Любовь по обмену

— Я обидел тебя чем-то? — Спрашиваю тихо.

Мне страшно от одной мысли, что я мог сделать ей больно. И неприятно думать, что она могла во мне усомниться по каким-то причинам.

— Нет, что ты. — Зоя прижимается еще сильнее, буквально втискивается в меня всем телом. Затем отпускает и разворачивает к себе лицом. — Просто было так грустно… — Поднимает свои очаровательные глазки на меня. — И я решила, что нужно проживать каждый день, как последний. На самом деле, важно, ни сколько нам отмерено времени, а как мы его проведем. Правда?

Шумно выдыхаю. Беру ее ладони в свои, вижу в глазах напротив свое отражение.

— Я ни черта не понимаю, что происходит, но очень рад, что ты со мной опять разговариваешь. Это гораздо лучше молчания, от которого у меня чуть не взорвались мозги.

Она улыбается. Немного вымученно, но искренне.

— Не знаю, как я жила до тебя…

— Кстати. — Меня осеняет. — Идем.

Подвожу ее к кровати, усаживаю, сам сажусь напротив. Мы сидим, поджав под себя ноги, освещаемые только светом луны, проникающим через окно.

— Вот. — Снимаю футболку и отбрасываю ее в сторону. Поворачиваюсь так, чтобы она могла видеть маленький рисунок, который смотрится нереально крутым в серебряных лунных бликах.

— Что это? — Зоя наклоняется ближе и касается пальцами моей кожи над левым соском. — Джастин…

— Нравится? — Судорожно сглатываю я.

— Ты наколол себе… зайку? — Она скользит подушечками пальцев по свежей татуировке. — Так вот где ты пропадал с утра…

— Как она тебе? — Горделиво повожу плечами, чтобы она могла любоваться картинкой под разными углами.

— Э… это мило… — хихикает Зоя. — Ты уверен, что заяц это… мужская татуировка?

— Я так и знал, — шутливо сбрасываю с себя ее руку, сжимаю губы.

— Нет, он клевый, правда… — Зоя придвигается ближе.

Мы говорим достаточно громко, не боясь, что родители застукают нас вдвоем. Они достаточно деликатны, чтобы по-прежнему делать вид, что не в курсе того, в какой комнате спит их дочь по ночам.

— Теперь это мой талисман. — Объясняю. Беру ее руку и вожу по своей груди, одновременно играя мышцами. — Зайка. Она — девочка, если что. Умная и проворная. Белый мех делает ее почти божественной. А еще… напоминает мне о холодной русской зиме. — Провожу ее пальчиком по длинным заячьим ушкам, поднятым высоко над головой нарисованного пушистика. — Теперь моя удача всегда будет со мной.

— Ты набил себе Зайку… — вздыхает она. — Только лучше не показывай ее парням из футбольной команды. — Смеется, продолжая гладить линии рисунка.

— Они уже видели. — Хмыкаю я. — И даже помогли мне выбрать подходящий эскиз. Это ведь Маша рисовала.

— Значит, так она меня видит? — Хмурится Зоя.

И я понимаю, что обожаю каждую складочку на ее лбу, каждую неровность и даже вот эти крохотные бороздки-морщинки в уголках глаз, едва различимые в полутьме.

Сердце отсчитывает удары, словно в первый раз.

Три. Вот этот знакомый взгляд, полный желания и любви.

Два. Вот ее руки поднимаются выше, торопливо скользят по моей коже, чтобы коснуться лица.

Один. Губы тянутся и приникают к моим губам, а язык горячей сладостью врывается в мой рот, заставляя вскипать кровь от нетерпения.

Бдыщ! Я весь горю, и мы начинаем лихорадочно срывать друг с друга одежду. Сумасшествие. Пожар. Зыбучие пески. Мурашки тоже сходят с ума. Они перебегают от меня к ней и обратно, лавиной сходят по нашим спинам. Мы задыхаемся и дрожим, обжигаем друг друга и тонем в шепоте, шорохах, прикосновениях, объятиях, страсти, стонах, вдохах, скрипах.

Мы наполняемся любовью до краев и, наконец, становимся самими собой. Только так. Только в этой связке. Только принадлежа друг другу. Как ветер и океан — мощно, бесконечно, неотрывно.





Глава 27




Зоя



— Давай, помогу! — Подхватываю Машину сумку, пока она спихивает в папку свои рисунки.

Всю лекцию она, бедная, трудилась, не покладая карандаша: рисовала эскизы для оформления нового кафе, идея которого не дает спать ее мужу последние полгода.


— Вот эта классно вышла, да? — Она сует мне под нос листочки один за другим. — А эта? Эта? Какая больше нравится?

Я щурусь и отворачиваюсь. Яркое солнце из окна бликует на белой бумаге.

— Маш, мы опоздаем. — Помогаю ей запихнуть папку в пакет. — Там уже все началось!

И мы летим с ней по коридору в сторону самой большой аудитории универа.

— Что это будет? Выступление?

— Нет. — Объясняю на ходу. — Что-то вроде презентации. — Смотрю на часы и ускоряю шаг. — Им дали задание рассказать свои впечатления по итогу программы обмена. Джастин готовился, что-то там репетировал даже, и я обещала ему, что обязательно приду.

— Доклад типа, значит. — Машка сдирает с моего плеча свою сумку и тормозит у самой двери, из-за которой слышится шум голосов. — Ты как, вообще, сама-то? — Она кладет руку на мое плечо. — Он ведь… уезжает завтра.

— Угу. — Говорю, тяжело дыша.

В груди каменная глыба растет. Я этот момент откладывала на потом. Старалась не думать. А он вдруг подкрался разом. С этими чертовыми солнечными лучами, капающими сосульками, чирикающими птицами за окном. Ненавижу теперь весну.

— Морально готова его отпустить? — Наносит очередной удар подруга.

Как, вообще, можно быть к этому готовой? А? Для меня расстаться с ним — это затаить дыхание, выдохнуть, замереть и законсервироваться душой. А вдохнуть можно будет полной грудью, только когда я приеду к нему в Штаты. Если приеду.

— Маш, — облизываю губы. — Ты меня без ножа режешь. — Качаю головой. — Если бы он сказал, что не уедет, я бы самой счастливой себя чувствовала. Если бы остался ради меня, если бы понял, что жить без меня не может. Но как? Как мне-то жить потом? Когда он поймет, что сделал ошибку. Когда ему наскучит все это чуждое, что он принимал последние полгода, думая, что это только временно. Как мне быть потом виноватой, когда Джастин поймет, что оставил там перспективы, получив взамен всего лишь меня? Да я ведь умру от чувства вины, Мань.

— Ты все усложняешь. — Она протягивает руки и встряхивает мои волосы. Убирает одну выбившуюся прядь за ухо, приглаживает непослушные волоски пальцами. Ее губ касается робкая улыбка. — Всего лишь. — Она усмехается. Горько так, точно ей обидно за меня. — Всего лишь тебя. Вот же дура набитая.

— Какая уж есть, — едка замечаю я.

Выдыхаю и решительно дергаю на себя дверь.

В аудитории стоит шум, и на нас никто даже не оборачивается. Проходим быстро и садимся на свободные места с краю в третьем ряду. Оглядываюсь. Иностранными студентами заняты все первые ряды, выше рассредоточились их одногруппники и просто зеваки. Также среди присутствующих замечаю несколько преподавателей, строгого завкафедрой и Станислава Вячеславовича с небольшой камерой в руках.

Обстановка царит неформальная. Все переговариваются, обсуждают выступление темнокожего паренька, который все еще стоит у доски с листом бумаги в руках. Любопытствующие продолжают прибывать, рассредоточиваются по кабинету, но на них никто не обращает внимания. Видимо, африканец рассказал до нашего прихода что-то очень интересное, отчего педагоги, продолжая посмеиваться, задают ему все новые и новые вопросы на английском.

Нахожу глазами Джастина, и сердце екает, будто в первый раз. Он сидит возле окна, обняв руками мою гитару, и внимательно следит за ходом дискуссии. Меня он тоже заметил, но слишком взволнован, чтобы улыбаться и махать рукой — просто подмигивает и набирает в легкие больше воздуха, потому что знает, что следующая очередь выступать — его.

Когда темнокожего юношу приглашают присесть и вызывают моего американца, я ощущаю в желудке неприятное покалывание. Мне волнительно и вместе с тем интересно, что же такого он скажет. Прикусываю губу и замираю, пока он готовится к выступлению и устраивает гитару на столе возле доски. Голоса стихают, все ожидают его речь. Он расправляет плечи и широко улыбается.

И тут кровь отливает от моего лица, потому что в следующей группе вошедших я замечаю Славу. Худой до безобразия, загорелый, с выгоревшими до белизны короткими волосами, одетый в непривычно широкую футболку и кремового цвета чиносы. Он замечает меня сразу, но не удостаивает даже кивком. Просто проходит мимо и поднимается на верхние ряды.

А я сижу, как громом пораженная, будто с меня кожу заживо содрали, и не могу прийти в себя. Он, как мор, как смертельная эпидемия, решившая своим хладным дыханием возвестить о начале конца.

Мой брат тоже должен вернуться на неделе, потому и возвращения Славы я так скоро не ждала. А теперь он здесь, светится печальным напоминанием о том, уже завтра моя сказка кончится, и жизнь вернется на круги своя.

— Всем привет! — Отвлекает меня спокойный голос. — Меня зовут Джастин Реннер, и я из Сан-Диего, Калифорния.

Встречаюсь с ним взглядом, и меня отпускает. Волна спокойствия накрывает собой мой океан бушующей тревоги. Вот он, мой избранник. Собран, сосредоточен, спокоен. И глядя в его глаза, я снова верю, что все будет хорошо. Только он может дать мне эту уверенность, и я отвечаю ему тем же. Киваю и улыбаюсь.

«Я здесь, мой хороший. И я с тобой»

Джастин пожимает плечами и начинает свой рассказ на английском:

— Моя встреча с Россией и русскими была неожиданной и, надо признаться, не самой желанной. — Он отряхивает невидимые пылинки с модных джинсов. — Что я знал о русском языке? Ну, что он существует. — Американец кивает под общие смешки, наполнившие помещение. — И что он очень сложный. Да. Я не стремился его понять, мне это совершенно не было нужно.

Он выдыхает и продолжает:

— Все эти ваши шипящие, рычащие, цокающие звуки, они воспринимаются изначально, как что-то агрессивное. Будто вы очень злы и собираетесь полезть в драку. Давайте это признаем. — Джастин похож на ведущего ток-шоу. Отвечает кивками и улыбками на согласные возгласы из зала. — Это очень трудно для восприятия, согласитесь? Когда моя сестра совершала видео-звонки своей русской подруге по переписке, мне казалось, что она говорит на языке миньонов: «пучи-ка, пучи-ку» — что-то вроде этого. Ну, знаете, эти ваши «птичка, качели, калач, девучка»?

Меня захлестывают эмоции. Вижу его широкую улыбку, и она разрывает мое напряжение.

— Самые большие проблемы — это произношение, ударение и падежи. — Говорит мой американец. — И предлоги, их постоянно путаешь. О, а черная магия буквы «ь», которая меняет до неузнаваемости любые слова? Как вам она? Жесть, правда? А буква «ы» — произнести ее большая проблема для американца. — Он прислоняется задницей к краю учительского стола и чешет висок. — А еще я не умел делать падежи — их в английском языке просто нет.

Поль аплодирует. Клянусь, это парень аплодирует!

— Русский язык — богатый язык, гармоничный. У одного только слова «умереть» более 30 синонимов. С ума сойти!

Иностранные студенты согласно кивают и как по команде смеются.

— Мне нравится звук и ритм вашего языка. Он очень мелодичный и эмоционально окрашенный. — Джастин нервно трет лоб. — Учить русский сложно, но ужасно интересно. Русские придумали слова, аналога которым нет в английском. Например, «бородач» — зачем мужчину с бородой называть отдельным словом?

Теперь Джастин перестает тереть лоб и просто таращится вдаль. Догадываюсь, кого он там заметил на последнем ряду. У меня внутри все оседает, но он лишь усмехается, продолжая:

— Когда я приехал в Россию, у меня не было каких-то особых ожиданий. Я знал только, что все не может быть так плохо, как изображают наши СМИ. И мое пребывание получилось… замечательным. — Американец ловит мой взгляд. — Да, многие на моей родине думают, что здесь все еще коммунизм. А здесь просто… совсем другая культура. Люди здесь честнее, искреннее. Категорически замечательные люди. Добрые. — Оглядывает аудиторию. — Здесь много людей разных национальностей: «та-та-ры», «баш-киры», «чу-ваши» — простите, если неправильно произнес. И все они считают себя русскими. — Снова обращает свой взгляд на меня. — «РоссИ-янами» — так правильно, да?