Лесная армия

– Думаю, со временем вы расскажете, какие документы. Майор Гессинг убежден, что это схемы дислокации частей корпуса и дороги, по которым осуществляется подвоз горючего и боеприпасов.

– Подождите, гражданин следователь, я не верю, что вы это серьезно… Меня, боевого генерала Красной армии, прошедшего долгий боевой путь, подозревают в сговоре с фашистами? Вы в своем уме?!

– Вот только не надо нас оскорблять, Михаил Константинович. Могу назвать две причины, побудившие вас на такой поступок: обида за 39-й год, не будем выяснять, почему вы только сейчас на это решились, и вторая причина: ваш сын Алексей Серов, попавший в плен к немцам. Этим самым вы пытаетесь спасти его жизнь.

Павел пристально всматривался в лицо комкора. Иногда достаточно изучить лицо, чтобы сделать выводы. Генерал-майор Серов был искренне изумлен. Да, угнетен, подавлен, полон обиды, разочарования, окончательно утратил веру в справедливость. И все же больше всего в нем было изумления: как можно обвинить его в предательстве и сговоре с фашистами? Павел успокоился – он был прав: генерал пал жертвой лихо закрученной интриги. И подготовлена она была точно – на Западе.

– Да, мой сын попал в плен, это прискорбно… – тихо проговорил Серов. – Это настоящее горе… Я видел фотографию, сунул ее под стопку папок на столе… Неужели вы думаете, что это может послужить причиной предательства?

– Значит, о том, что ваш сын в плену, вы все же знали? Насколько я помню, в советских источниках никаких сообщений об этом не было. То есть вы согласны, что это фото передали вам немцы?

– Какие немцы? Я не общался ни с какими немцами…

– Гражданин Серов, чем яростнее вы врете, тем глубже увязаете в своей лжи. Смотрите, потом будет трудно из нее выбраться. Хотите очную ставку с Бруно Гессингом? Ну, хорошо, так и быть, давайте послушаем вашу версию.

– Да что тут говорить, все и так понятно… Вошел дежурный офицер Максимов, сообщил, что меня хочет видеть полковник Григорьев из армейской разведки. По какому делу, не сказал, но вроде как по личному… Я не слышал никогда такой фамилии, но ведь текучка воинских кадров, сами знаете, стремительная… Я сказал: «Пусть войдет». Григорьев был вежлив, участлив, предъявил документы. Он показал мне вырезку из немецкой газеты, просто поставил в известность, что мой сын находится в немецком плену… Несколько немецких газет оказались в распоряжении отдела разведки, на всякий случай проверили фамилию… Они правильно поступили, иначе я бы ни о чем не узнал. Алексей не пишет уже второй месяц, я тревожился, это не в его характере. С другой стороны, если бы он погиб или пропал без вести, мне бы сообщили… Полковник Григорьев выразил сочувствие, отдал мне это фото. Я смотрел на него после его ухода, потом убрал под папки. Не было сил смотреть дальше… Сердце защемило, я вышел в коридор покурить, там кто-то был… Какое предательство, какие немецкие агенты, гражданин следователь?

– Вы хотите сказать, что о пленении сына вы узнали только вчера?

– Да, именно так… Мне и в голову не приходило, что полковник Григорьев может оказаться кем-то другим… Какие документы он мог жечь? У него не было никаких документов, по крайней мере от меня он ничего не получал…

– Заврались вы окончательно, гражданин Серов, – покачал головой следователь. – Ну, что ж, придется восстанавливать вашу память. Скоро вас отвезут в Лаврово, там и продолжим работу. С вашими сообщниками будем разбираться отдельно. Уверен, они многое вспомнят.

– Товарищ полковник, разрешите разобраться с ситуацией? – прошептал Кольцов.

– Майор, отставить… – начальник отдела недовольно запыхтел.

– Товарищ полковник, при всем уважении к вам и официальным приказам… Я вынужден настаивать. Это афера. Вы сами понимаете, что здесь что-то нечисто, признайтесь, Георгий Иванович? Нам потом будет больно и стыдно. Вы ведь тоже недоумеваете в глубине души? И не возражайте, что я должен искать диверсионную группу. Одно другому не мешает. Больше того – это звенья одной цепи. Раскроем заговор против Серова, проявятся и все участники…

– Ладно, действуй, – выдавил из себя полковник. – Но чтобы не бросалось в глаза, и поменьше вредной инициативы…



Оперативники потрясенно молчали. Павел вывалил им все, что слышал. Цветков недоверчиво мотнул головой, стал мизинцем прочищать ухо. Безуглов глубоко затянулся папиросой и закашлялся. Караган гипнотизировал взглядом своего командира – может, подменили?

– Вы думаете, я идиот? – Павел медленно проговаривал слова. – Нет. Идиоты – те, кто уверен в виновности Серова, они привыкли идти путем наименьшего сопротивления.

– Что вы, товарищ майор, – вышел из оцепенения Караган, – мы никогда так не скажем. Надо понимать, вы объявили революцию?

– Контрреволюцию, – поправил Безуглов. – Ползучую, – и покосился на закрытую дверь.

– Да, сегодня самое удачное время упражняться в остроумии, – вздохнул Павел. – Органы не сомневаются в виновности Серова, именно этого от них хотят и немцы.

– Вы считаете, что это немцы подстроили? – осторожно спросил Цветков.

– А ваши головы о чем думают?

– О том, что меньше всего им хочется скатиться с плеч, – кисло пошутил Караган. – Давай уточним, командир. Полковник Григорьев – это точно немецкий лазутчик, офицер Абвера, засланный в наш тыл, чтобы мы своими руками избавились от генерала Серова? Это твоя версия. Версия всех остальных: он появился, чтобы получить от генерала секретные бумаги и смыться обратно.

– Да, это так, – подтвердил Павел. – Вторая версия – ошибочная. Но все подстроили именно под нее. А теперь смотрите. В штабе появляется некий полковник с запоминающейся внешностью, просит встречи с генералом. Фото сына он ему все-таки передает, представившись сотрудником армейской разведки, к которой попала данная газета. Уходя, лазутчик делает все, чтобы вызвать подозрение у окружающих. Он почти демонстративно направляется не в ту сторону. Даже не проверяется, хотя обязан. Ему необходимо, чтобы за ним появился «хвост». Его преследуют, при этом он никого не убивает, хотя может, имея соответствующую подготовку. В таком случае его самого могли убить. Он особо и не старается скрыться – так, для вида. Имея в запасе пару минут, сжигает на поляне заранее подготовленные бумаги – подозреваю, что просто бумаги, и решительно сдается в плен. На допросе долго не запирается – опять же, только для вида. Сообщает, что генерал-майор Серов сотрудничает с Абвером. Вам «мудрости» Геббельса не приходят на ум, товарищи офицеры? Например, «чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее верят»? Григорьев представляет свой визит несколько иначе. В нем по-прежнему фигурирует встреча с глазу на глаз и фотография сына в окружении счастливых немецких солдат. Он знал, что фото генерал не выбросит, будет держать в кабинете.

Теперь что мы имеем? Слово немецкого агента против слова советского генерала. Естественно, органы верят первому. Почему? Так у нас сложилось. Генерал отстранен от должности, брошен за решетку, вместе с ним – близкие к нему офицеры. Соединение парализовано, Абвер празднует победу. О способностях генерала Серова на фронтах боевых действий немцы знают не понаслышке. В этом есть что-то еще… – Павел задумался. – Но с этим ответвлением от главной темы мы пока не разбирались.

– Почему он просто не застрелил генерала, проникнув в его кабинет? – спросил Цветков.

– Гессинг – не смертник, – пожал плечами Павел. – К тому же он должен был сдать оружие дежурному. А в коридоре автоматчики… Нет, не вариант.

– Ага, значит, он не смертник, – как-то неопределенно хмыкнул Караган. – Тогда проясни, командир, еще одну вещь. Допустим, все, что нам подсовывают, – это не правда, а хорошо обработанная правда. Получается, что Гессинг пожертвовал собой – как ни крути, а это так. Сдача с поднятыми руками была запланирована. Зачем ему это нужно, если Гессинг – не смертник? Офицеры его уровня образованны, интеллигентны, не страдают религиозностью и вряд ли обожают фюрера. Зачем ему в плен-то – ради какой высокой цели? Я бы еще понял, если бы тут, на востоке Белоруссии, решалась судьба их Германии. Но нет, она решается не только здесь.

– Давайте рассуждать, – хмыкнул Кольцов. – Понятно, что его не расстреляют. Расстрелять такого ценного пленника может только пьяный необразованный солдат. Посадят в одно из местных СИЗО или еще куда, где есть решетки. Это будет наверняка одиночная камера. Просидит он там не один день – местные органы сначала отработают его по Серову, потом за дело возьмется местная контрразведка – не может не взяться. Он знает, что ей сказать, – при этом не выдав тайн рейха и не схлопотав от оперативников по морде. То есть какое-то время он будет находиться в Старополоцке. Маловероятно, что его сразу повезут в другое место.

– Ну, не повезут, и что с того? – не понял Безуглов.

– Значит, рассчитывает, что его освободят, – сообразил Караган.

– Это как? – не понял Цветков.

– Откуда я знаю как, – рассердился Кольцов. – Абвер не посвящает меня в свои замыслы. Надо разбираться.

– А кто нас учил, что ответ «я не знаю» не является признаком наличия ума? – проворчал Караган и отвернулся.

И снова приходила на ум танковая группировка на другой стороне. Что и когда должно произойти? Дни летят, ничего не происходит, кроме разнузданной деятельности диверсантов в Старополоцке. Несколько артиллерийских дивизионов уже выдвинулись на позиции к северу и югу от Старополоцка, ждут приказа. Неустанно работают сухопутная и авиационная разведки. Прорыв не останется незамеченным. Где смысл? Что упускают из вида контрразведчики?

– Кто-то не разделяет мое мнение относительно Серова?


Оперативники опустили глаза.

– Прости, командир, мы бы рады безоглядно тебе верить… – неуверенно начал Караган, – но, извини, почему со своим мнением… ты один? Народ не глупый – ни в НКВД, ни в ГБ. Да, у Серова было много успешных сражений, он умеет работать головой… Но всегда ли с ним будет удача? А вдруг задом повернется? Разуверился, устал, злоба взяла, старые обиды вспомнились. Ведь комкора не было тогда в столовой, когда народ массово отравился, почему? Он даже ординарца за едой не прислал…

– А генерал Власов, между прочим, отлично проявил себя в 41-м под Москвой, – напомнил Безуглов. – Его вклад в ту победу был немалый…

– Все понятно с вами, – кивнул Павел, – ладно, у вас работа есть, ищите диверсантов.

– А с другой стороны… – задумался Караган, вскинул голову, стекла очков вдруг загадочно заблестели, – не дает мне покоя еще одна мысль: а вдруг ты прав? Пошел наперекор всем здравым смыслам и оказался прав? Почему не проработать твою версию?

– Так мы же не против, – робко заулыбался Николай.

– Мне, если честно, тоже наш комкор нравится… – Безуглов смутился, словно речь шла о симпатичной девушке.

– Ну, что ж, умеете порадовать, – признал Павел.

– Даже мысль оформилась, – похвастался Караган. – В этом деле, насколько я вник, есть фигура, о которой все забыли. А фигура, возможно, ключевая. Нет, этого товарища, конечно, опросили, выразили благодарность. Но как следует не проверяли, и, возможно, зря…

– Капитан Шалевич, – догадался Кольцов.

– Точно. Фигура ведь не вымышленная? Допустим, мы принимаем твою версию. Уходящему Гессингу нужно привлечь к себе внимание, вызвать подозрение. Какой-то зародыш нацистского приветствия… Между нами говоря, детский лепет. Клюнет, не клюнет – бабушка надвое сказала. Все зыбко, непонятно и никакой четкости. Ну, а если Шалевич – их засланный человек, не случайно оказавшийся у ворот? Тогда Гессингу и изображать ничего не надо, просто пройти мимо, а Шалевич пусть выкручивается. Тот и ляпнул, на что фантазии хватило. Ты такую версию не рассматриваешь?

– Хочешь сказать, что Шалевич – «крот»? – изумился Кольцов.

– Мелковат для «крота», – Караган скептически пожевал губами. – Так, мелкий кротенок при большом папе…

– А кто у нас большой папа? – встрепенулся Цветков.

– Так мы тебе и скажем, – ухмыльнулся Караган.

– В общем, так, товарищи, – голова лихорадочно работала, – про Шалевича мы ничего не знаем. Он может оказаться нормальным советским офицером, проявившим бдительность. Пообщаться с ним надо. Но так, чтобы не вызвать подозрений. Отыщите его, узнайте адрес, где квартирует, по какому графику работает. Сообщите, что контрразведке нужно записать его показания – те самые, что он уже давал в ГБ. Он должен быть уверен, что это чистая формальность. И чтобы во время нашей беседы вашего духу и близко не было, уяснили?

Три часа пролетели на нервах. Кольцов сидел в одиночестве у себя в кабинете, перелистывал бумаги.

Наконец скрипнула дверь.

– Разрешите?

Он поднял глаза. В помещение вошел подтянутый, безукоризненно одетый офицер – возрастом лет под сорок, с нормальным открытым лицом, светло-русыми волосами. В глазах затаилась настороженность.

– Да, прошу вас, – Павел закрыл папку. – С кем имею честь?

– Мне сказали, что в контрразведке хотят записать мои показания. Шалевич моя фамилия. Капитан Шалевич, помощник заместителя начальника штаба полковника Данилова по вооружению.

– Шалевич, Шалевич… – Павел устремил глаза сквозь посетителя. Главное, не переиграть. – Да, простите, капитан, вы тот человек, который отличился при задержании сотрудника Абвера… Запарка у нас, сразу всех и не вспомнить. Присаживайтесь, прошу вас, я сейчас закончу.

Он бегло что-то записал на полях служебного донесения (кто бы еще знал, о чем оно), потом убрал папку, задумался. Из оцепенения его вывело деликатное покашливание.

Капитан Шалевич сидел напротив, прямой, как штык. Настороженности в глазах поубавилось. Зато появилось нетерпение – занятой человек, днями и ночами должен думать о вооружении…

– Я вас не задержу, товарищ капитан, – уверил Павел. – Дело в том, что произошла накладка, два ведомства не могут поделить свои обязанности и зоны компетенции. Вас опрашивали сотрудники отдела Государственной безопасности, а дело находится в ведении СМЕРШа – хотя им это не докажешь… – он сделал недовольное лицо. – Чистая формальность, уверяю вас. Дело все равно закончено. Повторите свои показания, я их зафиксирую, на том и покончим. Не возражаете?

– Но я уже обо всем рассказывал, – Шалевич как бы ненароком глянул на часы. Человек расслабился, это было видно невооруженным глазом. – Вы ведь можете посмотреть мои показания в материалах ваших смежников?

– Не дадут, – вздохнул Павел, и в принципе был недалек от истины. – Умирать будут – не дадут, – он засмеялся. – Мне проще вас опросить, чем вступать с ними в пререкания.

– Хорошо, – пожал плечами капитан. – Спрашивайте, я отвечу.

Кольцов бегло записывал его слова, делая в меру равнодушное лицо. 37 лет, выпускник инженерного училища, служба в армии, перевод в Подмосковье… Воевал там же, потом работа в тылу, снова фронт, начальник вооружения батальона, полка, перевод в штаб механизированного корпуса генерал-майора Серова, это случилось примерно три недели назад, когда передовые части только подходили к Старополоцку…

– Понятно, часть формальностей улажена, – Павел сменил затупившийся карандаш. – Теперь давайте к памятному делу. Что произошло, Владимир Егорович?

– Случайно все вышло, – капитан обезоруживающе улыбнулся. – Я из ворот вышел, к штабу направлялся, обед закончился. Этот субъект навстречу – весь лощеный такой, прямо глянцевый. Мы тоже за собой следим, стараемся быть опрятными, но этот – словно из столицы последним авиарейсом… Может, мне так показалось, не знаю, – Шалевич пожал плечами, – сразу видно, что у человека служба – не бей лежачего. Я козыряю по уставу, а он весь в себе, меня увидел лишь в последний момент – рука дернулась эдак ладошкой вверх… потом опомнился, тоже отдал честь. Еще смутился, как мне показалось. Я до крыльца дошел, смотрю назад, а он уже в открытых воротах, и тоже обернулся. У него там мотоцикл у тротуара стоял… Тут как щелкнуло во мне! Я бегом к Буянову, начальнику охраны, мол, так и так, пусть и не мое это дело… А Буянов парень грамотный, реагирует быстро. Ну, в общем…

– Дальше все понятно, – кивнул Павел. – Вот здесь подпишите, – он повернул листок к капитану. Шалевич подался вперед, поставил размашистый автограф.

– Вот, пожалуй, и все, Владимир Егорович. Еще один вопрос: во дворе, когда это происходило, был кто-то еще?

– Понятия не имею, – пожал плечами Шалевич, – часовой на крыльце, но он вроде не смотрел в нашу сторону. Наверное, были люди, там всегда кто-то есть, но они могли и не заметить того, что заметил я…

– Да, разумеется, – Павел улыбнулся. – Вы убеждены, что его непроизвольное движение означало именно то, что вы подумали?

«Он большой спец по фашистским приветствиям? – вдруг подумал Кольцов. – Да, мы знаем это в теории, не больше – фашисты не ходят в атаку, вскидывая руку и крича «Хайль Гитлер!». Все это можно увидеть у них в тылу – если ты, допустим, разведчик, или… наоборот. Все это очень странно. Действительно, первое, что в голову пришло?»