Между Европой и Азией. История Российского государства

Курс на просвещение всегда идет рука об руку со смягчением нравов. Триумвират Языкова, Лихачева и Голицына заслуживает доброго слова еще и потому, что изъял из уголовного кодекса наиболее варварские наказания. В указе говорилось: «Которые воры объявятся в первой или в двух татьбах, тех воров, пытав и учиня им наказанье, ссылать в Сибирь на вечное житье на пашню, а казни им не чинить, рук и ног и двух перстов не сечь, ссылать с женами и детьми, которые дети будут трех лет и ниже, а которые больше трех лет, тех не ссылать».

Впрочем, это гуманное послабление оказалось недолговечным, потому что вскоре настали суровые времена, и членовредительские наказания восстановились.





Год потрясений




27 апреля 1682 года царь Федор умер бездетным. Старшим из его братьев был пятнадцатилетний Иван, который страдал слабоумием. Такого государя хотели только родственники со стороны матери, Милославские, однако за последние два года мужских представителей этого рода удалили из дворца. За царевича стояли сестры и тетки, но мнением женщин в государственных вопросах на Руси никто не интересовался (очень скоро это изменится).

Младший брат, десятилетний Петр, был мальчиком здоровым и резвым. Его родня Нарышкины и их главный столп Артамон Матвеев находились в ссылке, но вокруг Петра сплотились представители старинных боярских родов – кто-то из неприязни к Милославским, кто-то из искренней заботы о будущем государства. Борис и Иван Голицыны, четверо братьев Долгоруких, Одоевские, Шереметевы и другие аристократы весьма решительно выступили против кандидатуры Ивана. Идя на сидение, где должен был решиться вопрос о престолонаследии, они даже надели под верхнюю одежду кольчуги.

Языков и Лихачев со смертью своего покровителя лишились всякого влияния и в споре не участвовали; у третьего из недавних временщиков Василия Голицына были личные причины желать победы Милославских (об этих причинах рассказ впереди), но он, как человек осторожный, на прямой конфликт не шел. В этой ситуации все решила позиция патриарха Иоакима, а тот благожелательствовал царице Наталье Нарышкиной и Матвееву.

Патриарх повел дело так, что обвинить его в предвзятости было трудно. На сидении он спросил бояр и церковных иерархов, кому быть царем – Ивану или Петру. Большинство стали высказываться за Петра, но не все. Тогда Иоаким предложил обратиться к Земскому собору, заседавшему еще с января и до сих пор не завершившемуся. Возразить на такое предложение было нечего, а выборные люди, далекие от дворцовых интриг и, конечно, не желавшие иметь недееспособного самодержца, единодушно высказались за Петра. Мальчика усадили на престол, стали «подходить к его руке» и присягать. Его дед Кирилл Полуэктович Нарышкин и дядья, 23-летний Иван и 20-летний Афанасий, сразу вернулись ко двору и стали вести себя как правители, хотя дарованиями никто из них не блистал. Всем было ясно, что это продлится только до возвращения сильного человека Артамона Матвеева.

Тот находился не так далеко от Москвы. Некоторое время назад царь Федор снял с него тяжкие обвинения и позволил вернуться из дальней ссылки во внутреннюю Россию. За Артамоном Сергеевичем уже послали, он должен был прибыть со дня на день.

Милославские ожидали возвращения своего лютого врага с ужасом, но бесстрашие и решительность проявили не мужчины, а женщина – двадцатичетырехлетняя царевна Софья Алексеевна.

О царевне, доселе ничем не привлекавшей к себе внимания, заговорили после похорон царя Федора. Вопреки строгим установлениям церемониала она вдруг присоединилась к маленькому Петру, которому полагалось следовать за гробом предшественника в одиночестве, и громко зарыдала. Многие слышали, как Софья восклицала, что Федор «отошел со света отравою от врагов» и что Ивана обошли вопреки первородству. На следующий день она при свидетелях устроила царице Наталье сцену за то, что Петр ушел с погребения неприлично рано. Всё это были поступки удивительные и скандальные, но главная деятельность Софьи и ее сторонников разворачивалась негласно.

Они готовили заговор. Единственной силой, которая могла произвести переворот, были стрельцы, составлявшие основную часть столичного гарнизона. Их в Москве насчитывалось больше двадцати тысяч. Стрелец был, с одной стороны, человеком военным, а с другой – обычным горожанином, имевшим семью и ведшим собственное хозяйство или державшим торговлю. Таким образом, это была все та же «площадь», но только вооруженная и организованная.

Самым полезным и деятельным участником заговора стал князь Иван Хованский. Это был человек храбрый и бесшабашный, по прозвищу Тараруй («хвастун», «краснобай»). Он отлично умел разговаривать со стрельцами и пользовался у них большой популярностью. А кроме того, князь руководил Сыскным приказом, так что любые доносы о готовящемся мятеже попадали к нему же.

Взбаламутить стрельцов против высшей власти было трудно, но очень легко – против непосредственных начальников. Некоторые из них, как водится, прикарманивали жалованье и притесняли подчиненных. Глава Стрелецкого приказа восьмидесятилетний Юрий Долгорукий по старости и болезни почти отошел от дел, его замещал сын, заносчивый Михаил, которого стрельцы не любили.

И вот на четвертый день после смерти Федора, 30 апреля 1682 года, в Кремль вдруг нахлынула толпа стрелецких жалобщиков, которые вели себя совсем не по-просительски. Они не челобитствовали, а требовали наказать девять полковников.

Во дворце все были увлечены интригами, новая власть еще не сформировалась, стрелецкое возмущение застало всех врасплох, поэтому поступили самым легким и самым опасным образом: не разбираясь, взяли обвиненных начальников под арест.

Теперь бунтовщики почувствовали свою силу, к заводилам присоединилась вся стрелецкая масса. Требования стали еще более дерзкими. Стрельцы захотели, чтобы полковников наказали немедленно и взыскали с них все недоплаченное жалованье.

Нарышкины, которым приходилось принимать решения, совершенно растерялись. Полковников публично били батогами – до тех пор, пока стрельцы не скажут, что хватит. Так продолжалось день за днем. Худшего урона дисциплине и авторитету командиров невозможно было и представить.

Языкова и Лихачева, на которых стрельцы обижались за строгость, по первому же требованию смутьянов отправили в опалу.

Но мятежникам всё казалось мало. Они каждый день собирались, шумели, придумывали новые требования. Агенты Хованского и Софьи нашептывали им, что Нарышкины мягко стелят, пока не вернулся Матвеев, но когда боярин возьмет власть в свои руки, со всех бунтовщиков жестоко спросят.

Матвеева стрельцы уважали, но и боялись.

11 (по другим источникам 12) мая Артамон Сергеевич действительно явился в Москву и сразу же повел себя круто. Выговорил царице Наталье за то, что та слишком много воли дала своим неумным братьям, осудил потачки мятежникам.

Стрельцы немедленно об этом узнали. Некоторые испугались и отправили к боярину делегацию с хлебом-солью.

Софье и ее сообщникам стало ясно, что надо торопиться.

15 мая, в годовщину смерти царевича Дмитрия (беспорядки длились уже третью неделю), среди стрельцов вдруг разнесся страшный слух. По полкам ходили участники заговора, говорили: «Вы, стрельцы государевы, не знаете, что во царских полатах учинилася, утухла у нас звезда поднебесная, не стало болшаго брата государева царевича Ивана Алексеевича».

Ударил набат. Огромная вооруженная толпа ворвалась в Кремль, требуя показать Ивана Алексеевича – жив или нет.

Царица и патриарх вывели на крыльцо Ивана. Крикуны утихли. К ним спустились бояре, стали уговаривать разойтись. Может быть, уговоры и подействовали бы, но Михаил Долгорукий все испортил. Он накинулся на стрельцов с бранью, стал размахивать плетью и этим только разозлил их. Князя схватили, швырнули на подставленные копья, изрубили на куски. Теперь, когда пролилась кровь, обратной дороги не было.

Стрельцы бросились вверх по ступеням. Матвеева, который пытался их остановить, тоже «изрубили в мелочь». Разбежались по коридорам и покоям в поисках «изменников». Список таковых был приготовлен заговорщиками заранее, и стрельцы знали, кого ищут: Нарышкиных, Языкова, воеводу Григория Ромодановского (за строгости военного времени) и еще нескольких своих недругов. Очевидец событий пишет: «А в царских хоромах по всем ходили невежливо с ружьем и искали бояр казнить». Под горячую руку, обознавшись, убили вместо Афанасия Нарышкина похожего на него стольника Салтыкова. Разобрались – пошли извиняться перед отцом. Тот ответил: «Божья воля» – и правильно сделал. Потому что когда стрельцы пришли к старому Долгорукому извиняться за убийство сына Михаила, начальник Стрелецкого приказа сказал вслед уходящим что-то злое. Бунтовщики вернулись, зарубили старика и швырнули труп в навозную кучу.

Царская резиденция оказалась в полной власти восставших. Они никуда не торопились, зная, что управу на них сыскать негде.

Придворный карлик по кличке Хомяк указал, где прячется Афанасий Нарышкин. Выволокли, убили. Убили и Григория Ромодановского, первого полководца державы. Разыскали и умертвили Ивана Языкова, начальника Посольского приказа дьяка Лариона Иванова, начальника Приказа большой казны Аверкия Кириллова и многих других.

Беспорядки продолжились и в последующие дни.

16 мая стрельцы снова приходили с барабанным боем, требовали выдать старого Нарышкина и его сына Ивана, угрожая в случае отказа истребить всех бояр. Царица Наталья боялась, но отца с братом не выдала – спрятала в чулане.

То же повторилось на следующий день. Стрельцы пришли и не уходили. Они начинали уже сами пугаться того, что натворили: в столице анархия и безвластие, государство парализовано, кому-то придется за это отвечать. Нарышкины были нужны, чтобы повинились в злодейских умыслах, и тогда мятеж можно представить как заботу о царской безопасности.






Смерть Артамона Матвеева. И. Сакуров



Снова на передний план вышла Софья, которая в дни убийств никаких публичных действий не предпринимала. Теперь она сказала царице: выдай им хоть брата, иначе мы все погибнем. Возможно, Софья тоже рассчитывала на признания Ивана, которые позволили бы расправиться со всем нарышкинским родом.

Юного Нарышкина причастили, дали в руки икону и выпустили к стрельцам. Те схватили царицыного брата, поволокли в застенок и там подвергли страшным пыткам. Если б он дал показания, что Нарышкины замышляли убить царевича, весь мятеж выглядел бы иначе. Однако Иван выдержал все истязания и не оговорил себя. Его казнили на Красной площади.

Произошло еще несколько убийств. Замучили лекаря Даниэля фон Гадена, якобы отравившего царя Федора – доктора погубило то, что у него дома нашли какую-то сушеную каракатицу и это выставило его чернокнижником. Но настоящей измены обнаружено и доказано не было. Среди стрельцов начались разногласия, большинству уже хотелось восстановления порядка, только бы не понести наказание за бесчинства.

Требования стали умереннее. Царицыного отца Кирилла Полуэктовича стрельцы согласились не убивать, а постричь в монахи. Для других своих врагов тоже требовали не смерти, а ссылки. Всё это было исполнено.

Тут безусловно чувствуется рука Софьи, которая таким образом избавлялась от политических противников. Царевна в эти дни вела себя очень ловко. С одной стороны, она находилась рядом с Натальей и всей царской семьей, ужасаясь кровопролитиям, с другой – тайно принимала стрелецких представителей, обещая отстаивать их интересы.

В конце концов царевна урегулировала ситуацию. Стрельцов удалось успокоить на том, что им пожаловали за радение по десяти рублей каждому, а на Красной площади обещали поставить памятный столп в благодарность за очищение государства от злодеев. Изменили название стрелецкого войска – теперь оно стало именоваться «надворной пехотой», что намекало на близость ко двору. Начальником надворной пехоты по желанию стрельцов сделали Хованского-Тараруя.

Официально переход власти от Нарышкиных к Милославским был оформлен в два этапа.

26 мая по стрелецкой челобитной вместе с Петром и даже выше его, «старшим царем», посадили Ивана Алексеевича. После этого Софья начала угощать стрельцов во дворце, принимая по два полка в день, и 29 мая боярам было предъявлено новое требование: поскольку цари в малых летах, верховной правительницей будет Софья Алексеевна.

Такого на Руси никогда не бывало: чтобы при двух государях правила женщина, к тому же незамужняя девица, но здесь вообще всё было внове. «Третье» государство вступало в период агонии.



Однако истинной властью Софья пока не обладала. В Москве хозяйничала «надворная пехота», эти новоявленные янычары, а ими командовал Иван Хованский. Столкновение между военным диктатором и царевной было неизбежным. В этой борьбе Софья выказала недюжинное искусство.

Силу характера она продемонстрировала во время первого же серьезного кризиса, который не заставил себя ждать.

Когда зашаталась царская власть, покачнулся и авторитет государственной церкви. Патриарх и духовенство никак не смогли воспрепятствовать мятежу, во время убийств 15 мая патриарха самого чуть не затоптали.

Немедленно подняли голову сторонники раскола, которых среди стрельцов было много. По городу бродили проповедники, запрещали креститься тремя перстами. Главным оратором был лишенный сана поп Никита Добрынин, которого враги обзывали Пустосвятом (под этим именем он и известен в истории). Собирались толпы, требовали провести перед царями всенародное прение (публичный диспут) о том, какая вера правильнее. За всем этим, по-видимому, стоял Хованский, который изображал из себя защитника староверия и при победе Пустосвята должен был сильно укрепить свое положение.

5 июля Никита Пустосвят в сопровождении огромной толпы явился в Кремль. Первым успехом Софьи было то, что диспут устроили не на площади, на виду у толпы, а в Грановитой палате. В качестве предлога сослались на то, что царевне перед народом показываться зазорно. Хованский попробовал уговорить Софью не присутствовать на дискуссии, пугая тем, что ворвется народ и всех перебьет. Царевна отвечала, что готова за святую церковь положить голову.

Во время препирательств с Никитой Пустосвятом она одна проявила твердость. Никаких попыток о чем-либо договориться, как, собственно, и религиозного диспута в строгом смысле не произошло. Пустосвят, выйдя из палаты, объявил народу, что посрамил никонианцев. Все, ликуя, разошлись.

А дальше Софья поступила так же, как во время заговора. Она провела несколько кулуарных встреч с влиятельными стрельцами и всем им твердила: при победе раскольников царская семья из Москвы уедет, и виноваты в этом будете вы. Стрельцам без царства оставаться было страшно. Они начали говорить, что в церковные дела мешаться не хотят, не их ума дело. Софья щедро награждала выборных, а рядовым стрельцам велела выдать вина – по ушату на десять человек. К винопитию проповедники раскола относились плохо, а стрельцы – хорошо. Настроение массы быстро переменилось. Когда стало известно, что старцев кое-где уже поколачивают, Софья велела арестовать Никиту Пустосвята и отрубить ему голову. Хованский заступиться за своего протеже не посмел.





Сцена из оперы М. Мусоргского «Хованщина», увековечившей имя Хованского-Тараруя. (Большой театр)



После истории с раскольничьими беспорядками положение Софьи несколько укрепилось, но сила все равно оставалась у Хованского. Настало двоевластие, а вернее, безвластие, поскольку «надворная пехота» продолжала вести себя в столице своевольно. В любой момент можно было ожидать нового бунта.

19 августа прошел слух, что какие-то стрельцы-злоумышленники собираются напасть на царское семейство, когда оно пойдет с крестным ходом к Донскому монастырю. Не очень понятно, с какой целью мог быть составлен подобный заговор, но времена были нервные, и Софья вывезла двор в загородный дворец Коломенское. Очень возможно, что тревожный слух был ею же и распущен в качестве первого шага в борьбе за власть.

Отъезд государей из Москвы для стрельцов был грозен. Это означало, что царская фамилия больше не является заложницей столичного гарнизона. Софья могла от имени Ивана и Петра объявить созыв дворянского ополчения, и тогда против «надворной пехоты» поднялась бы вся Россия, а Москва оказалась бы в блокаде.

Через несколько дней к правительнице явились представители от полков, просили вернуться. Софья действовала умно, не торопилась. Сказала, что двор просто переехал за город, как это случалось и прежде.

Еще неделю спустя она велела Хованскому прислать для охраны государей Стремянной полк, выполнявший роль царской лейб-гвардии. Князю очень не хотелось этого делать. Он потянул время, но в конце концов выполнил распоряжение – не было оснований отказать. Так у правительницы появились собственные вооруженные силы.

Вскоре после этого двор перебрался подальше от Москвы, в село Воздвиженское, находившееся на паломническом тракте в Троицкий монастырь.

На 18 сентября было назначено торжественное событие – проводы Семена Самойловича, сына украинского гетмана. Повод не имел значения, главное, что на церемонии должны были присутствовать все государственные мужи и придворные чины.

Поехал и князь Хованский, не подозревая западни. Специальный отряд перехватил хозяина Москвы по пути в Воздвиженское. Взяли и княжьего сына Андрея, который мог бы привести из города стрельцов спасать отца.

Расправа над ними была непристойно быстрой. Судьи уселись прямо во дворе, на скамьях. Хованским «сказали сказку» об их винах (таковых было более чем достаточно), оправданий слушать не стали. Поскольку палача в селе взять было негде, простой стрелец саблей срубил головы отцу и сыну. Когда приходило время действовать, Софья не миндальничала и не колебалась.

У Тараруя был еще один сын, тоже Иван. Он поднял московских стрельцов по тревоге, но на Воздвиженское они не пошли, а только заняли оборону.

Поскольку это был явный мятеж, у Софьи появился предлог объявить мобилизацию дворян. Из окрестных уездов начало стягиваться ополчение.

Стрельцы, оставшиеся без вождя, быстро утратили волю к сопротивлению. Они послали челобитную к патриарху, чтоб он заступился за них перед царевной.

К царевне прибыли делегаты, по 20 человек от полка. Теперь Софья разговаривала с ними не так, как раньше, а грозно и требовательно. Велела выдать младшего Хованского – безропотно выдали.

Но правительница возвращаться в столицу не торопилась. Она просидела в Троицком монастыре, под охраной дворянского войска, еще целый месяц. Томимые страхом стрельцы делались все уступчивей. В конце концов они написали повинную за майский мятеж и безропотно приняли приказ об уничтожении памятного столпа на Красной площади.

6 ноября двор вернулся в Кремль. Выждав некоторое время, собрали активных участников восстания в четыре полка и выслали на дальние рубежи. Из-за этого начались было волнения, но новый начальник Стрелецкого приказа Федор Шакловитый, человек такого же крутого нрава, как Софья, велел пятерых зачинщиков казнить, и остальные утихли.