.

Что мне нужно, так это хороший сеанс болтовни без запретов сначала с Синтией Ричардсон, а потом с Доггером. Только пережевывая улики, разбирая их на нити и заново собирая, можно узнать правду.

Конечно, всегда остается возможность поговорить с миссионерками и напрямую спросить, что они, черт возьми, собираются делать.

Разумеется, при условии, что они не убийцы. Если да, то несвоевременное замечание с моей стороны только встревожит их или, что еще хуже, подвергнет мою жизнь опасности.

Нет, в случае с этими путешествующими леди я должна сыграть в карты осторожно. Нельзя испортить все в последнюю минуту, как сказала бы Ундина, от избытка рвения.

Завтра вечером они будут читать лекцию по христианскому здоровью в приходском зале.

Я собираюсь быть там в первых рядах и направить дискуссию, когда наступит время для вопросов.

У меня на уме есть парочка решающих ударов.



Не важно, как я ни старалась, сон ко мне не шел. Я крутилась и вертелась, пыталась мысленно вычислить кубический корень из текущего 1952 года (думаю, это двенадцать с чем-то), цитировала по памяти фрагменты из «Атаки легкой кавалерии»[23]. Должна сказать, я помню немного и пыталась вспомнить имя противной девчонки, которая поет «Пикник медвежат».

Бесполезно. В конце концов я просто лежала и смотрела на потолочные тени, пытаясь сложить их силой мысли наподобие Моны Лизы.

Наконец я придумала себе интересное занятие. Буду по буквам проговаривать химическое название октаметилциклотетрасилоксан.

Задом наперед!

Н… А… С… К… О…

Какое чудное имя для слабительного. «Наско»: настоящее активное средство для каловых отходов.

Вот дьявол. Придется начать заново.

Н… А… С… К… О… Л…

В мечтах я ехала первым классом лондонской железной дороги «Некрополис», построенной на подложке из стучащих костей. Напротив меня на бархатной скамье сидели две леди в глухом трауре: все в черном от туфель до перчаток и вуали без единого проблеска.

Разумеется, они были мертвы. Я определила это по синеватому оттенку бледных, как мел, лиц, едва просвечивающих сквозь вуаль, и по темным ввалившимся глазам.

Хотя казалось, что они смотрят прямо, но вуаль мешала убедиться наверняка.

– Прекрасный день, – заметила я. Трудно определиться, что же сказать трупу. Даже два самых старых и толстых справочника манер, в том числе книга миссис Какбишьеетам, не дают никаких советов, как общаться с мертвецами. Особенно с теми, кому ты не представлен. О фамильярности не может быть и речи.

«Прекрасный день для похорон» может оказаться ужаснейшим промахом, а «Мне так жаль, что вы умерли» – этикетным самоубийством.

Решение, как и во многих других ситуациях британской жизни, заключалось в том, чтобы поджать губы, изобразить микроскопический кивок и отвернуться к окну.

Вижу вас. Соболезную. На этом закончим.