Мой самый любимый Лось

— А как же дети? — напомнил коварный Лось. — Ты мне их обещала.

Анька, до того блаженно млеющая в его руках, в изумлении распахнула глаза.

— Лось, — потрясенная, произнесла она, делая уверенные попытки выползти из-под мужчины, — ты, что ли, больной?! Упал, ударился головой? Какие дети?!

— Какие получатся, — резонно заметил Лось, внимательно глядя Аньке в лицо и не пуская ее.

— Лось, признайся: ты маньяк? Ты меня похитил, запрешь на своем ранчо и сделаешь инкубатором для твоих лосят? Нет, правда? Только не говори, что ты поверил в эту фигню про ребеночка! Ну блин, есть такая штука — чувство юмора, понимаешь? Я, типа прикололась, и…

Лось, как показалось Аньке, с досадой пожал мощными плечами, и она резко смолкла, понимая, что несет полную чушь, объясняя Лосю, почему у них не будет детей. Бред какой-то…

— Я не запирал тебя, — ответил он и с неохотой отстранился от Аньки. — Двери открыты.

«Обиделся, что ли? Ну, надо же, какая тонкая душевная организация у лосей!» — сварливо подумала Анька, наблюдая, как Лось неспешно отыскивает свою распашонку.

Лось собрал свои вещи и неспешно вышел из комнаты, вероятно, направился в душ, и Анька осталась одна — в тишине, в своем колючем сопротивлении.

В «долго и счастливо» Анька не верила в принципе, а уж в любовь с первого взгляда и в желание Лося настрогать лосят с первой попавшейся смазливой девицей — тем более. Нет, ну серьезно? У Аньки даже не хватало слов, чтобы сформулировать всю глубину ее офигения и недоверия к создавшейся ситуации. Легче поверить в то, что Лось и правда маньяк, чем в то, что он поверил, что свалившаяся к нему на колени нетрезвая девица в порыве благодарности нарожает ему ребятишек.

«Бред какой-то!» — ругалась Анька, чувствуя, что у нее мозг закипает. Ей казалось, что она слышит гаденькое лосиное хихикание, но от одного воспоминания непроницаемого лица Лося у нее рвались все шаблоны. То есть, он ее троллит? Издевается над ней, шутит? А где тогда его смех, и вообще в каком месте смеяться?!

Завернувшись в свое полотенце, она тотчас же приступила к поискам на лосиной территории. Ну, мало ли… Вдруг за кровать завалились трусы его прошлых жертв, или на стене кровью написано «помогите»? Но ничего такого, разумеется, в комнате не было, и даже пол под кроватью блестел, как навощенный.

А вот безделушки на полочках — это было уже интересно. Анька не успела даже поёрничать на тему, зачем такому огромному Лосю такая хрупкая мебель, как у нее мозг воспламенился от ярости.

Среди каких-то охотничьих мелочей — клыка хищного зверюги, охотничьего ножа в потертых кожаных ножнах, — стояли фотографии в рамках. На одной из них Лось попирал ногами убитого сородича, к слову. А на другой…

— Ну, надо ж было догадаться! — страшным шепотом произнесла Анька, осторожно взяв в руки стеклянную рамочку и испепеляя взглядом Лося на фотке. — Ах ты ж, Ромео парнокопытный, Дон Кихот ты сохатый… Папа, папа!..



Рядом с Лосем, в панаме и увешанный кармашками, как Вассерман, был запечатлен ее отец. Напрягая память, Анька припомнила, что с этими трофеями отец фотографировался в позапрошлом году. Значит, и Лося он знает давно, с кем попало он не стал бы фотографироваться, да и на охоту б не поехал. Отец Аньки был заядлым охотником, Анька с младых ногтей видела чучела, перья, клыки и рога, и играла мелкими шариками картечи и тяжеленькими, хищными жаканами.

— Вот и нет никакой любви с первого взгляда, — с усмешкой произнесла Анька, возвращая фото на полочку. — А есть, скорее всего, папина безграничная опека. Поздравляю, папа. Этот Лось — самый шикарный твой трофей! Реально завалил матерого. Но твои бизнес-партнеры — у меня это прошедший этап.

Отец Аньку любил безгранично, и Анька отвечала ему тем же. В принципе, у них были идеальные отношения — полное взаимопонимание, уважение и доверие, за исключением одного щекотливого пунктика. Папа желал во что бы то ни стало пристроить дочку «за хорошего, достойного человека». В его любящей отцовской душе Лось, вероятно, рождал ассоциации, связанные с каменными стенами, ну, на худой конец — с тем же шкафом. А что, мебель в хозяйстве всегда пригодится.

Но Анька для себя давно решила: никаких больше бизнесменов. Не тех, с которыми работает отец. Нет. Ни в коем случае. Тогда, давно… ей пришлось признаться отцу, что она встречалась с этим… с акулой. Не то, чтобы Анька сильно страдала… хотя, конечно, страдала, но самой себе не признавалась в этом и упрятывала свои муки любви под хихиканье и беспечность. Ей было невыносимо стыдно потом, намаявшись в неведении, спрашивать у отца об этом человеке, еще более стыдно видеть в глазах отца понимание того, что произошло и почему Анька расспрашивает про акулу. Но на тот момент терпеть и ждать у нее сил больше не было.

Не было никаких сил.

Дальше — она это отчетливо понимала, как бы не веселилась и не дурачилась, — была бы только тоска и слезы в подушку. Глупая, сопливая, детская надежда и тягучие серые дни бесполезного ожидания. Такая перспектива Аньке совсем не нравилась, и она решительно поставила точку.

Да. Пришлось поставить точку.

Больше к вопросам об этом человеке она не возвращалась никогда, просто вычеркнув его из своей жизни, планов, надежд, памяти. Но тут отец почему-то вдруг почувствовал себя виноватым, и принялся подыскивать Аньке утешительный приз, трофей, как она называла всех женихов, подогнанных ей отцом.

Один был Кролик, всем хороший чувак, но уж с больно подвижной, уморительной зубастой физиономией. Анька правда не знала, чем руководствовался батя, знакомя ее с этим индивидуумом. Наверное думал, что если она и не выйдет за него замуж, так хоть поржет. Другой был Удав. Длинный, тощий, скучный. Но самодовольный и вальяжный, как Каа, обожравшийся мартышек. Говорят, богатый до умопомрачения. И с Анькой у него возникло абсолютно полное, глубокое и взаимное чувство — чувство омерзения. На том и расстались.

— Теперь, значит, Лось, — бормотала Анька, поспешно натягивая на себя платье. — Да я тебе что, смотритель зоопарка, что ли…

Лось из всего стада «женихов» очень выгодно выделялся, это Анька признавала. Во-первых, в его внешности не было ничего смехотворного, и даже ключ от Нарнии… гхм… впечатлил ее скважину, скажем так. Лось был красив — это факт. Во-вторых, он не смотрел на нее свысока, как Удав с пятнадцатиметровой высоты на кусок говна. В-третьих, он не стал хвалиться своими трофеями, кубками, наградами и баблом, коего зарабатывает явно немало — и это был очень жирный плюс к его карме. А уж решительность, с какой он завалил Аньку в койку, и его действия без лишних предисловий и томных объяснений — это вообще плюс сто очков Гриффиндору. Но…

— Папины партнеры — это только папины партнеры, сам пусть с ними трахается…

План побега созрел в голове Аньки тотчас же, как она поняла, откуда ветер дует, и под какими парусами к ней приплыл Лось. Ну его к четям собачьим! Просить у него вызвать такси, чтоб с комфортом добраться до дома, она не собиралась. Вообще ни о чем просить его не хотелось. Это все равно, что у Удава выклянчить мороженого. Он купил бы его, непременно купил, но вручил бы с такой физиономией, будто нагадил в этот вафельный стаканчик. Отвратительно. К тому же Анька не выносила собственной беспомощности, и ей легче было помереть, чем показать, ну хоть немного намекнуть Лосю, что она нуждается в его помощи.

— Благодетель, блин, — сурово пыхтела Анька, крадучись спускаясь по лестнице вниз и держа туфли как молотки, чтоб в случае нападения отбиться их острыми каблуками. — Спаситель, блин…

Шкаф с одеждой Анька нашла не сразу, путем тыка. Притом там она обнаружила не только остроносые щеголеватые ботинки сорок шестого размера, но и странные, уютные, мягкие, растоптанные до бесконечности угги. В каждый сапожок Анька могла запихать сразу две ноги, и совершенно не важно, как она надела бы эту обувь — правильно или задом наперед.

— Так, лыжи не трогаем, — решительно произнесла Анька, отодвигая в сторону надраенные до зеркального блеска ботинки Лося. — А то пришьет мне кражу, они ж поди дорогие, как крыло от самолета. А вот сапожки…

Помимо обуви Анька похитила у Лося совершенно необъятную куртку, которая висела на ней как простыня на пугале. Модная спортивная шапочка, сползающая на глаза, довершила образ.

— Доберусь до дома — верну, — грубо пообещала Анька, оглядывая тихий гостеприимный дом. — Адьёс, пупсик!

И она решительно вывалилась на мороз.






Глава 4. Вот это поворот…




На воле было одиноко, морозно и здорово.

Анька, шмыгая покрасневшим носом, уверенно топала по дороге в сторону каких-то непримечательных серых домиков, оставляя позади лосиный ширкарный особняк. Со стороны он казался каким-то футуристическим домом прямиком из космической фантастики. Летающая тарелка. Впрочем, почему тарелка? Летающий куб. Призма. Белый фасад практически весь застеклен, так что солнце заливает комнаты почти полностью. Анька несколько раз обернулась, даже не столько ради того, чтоб убедиться, что сохатый не копытит за ней, а чтобы полюбоваться его хатой. Круто живут некоторые…

И погода — ему что, по спецзаказу зиму подвезли? Выписал снега из Антарктиды? Это сияющее зимнее морозное утро никак не походило на вчерашнюю серую Питерскую слякоть и липкую сырость, пробирающие трясучей дрожью до костей.

«Далеко вывез, — соображала Анька, рассматривая сосновый бор, тянущийся вдоль дороги, мелодично и звонко поскрипывающий на чуть заметном ветру. — До самого лосиного заповедника тащил, аж до сердца своей веселой фермы! Наверное, рассчитывал, что меня испугает то, что я далеко за городом, и я, такая, скисну, заплакаю, запричитаю. А он будет меня утешать, утешать, пока я не привыкну и пока у меня тоже лосиные рога не отрастут. Ну что же ты, папа! — укоризненно подумала Анька, обращаясь к родителю. На Лося злиться было бесполезно, он человек посторонний, с Анькиным темпераментом не знакомый, всего лишь покорный инструмент в руках заботливого папаши. — Мог бы и предупредить будущего зятька, что меня и открытый космос не испугает. Все равно домой потопаю».

Анька еще раз хмыкнула и подумала о том, что еще пару раз утешиться с Лосем она была бы не прочь. Лось утешал, зараза, правильно. Качественно так, зараза, утешал, уговаривал, находя нужный… темп речи, так, что у Аньки трусы намокли от одного воспоминания о лосиных аргументах.

Она вынуждена была остановиться и переждать острый приступ желания, приплясывая на месте и стискивая онемевшие от мороза дрожащие коленки, обтянутые капроновыми чулками. Нет, на морозе мокрые трусы — это совсем не подходящие ощущения. Скорей в тепло!

В Анькином клатче, переливающемся на ярком зимнем солнце как серебряная чешуя волшебной говорящей щуки, обнаружились деньги, документы и чьи-то сигареты. Телефон, разряженный в ноль, отыскался в кармане ее собственной куртки, поверх которой Анька нацепила лосиную шкуру. Трясущимися руками она пересчитала купюры, витиевато выматерилась, глядя на весело блестящий пластик карт. Куда тут, в лесу, вставлять эти карты?! Лосю в рот, и тянуть за уши, до полной выдачи наличности? Денег было мало, но… Должно хватить, чтобы заплатить попутке. Пусть только вывезут ее из этой сказки «Морозко»…

Дома, до которых Аньке пришлось бежать, подвывая и приплясывая, при ближайшем рассмотрении оказались корпусами какой-то спортивной базы. Воображение Аньки тотчас нарисовало ей ряды разноцветных лыж, спортсменов в ярких дутых костюмах, шуршащих ляжками при каждом движении.

«Тут Лось себе ботинки покупает, ага», — не упуская случая обстебать огромные ноги Лося, подумала Анька, потянув на себя дверь. Внутрь она ввалилась в облаке белого пара и взвыла от счастья, потому что замерзла неимоверно, а сейчас ее обняло теплом, сглаживая острые уколы мороза с голых ног.

«Интересно, если лыжи попросить, я добегу до гостиницы, или по дороге оледенею? — шмыгая носом, тихо воя и растирая красные коленки озябшими ладонями, думала Анька. — Блин, это ж надо так напиться… Первое число, а я в чулках, в ворованной фуфайке на лыжах посреди леса… феерично!»

— Кофе, — скомандовала Анька, приземляя свою продрогшую пятую точку на высокий стул у барной стойки. Бармен, патлатый и небритый, в веселеньком вязанном свитере (наверное, любящая бабушка собрала остатки пряжи всех цветов, чтобы сотворить сей шедевр) как-то странно на нее посмотрел, но промолчал. Кто знает, что там его смутило — то ли Анькины голые ноги, то ли туфли, торчащие их карманов лосиной одежки, то ли спадающая на глаза шапка.

«На себя посмотри, кабанячья морда! — мысленно выругалась Анька, куриными замороженными лапками выцарапывая купюру из кошелька. — Харя заросшая, дремучая, словно еще вчера в подлеске хрюкал!»

Анька припала к горячему бумажному стаканчику с горячим пойлом, как к вечному источнику жизни, но тут Кабан почему-то взбунтовался и начал визжать что-то на непонятной тарабарщине, размахивая предложенной Анькой купюрой у девушки перед носом.

— Чо тебе надо, половозрелый Пятачок, — огрызнулась Анька, не желая выпускать из озябших ладоней спасительную горячую влагу. — Сдачи, что ли, нету? Понаберут гастарбайтеров из непонятных ебеней…

— Мы эттта нэээ принннимаааем! — нараспев, неуклюже произнес он с толикой раздражения. — До границццы даллекоо…

— Водяры вы с утра принннимаааете, — в тон ему ответила язвительная Анька, сгребая со стойки тысячную купюру. — Окабанел в корягу, что ли?! Я, по-твоему, из-за копеечного кофе рвану до канадской границы?

— Евро, евро! — рассмотрев в ее пальцах знакомые бумажки, и Анька присвистнула.

— Снобы бесстыжие, — совершенно искренне обижаясь за неуважение к отечественной валюте, произнесла Анька, как шестерку на погоны, выкладывая Пятачку пятерку. — Зажрались вы тут, в своем вип-зоопарке!

Пятачок не ответил, только недружелюбно засопел, буравя Аньку недобрым взглядом и натирая до блеска высокий тонкостенный бокал. Анька, глядя в его светлые, действительно какие-то поросячие круглые глаза, поняла, что слишком круто взяла с самого начала.

«Фух, нервы ни к черту! — подумала она, отогревая руки об бумажный стаканчик и чувствуя, как у нее зубы чакают друг о друга, то ли от холода, то ли от потрясения всем случившимся. — Надо бы прикусить язык, а то местные отметелят меня и прикопают в сугробе. Этого еще не хватало…»



— Мне бы до Питера добраться, — более дружелюбно обратилась она к Пятачку. — На попутке, или, не знаю, на автобусе. Ходит от вас автобус до Питера?

Пятачок неприязненно глянул на нее и совершенно отчетливо надул губу. Так, чтобы Анька как следует рассмотрела презрительную оттопыренность под его светлыми усами.

«Ёперный театр, — потрясенная, подумала Анька. — Обиделся! Ну давай, поломайся еще, как девочка!»

— Мне в Питер, говорю, надо, — крикнула Анька так, словно говорила с тугоухим. — Але! В Питер! Мне! Надо!

— Нееее знаааюю, — зловредно ответил Пятачок, посверкивая глазами из-под белесых ресниц. — Вилле! — заорал вдруг он, и снова залопотал что-то на непонятной тарабарщине.

Тут в душу Аньки закрались первые сомнения, но они были настолько фантастичны, что она тотчас отмела их, как невозможные, небывалые, невероятные!

«Да ну нафиг», — обалдело подумала Анька, оглядываясь по сторонам. Народу было немного, совсем немного, как и полагается первого числа нового года, но все они были какие-то… не такие.



И Вилле — господи, лишите родительски прав людей, которые такими именами называют детей! — вальяжно подваливший к барной стойке, был ну… вообще не такой. Это был аккуратный, чистый и яркий мужичок невысокого роста, такой плотный и мощный, как свая, которую уже до середины вбили в землю. Приземистый и крепкий такой мужичок, в серой, черт подери, рубашечке, похожей на пижаму одичалого дровосека. Знаете, такая, с пуговками на жопе, с отстегивающимся матерчатым окном…

Туловище этой ходячей сваи было квадратное, необъятное, а вот шеи не было предусмотрено совсем, отчего голова воспринималась не как отдельный думающий орган, а некоторый вырост на мощном тельце. Так, поросший пшеничного цвета шерстью бугорок.

Длинной шерстью, к слову.

У Вилле были длинные злотые локоны — о господи, как это мило! — рассыпавшиеся по плечам, и хорошая такая борода дровосека. Да и сам Вилле, с его косолапой вальяжной походочкой, в шуршащих ярких лыжных штанах на лямках, здорово походил на Винни-Пуха, решившего изобразить из себя брутального медведя.

— Что наддо? — почти не тормозя, произнес Вилле, оценивающе рассматривая Аньку с головы до ног. Девушка усмехнулась — надо же, какой шустрый, как соображает быстро, быстрее, чем Пятачок, молодец!

— В Питер мне наддо, — передразнила его Анька. — Деньги есть. Подбросите?