Ледяное сердце

Конь двинулся медленно, дорога пошла под уклон, и прежде, чем Кайя провалилась в глубокий сон, руки сами скользнули под куртку и обняли его, боясь потерять хоть каплю этого драгоценного тепла.

— Спасибо…

Прошептала она одними губами, но уже не услышала, что ответил Эйгер.





Глава 19. Белая лента




Лес снова пел. Звал за собой куда-то. Вот только песня была иной. Сотканной из птичьих трелей и шелеста ветра в ветвях. Зарянки и горихвостки, перескакивая с ветки на ветку, насвистывали радостно и беззаботно.

Не было лодки. Не было тоски. Зелёный свет лился сверху сквозь узорный полог листьев акации. Пахло смолистыми почками, цветущей вербой и первой водой, той, что бежит вперемешку со льдом, то исчезая в ледяном крошеве, то игриво выбираясь наверх. Запах весны.

— Проснись, Кайя…

Она сидела на камнях, и они были тёплыми. Кайя гладила их ладонью, чувствуя под пальцами зернистую шершавую поверхность, они успокаивали, и уходить не хотелось. Хотелось свернуться клубочком, прижаться к ним щекой, ладонями, ступнями, всем телом, и остаться. Так спокойно, уютно и не страшно…

— Проснись, слышишь меня?

Голос приходил откуда-то издалека. Он был ей знаком, но это не был голос матери или отца.

Нет, не сейчас. Ей хотелось ещё немного полежать здесь, где не нужно убегать, и никто её не тронет.

— Ты согрелась? Проснись, маленькая веда…

Камни становились все горячей, исчезли запахи весны, и птицы замолчали, и лес. Зелёный узор листьев стал сереть, гаснуть, растворяться вдали, и Кайя почувствовала свои веки — горячие и тяжёлые, как они поднимаются медленно, и открыла глаза.

Над ней висел серо-голубой балдахин, и напротив стояло трюмо. Перевела взгляд — рядом в широком кресле сидел Эйгер, совсем близко, наклонившись к ней, и держа в руках её руку. И снизу его рука была обычной, большой, человеческой, а сверху лежала та, которую он обычно прятал в массивной кожаной перчатке с металлическими накладками…

Покрытая слюдяными чешуйками и бугорками, каменная, шершавая, чёрная, его вторая рука с пальцами, увенчанными длинными когтями, напоминала лапу огромной ящерицы…

От этой руки шёл жар, и она сама накрывала её второй ладонью и гладила во сне думая, что это камни…

А лицо Эйгера в тёмной маске было так близко, что она встретилась с ним взглядом, впервые увидев его глаза. Карие с россыпью янтаря.

Он резко отдёрнул руку и молниеносно спрятал под камзолом. Но видимо по выражению её лица понял, что она всё видела. И прежде, чем Кайя успела хоть что-то сказать, Эйгер встал и стремительно вышел, хлопнув дверью так, что от порыва ветра с каминной полки упало гусиное крылышко, которым Айра обычно смахивала пыль.

В распахнутое окно лился утренний свет.

Утро… какого дня? И сколько она проспала?

О Боги! Какая разница!

Она взглянула на свои руки, вскочила и бросилась к чаше с водой. Налила из кувшина и принялась отмывать их там, где её рука касалась руки Эйгера.

Значит, это правда! Значит, это и есть тот самый Зверь, убивающий людей и рвущий их на части!

Чёрные когти стояли у неё перед глазами. И страх, отступивший было ненадолго, вернулся с новой силой. А вместе с ним и какая-то странная горечь. Ведь она почему-то надеялась, что Зверь — это какое-то неведомое чудовище, которое хозяева замка прячут в подвалах, в недрах горы. А вовсе не тот, кто завтракает с ней по утрам и ведёт светские беседы.

Она посмотрела на себя в зеркало. Волосы были чистыми, и лицо, и руки — не было даже следов тех царапин, что оставил на ней страшный лес. И лодыжка… Она совсем не болела, и опухоль прошла. Не было слабости и шишки на голове. Словно всё произошедшее с ней недавно было просто сном.

Как это возможно?

Конечно, в Обители Наннэ делала мази, заживляющие за три дня даже глубокие раны, но чтобы так быстро? И она совсем ничего не помнила с того момента, как Эйгер усадил её на лошадь.

О Боги!

Она вспомнила, как обнимала его, прижималась к его горячему телу, запах можжевельника и дыма, исходивший от него, и от этих воспоминаний вся залилась краской. Кажется, она ещё и благодарила его.

Да лучше бы она умерла в том лесу!

Нет, лучше бы она всё-таки дошла до перевала.

Нет лучше бы…

Она не знала, что лучше.

Мысли в голове путались, перемешивая страх со стыдом, горечью, разочарованием и обидой. И злостью. На себя, на проклятый лес, на… да вообще на всё! Ведь могло же получиться! Ах, почему она, как её мать, не может управлять той силой, что прячется в этих лесах! И что это, вообще, за сила такая? Почему она и не человек, и не веда, а никчёмная половинка, вобравшая в себя всё худшее и от вед, и от людей?!


И что будет дальше?

Эйгер обещал убить её или посадить на цепь, но она здесь, в своей комнате, жива, почти здорова, потому что он вылечил её и спас, и…

…дверь?

Дверь была заперта.

Всё вернулось к тому, с чего началось несколько дней назад.

Что ей теперь делать? Как себя вести?

Он обещал её убить, если поймает. Он её поймал, но не убил и даже не дал умереть, и это совсем не укладывалось в голове. И этот жар, который шёл от него, и который её спас — что это было?

Она надела чистое платье, висевшее на стуле. Новые туфли — мерки для них недавно снимала портниха — были уже готовы и стояли тут же. Заколола волосы шпильками…

Шпильки, туфли, новое платье…

На трюмо стояла баночка с мазью от ссадин и деревянная щётка для волос, на полу — две новые оленьи шкуры, пушистый полосатый плед на сундуке, тончайшая шаль с рыжей бахромой, а ещё — новый комод из светлого ясеня с резными узорами виноградных листьев по фасаду.

Эта комната преобразилась. Как будто всё это время, пока она бродила по лесу, её тут ждали. И это почему-то пугало ещё сильнее.

Кайя принялась ходить из угла в угол, пытаясь привести мысли в порядок, вспоминая бегство, погоню, собак, страшный лес и его песню, Эйгера и его руку, и этот жар…

Услышала шаги и прижалась к витому столбу кровати, на котором висел балдахин. Ключ в двери повернулся, и в комнату вошла Айра. Присела как-то неуклюже в подобии реверанса.

С чего бы это служанка взялась ей кланяться?

Никто до этого ей не кланялся и даже не разговаривал.

— Д…доброе утро, — выдавила из себя приветствие, — эфе желает, чтобы вы спустились к завтраку.

Деловито поправив накрахмаленный передник, подобрала гусиное крылышко и добавила:

— Немедленно!

Доброе утро? Это ей здесь вообще говорили впервые.

— Я… не голодна.

Сейчас она точно не сможет ничего съесть в присутствии Эйгера, она даже посмотреть на него не сможет. Она только и будет думать о его руке… он начнёт на неё кричать и…

— Он сказал, что если вы так ответите, чтобы я велела передать, что в таком случае он прикажет накрыть стол в ваших покоях и придёт сюда сам, — подбородок служанки был вздёрнут, и ноздри раздувались.

Видно было, что она не одобряет такого распоряжения хозяина, и будь её воля, она бы притащила Кайю вниз за волосы, а то бы и вообще велела кормить её в хлеву со свиньями. Если её вообще нужно кормить.

— Х-хорошо, я сейчас спущусь, — голос у неё дрогнул.

Айра ещё потопталась немного у камина и снова, словно переступив через себя, предложила:

— Если желаете переодеться…

— Нет, спасибо, — торопливо ответила Кайя, — я уже переоделась.

Перед выходом посмотрела на себя в зеркало — лицо было белым, глаза блестели, будто от слёз, ещё раз пригладила волосы, заправила за ухо непокорную прядку, отряхнула платье. Сердце билось, как у зайца, даже в ушах отдавалось гулкое эхо. Вдохнув и выдохнув несколько раз, она набросила на плечи шаль и пошла следом за Айрой.

Сейчас ей придётся отвечать за свой побег.

Что она ему скажет?

Спустившись по лестнице, служанка указала на коридор:

— Дальше дойдёте сами, эфе сказал, вы прекрасно знаете дорогу.

Айра развернулась и, махнув пышными юбками, ушла. А Кайя в недоумении осталась стоять. Впрочем, чему удивляться, куда она убежит теперь? Это и правда, смешно, а Эйгер понимает это и просто издевается над ней.

По пути ей встретились Кудряш и Ирта.

— Доброе утро, — произнёс Ирта по-коринтийски и махнул своим беретом.

— Яхо! — Кудряш приложил по-айяаррски руку к сердцу.

— Доброе утро, — пробормотала она в ответ, смутившись.