Луна цвета стали

– Ну, приказываете здесь вы, герр генерал-полковник. Могу лишь высказать свое мнение. На вашем месте я бы запросил у командования санкцию на немедленное прекращение наступления. В сложившихся обстоятельствах удержать блокаду Севастополя и не дать русским вырваться с Керченского полуострова – максимум, на что можно рассчитывать. Насколько я знаю, вы способны мастерски выбивать из вышестоящих штабов резервы, и, мне кажется, сейчас самое время вновь задействовать этот ваш талант.

Дверь кабинета командующего вновь открылась.

– Радиограмма от генерал-майора Апеля, – доложил дежурный офицер.

Быстро ознакомившись с отпечатанным на листе текстом, Манштейн развернулся к Рихтгофену.

– Двадцать вторую танковую дивизию обстреливают с моря русские корабли. Судя по калибру снарядов, это линкор и, возможно, один или два крейсера. В воздухе обнаружен самолет противника. Думаю, это корректировщик – тот самый корректировщик.

– Потери?

– Не столь велики, как можно было ожидать. Апель пишет, что схема уклонения себя оправдывает, да и дистанция немалая – дает себя знать рассеивание снарядов.

– Два с половиной часа до рассвета, – Рихтгофен демонстративно посмотрел на часы и хищно усмехнулся. – Вот и ответ на ваш вопрос, герр генерал-полковник. Думаю, вам будет о чем доложить наверх. У русских, похоже, случилось головокружение от успехов. Их тяжелые корабли не успеют вернуться в Новороссийск до восхода солнца. Мои пилоты готовы выполнить свой долг и ждут только приказа.

– Отправьте русских на дно, генерал-полковник. Пожалуй, вы правы – это действительно станет достойным ответом на уничтожение «Доры».





* * *


Огонь эскадры я корректировал, используя подсказки Летры. Рассчитывать на серьезную точность было глупо – немцы на земле постоянно перемещались, а снарядам корабельных орудий требовалось почти полминуты, чтобы долететь до целей. 130-миллиметровые пушки крейсеров вообще били практически на максимальную дальность, так что взрывы их снарядов создавали скорее психологическое давление на противника, чем наносили ему реальный ущерб. Тем не менее, главный калибр линкора «Парижская Коммуна» все же делал свое дело. Триста пять миллиметров – слишком серьезный аргумент даже в случае не слишком точного попадания. Жаль, что снаряды объемного взрыва еще так и не доехали до Новороссийска – результат мог бы оказаться куда интереснее.

Впрочем, смысл всей этой затеи заключался не столько в том, чтобы обескровить двадцать вторую танковую дивизию, сколько в моем желании заставить генерала Апеля жаловаться начальству на бесчинство русских кораблей. Поэтому эфир я блокировать не стал, и с большим удовлетворением выслушал доклад Летры о том, что через десять минут после начала обстрела ожидаемая мной радиограмма ушла в штаб Манштейна.

– «Крепость», здесь «Крейсер», – вызвал я штаб вице-адмирала Октябрьского, – Флот задачу выполнил. Прошу отдать приказ кораблям возвращаться в Новороссийск.

– «Крейсер», здесь «Крепость», – ждать ответа пришлось почти минуту. – Вас понял. Давно пора. Я могу обещать каперангу Зиновьеву воздушную поддержку?

– Несомненно. Но и на его главный калибр я тоже очень рассчитываю.

– Не сомневайтесь. Ваши люди все корабли опутали своими проводами и антеннами, а шрапнельными снарядами перед походом загрузили половину артпогребов.

Земля еще лежала в тени, но с высоты пяти тысяч метров было видно, как горизонт ощутимо светлеет. Приближался рассвет.

– Наблюдаю массовый взлет истребителей и бомбардировщиков четвертого воздушного флота люфтваффе, – доложила Летра, и я развернул перед глазами виртуальную карту Крыма.

Ночной контрудар советских танковых бригад достиг цели лишь частично. Об утреннем продолжении наступления к Азовскому морю противник был вынужден временно забыть, но полностью перерезать связь между двадцать второй танковой дивизией вермахта и пехотными частями тридцатого армейского корпуса нам так и не удалось. Немцы достаточно прочно удерживали узкий коридор между частями советской пятьдесят первой армии и наступающими на них с востока танкистами и явно рассчитывали, что с рассветом прилетят доблестные летчики Рихтгофена и объяснят зарвавшимся русским всю глубину их заблуждений.

Вот только у пилотов люфтваффе неожиданно появилась куда более вкусная цель, и в штабе Манштейна решили, что наземное наступление может и подождать несколько часов или даже целые сутки.





* * *


Восход солнца застал советскую эскадру примерно в ста километрах от Новороссийска, и уже через пятнадцать минут после того, как небо посветлело и установилась нормальная видимость, с кораблей был замечен немецкий воздушный разведчик.

– Обнаружен противником, – коротко доложил капитан первого ранга Зиновьев.

Глушить связь я не торопился. Основные силы четвертого воздушного флота должны были без помех получить координаты линкора «Парижская Коммуна» и кораблей сопровождения, иначе их могли перенацелить на танковые бригады, увязшие в бою с немецкими танкистами. Если бы генерал Апель знал, какие силы Рихтгофен бросил на уничтожение советской эскадры вместо того, чтобы поддержать наступление его дивизии, он, я думаю, произнес бы много нецензурных слов, но ему, естественно, об этом решении никто докладывать не стал.

Сказать честно, на столь масштабную реакцию со стороны немцев не рассчитывал. Однако Рихтгофен, похоже, решил действовать наверняка, или Манштейна уж слишком сильно задело за живое уничтожение «Доры». Как бы то ни было, в районе Судака береговую линию пересекли уже четыре ударных группы по сорок бомбардировщиков в каждой, а с аэродромов в северном Крыму все еще продолжали взлетать новые самолеты. В основном в налете участвовали пикировщики Ю-87, разбавленные небольшим количеством универсальных бомбардировщиков Ю-88. Истребительное прикрытие, как всегда, осуществляли «мессершмитты», и было их тоже весьма немало.

– «Крепость», здесь «Крейсер», – я снова вызвал штаб вице-адмирала Октябрьского, – Поднимайте в воздух все, что у вас есть. И с Херсонеса, и с кавказских аэродромов. Я буду наводить эскадрильи на цель по радио.

– «Крейсер», здесь «Крепость». Всё так плохо?

– Всё еще хуже. В воздухе уже около двух сотен немецких бомбардировщиков, и, похоже, это далеко не все. Первые ударные группы настигнут эскадру через пятнадцать минут. Из Новороссийска уже идет им навстречу полк Кудрявцева в полном составе – его самолеты были в самой высокой степени готовности. Еще минут через двадцать к ним начнут присоединяться истребители Крымского фронта и машины, переброшенные из центральных районов Советского Союза. Но без ваших самолетов нам не справиться.

– Вы угробите мои корабли, генерал-майор! – Октябрьский не смог сдержать эмоций. – Я ведь предупреждал вас, что это авантюра!

– Меньше слов, товарищ вице-адмирал. Мне немедленно нужны все ваши истребители. От вашей расторопности будет зависеть судьба эскадры.

– Да сколько их у меня!? Этого мало…

– Выполнять!


– Есть! – зло бросил в трубку Октябрьский и связь прервалась.





* * *


Немцы учли опыт налета на Ленинград и отказались от плотного строя бомбардировщиков. Их боевой ордер был максимально разреженным, что, естественно, резко снижало эффективность заградительного огня. Тем не менее, как только немецкие самолеты вошли в зону досягаемости главного калибра «Парижской Коммуны», я выдал башенным расчетам целеуказание, и линкор открыл огонь.

Двадцать пять километров, отделявшие немецкие самолеты от советской эскадры в момент открытия линкором заградительного огня, пикирующие бомбардировщики преодолели за пять минут. За это время двенадцать орудий главного калибра «Парижской Коммуны» выпустил по ним около шестидесяти 305-миллиметровых снарядов в шрапнельном снаряжении.

Строй бомбардировщиков первой ударной группы распался. Из сорока Ю-87 до эскадры удалось добраться только восьми пикировщикам. «Мессершмитты» тоже попали под раздачу, но по большей части случайно. Целенаправленно по ним никто не стрелял, поскольку по большому счету кораблям они были не опасны.

В этот раз от Летры не потребовалось имитировать мой голос, управляя огнем орудий и зениток кораблей Зиновьева. Как и при отражении налета на Ленинград, здесь усилиями Лены и генерала Зашихина была организована полуавтоматическая система наведения с применением приборов управления огнем ПУАЗО-3. Передача установочных данных для стрельбы осуществлялась со спутников в режиме радиотелеграфа, так что глушить всю связь в зоне сражения, как это было сделано при атаке на позицию «Доры», мне не пришлось. Да и не смог бы я себе такого позволить – это неминуемо нарушило бы систему управления эскадрой и воздушными силами.

Прорвавшиеся «штуки» попытались начать атаку, но были встречены морем огня корабельных зениток и тремя десятками истребителей полка Кудрявцева. Поняв, что такой противник им явно не по зубам, немцы отвернули в сторону, собираясь дождаться подхода основных сил четвертого воздушного флота.

И все же большие потери первой ударной группы немецких бомбардировщиков не пропали для противника даром. Пока линкор разбирался с ними, еще три группы бомбардировщиков успели сблизиться с эскадрой на разных высотах. Открыть по ним огонь кораблям удалось только с десяти километров, и результат, естественно, оказался гораздо хуже, чем в первом случае.

Конечно, эскадра, состоящая из линкора, двух крейсеров и шести эсминцев, способна вести зенитный огонь весьма высокой плотности, но полностью сорвать атаку восьми десятков бомбардировщиков она все-таки не в состоянии. Естественно, прицельно отбомбиться удалось единицам, но и этого хватило, чтобы советские корабли начали получать повреждения.

Немецкие бомбардировщики взрывались на входе в пикирование, рушились в воду, сходя с боевого курса, разваливались и падали в воду, сбитые летчиками Кудрявцева или пораженные зенитным огнем, но и советские машины нередко вспыхивали в воздухе и, разбрасывая обломки крыльев и фюзеляжа падали в море. «Мессершмитты» стремились связать русские истребители боем и отжать их от заходящих в атаку Ю-87, и, надо признать, иногда им это удавалось. Лидер эсминцев Харьков вздрогнул от двух почти одновременных ударов 250-килограммовых бомб. Еще по одному попаданию получили эсминец «Беспощадный» и крейсер «Красный Крым».

«Харьков» потерял ход и получил дифферент на нос, у «Беспощадного» скорость упала до десяти узлов и возник крен на левый борт. «Красный Крым» отделался потерей одного 130-миллиметрового орудия и пожаром в носовой части. Еще несколько кораблей эскадры получили менее значительные повреждения от взрывов бомб в воде непосредственно у их бортов.

Немедленно встал вопрос о том, что делать с потерявшим ход лидером и поврежденным эсминцем. Вариантов виделось три. Можно было взять поврежденные корабли на буксир, но такое решение резко снижало скорость хода всей эскадры и делало ее уязвимой к удару следующей волны немецких бомбардировщиков, а она была уже на подходе. Другой вариант – оставить пару эсминцев для прикрытия и буксировки, а основными силами продолжать движение к Новороссийску. Ну и, наконец, самое психологически сложное решение – предоставить поврежденные корабли их собственной судьбе и продолжить отход с максимальной скоростью всеми сохранившими ход вымпелами.

– Летра, расчет вариантов, – немедленно потребовал я от искусственного интеллекта.

Ответ мне не понравился, но не признать его логичным я не мог.

– «Валдай», здесь «Крейсер», – вызвал я командира «Парижской Коммуны» каперанга Зиновьева, уже понимая, что услышу в ответ. – Эскадре ход не снижать. Отход «Харькова» и «Беспощадного» прикроет авиация.

– «Крейсер», здесь «Валдай», – немедленно откликнулся каперанг, – Это невозможно. Мы не можем бросить поврежденные корабли [4].

– Это приказ, товарищ капитан первого ранга. Всю ответственность я беру на себя. Эскадре ход не снижать!

– Я должен получить этот приказ от вице-адмирала Октябрьского, – уперся Зиновьев. На виртуальной карте я видел, что эскадра уже изрядно замедлилась.

– Каперанг, на подходе больше сотни пикирующих бомбардировщиков. Если вы остановите эскадру, в Новороссийск не вернется никто. Либо вы немедленно выполняете приказ, либо я отстраняю вас от командования! Документ с моими полномочиями вы видели. Выбор за вами. У вас десять секунд. Время пошло!

В эфире повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием помех.

– Как я потом буду смотреть в глаза своим людям?…

– Это не ваше решение, каперанг! – зарычал я в микрофон – Выполнять!

– Есть! – бесцветным голосом ответил Зиновьев, и эскадра начала набирать ход.

Сначала линкор, а затем и крейсера вновь расцвели вспышками выстрелов, посылая в небо десятки тяжелых снарядов – очередные ударные группы немецких самолетов были уже близко и корабли открыли заградительный огонь.

Над эскадрой наконец-то появились истребители ВВС Крымского фронта и прибывшее вечером пополнение. Потерявшие половину машин эскадрильи Кудрявцева ушли на аэродром для заправки и пополнения боезапаса, но очередную волну атакующих были готовы встретить шестьдесят советских самолетов, что в сочетании с зенитной артиллерией кораблей делало эскадру Зиновьева весьма непростой целью.

Для прикрытия с воздуха быстро отставших от эскадры «Харькова» и «Беспощадного» я выделил пятнадцать истребителей. Поврежденный эсминец взял лидера на буксир, что выглядело жестом отчаяния – скорость этой связки едва дотягивала до четырех узлов. Из-за усилившегося дифферента на нос «Харьков» пришлось буксировать кормой вперед, и для поврежденной силовой установки «Беспощадного» это оказалось крайне непростой задачей.

Я прекрасно понимал, что цинично жертвую поврежденными кораблями и их экипажами. Летчикам, получившим приказ их прикрывать, тоже вряд ли можно было позавидовать. Немцы не могли оставить такую легкую цель без внимания, и это тоже работало на остальную эскадру, полным ходом уходившую к Новороссийску. По жестоким соображениям военной целесообразности любое отвлечение сил противника от атаки кораблей Зиновьева можно было бы считать большим успехом.

Немцы, однако, отвлекаться не стали. Сложно сказать, что здесь сыграло решающую роль. Возможно, в условиях заблокированной радиосвязи они просто побоялись потерять в море основные силы русской эскадры из-за задержки на добивание подранков, а может, командиры ударных групп изначально имели приказ не тратить время на поврежденные корабли, с которыми можно разобраться и позже. Как бы то ни было, третья волна пикирующих бомбардировщиков пошла в атаку в полном составе.

Роняя в темные воды Черного моря огненные клочья горящих машин, немцы прорвались сквозь заградительный огонь и обрушились на корабли эскадры. Истребители закрутили над палубами смертельную карусель грандиозной «собачьей свалки». Непрерывный огонь зенитных автоматов вносил в воздушную схватку дополнительный элемент непредсказуемости, поджигая и сбивая с атакующего курса пикирующие бомбардировщики, но иногда настигая и собственные истребители. В такой ситуации полностью исключить потери от «дружественного огня» было просто невозможно.

Пилоты Рихтгофена не зря считались одними из лучших в люфтваффе. Если им представлялся шанс, они его не упускали. Линкор «Парижская Коммуна» получил три попадания. Два из них пришлись в башни. Броня выдержала удар, но расчеты были выведены из строя. Третья бомба взорвалась на бронепалубе, вырвав и сбросив в море зенитный автомат. Прямых попаданий в корабль больше не было, но взрыв бомбы прямо за кормой привел к деформации одного из четырех винтов. Из-за возникшей сильной вибрации флагману пришлось уменьшить скорость хода до двадцати узлов, что, естественно, привело к замедлению всей эскадры.

Эсминцы и крейсера тоже не избежали попаданий. Уже и так горящий «Красный Крым» получил еще одну бомбу в носовую часть, и почти потушенный экипажем пожар разгорелся с новой силой. Из строя вышло еще одно орудие главного калибра, а треть зенитной артиллерии больше не могла вести огонь из-за сильного задымления.

Эсминец «Способный» оказался на пути трех десятков «юнкерсов», изначально нацеленных на крейсер «Красный Кавказ». Огонь его 37-миллиметровых зенитных автоматов, видимо, сильно досаждал немцам, и ведущий группы решил сначала атаковать именно этот корабль. Несмотря на активное противодействие истребителей и на глазах редеющий строй своих машин, немцы довели атаку до конца. Четыре попадания не оставили эсминцу шансов. Тонкая броня не смогла защитить корабль. Пробив палубу, бомбы взорвались во внутренних отсеках эсминца, вызвав детонацию снарядов и торпед. На месте корабля поднялся гигантский столб воды. Искореженные обломки эсминца затонули практически мгновенно. Однако одержанная победа стоила немцам слишком дорого.

Добившись еще нескольких попаданий, не ставших для кораблей Зиновьева критичными, немецкие пилоты начали стремительно осознавать, что соотношение сил складывается явно не в их пользу. Постоянно прибывающие с разных сторон группы русских истребителей делали атаки немногих уцелевших пикировщиков бессмысленными. Пилоты Рихтгофена были закаленными вояками, но совершать верное самоубийство во имя Фюрера они все же оказались не готовы.

Прекрасно понимая, на ком немецкие пилоты захотят сорвать злость, я приказал половине истребителей, прикрывавших эскадру, начать преследование противника.

Четвертая волна пикировщиков еще только пересекла побережье и была гораздо более скромной, чем две предыдущих, напоминая по составу первую группу, атаковавшую корабли в самом начале боя. Видимо, Рихтгофен собрал остатки боеготовых бомбардировщиков, рассчитывая на то, что им придется уже только добивать сильно поврежденные русские корабли. Отсутствие связи опять сыграло с немцами злую шутку, и вместо того, чтобы отказаться от атаки, сорок пять Ю-87, прикрытых двумя десятками «мессершмиттов», уверенно легли на курс к русской эскадре.